— Знаете, Любовь Ивановна, это ведь все равно что муху. Наставил леворвер, нажал па спуск — бац! — и нет. Меня, когда нужно, даже приглашают.
— Извините, но я не могу это слушать. Это… невыносимо!
— Ничего. Послужили бы в полиции. — привыкли б.
Наступал вечер. В комнате темнело, а он все сидел.
Любовь Ивановна нетерпеливо посматривала на окна. Потом встала:
— Извините, но у меня еще работа.
— Какая там работа? Вот у нас работа! Так и то я ради вас, так сказать…
— У меня завтра уроки, я должна еще готовиться…
— И не надоела вам еще эта школа? Такой, как вы, не в школе б надо…
— Привычка. Учитель без школы, как рыба без воды.
— Все собираюсь поговорить с вами серьезно. Да что-то не того… боюсь, что вы, может быть, того… Да за меня теперь каждая пойдет, это тебе не когда-то…
Любовь Ивановна подняла на него глаза, и в них были любопытство и гнев. Но он ничего не приметил.
— Пора уже, знаете, Люба… Ивановна, пристать к своему берегу. Года у меня уже такие, я сейчас обеспеченный, заметный; может быть, еще и дальше по чину пойду. Пора уже и о детишках подумать. Я хочу вам сказать насквозь. Много я видел разных… ну, одним словом, но чтобы любить кого-нибудь… Да что там, выходите за меня замуж — будете как вареник в масле купаться!
— Что вы, что вы! — ужаснулась Любовь Ивановна. — Я с вами по-дружески, а вы…
— Вы ответьте мне откровенно, потому что я говорю это серьезно. Давайте ударим по рукам — и конец.
Он поднялся и стал против побледневшей и разгневанной девушки.
— Идите. Я должна к урокам…
— Ну что, по рукам?
— Потом, потом… Вы меня еще не знаете, я вас тоже не… не совсем…
— Мне не нужно знать. Я вижу. Вы мне по нраву — и всё! Больше ни на ком не женюсь!
— Вы такое говорите!.. Должно быть, всем говорите то же самое. — Она даже заставила себя улыбнуться.
— Вы не верите? Так знайте же, мое слово — закон. Я уйду, но приду еще. Если я уж решил жениться, то женюсь. А выйдете за меня, Люба, не пропадете — как вареник в масле будете купаться…
Кое-как учительница выпроводила его. Села за стол и закрыла лицо руками.
С тех пор как появился здесь Ткач, даже ее хозяйка стала неузнаваемой. Она смотрела на Любовь Ивановну такими глазами, как будто учительница была с Ткачом заодно. Хозяйка не раз намекала, что и хата у нее тесна
и холодно будет зимой; давала всячески понять, что пора убираться учительнице из ее честного дома.
Скрипнула дверь. Может, хозяйка вернулась? Любовь Ивановна подняла голову.
— Добрый вечер!
На пороге стоял мальчуган, смущенно теребивший в руках шапку.
— Добрый вечер!
Ей стало легче на сердце.
— Ты что хочешь? — Она никак не могла вспомнить имени этого ученика. — Как тебя зовут?
— Тимка.
Он мялся, не зная, с чего начать. Любовь Ивановна поймала его растерянный взгляд:
— Подойди ближе. В чем дело?
— Мать, — начал Тимка запинаясь, — разрубила ногу. Рубила дрова и… Она очень просит у вас йод, бинт и вату.
Разговоры Ткача тяжелым камнем легли на душу Любови Ивановны, и она рада была случаю побыть среди людей:
— Я пойду с тобой.
Тимка растерялся.
— Идем! — сказала она, быстро одевшись и взяв в руки сумку.
— Но мы… У нас нет хаты… — не двигался с места Тимка.
— Так что же? Нет ничего удивительного. Пойдем, пока еще не так поздно.
Мальчик весь похолодел.
— Если бы вы дали… я б уж сам…
— Тоже, доктор нашелся! Пошли!
— Ой, извините, но я сказал не то. Не матери все это нужно… Я немножко обманул. Это для одного человека…
— Кому?
— Я не могу сказать.
Любовь Ивановна вопросительно взглянула на него:
— Что же с этим человеком?
— Его ранили.
— Фашисты?
— Да.
— Так чего же ты стоишь? Идем быстрее!
Она вспомнила болтовню Ткача, и у нее появилась уверенность, что приход мальчика имеет какую-то связь с недавней «охотой» на людей.
Тимку бросило в жар. Он теперь жалел, что пришел к ней, а еще больше досадовал на себя за то, что обронил неосторожное слово.
— Я ничего не знаю, — уныло сказал он.
— Ты меня боишься?
Он с вызовом поднял голову:
— Не боюсь. Но это большая тайна.'
— Так ты же ее открыл.
— Ну и что же? — В его глазах загорелся злой огонек, как будто учительница была виновата в том, что он так глупо проговорился.
— Как «что»? Я могу сделать всё.
— Ничего не сделаете! На куски меня режьте — больше ничего не знаю… и… не скажу.
За окном послышались шаги. В дверь ввалился старший полицай. Кого угодно мог ждать Тимка, только не его.
— Так я зашел напомнить: уговор дороже денег… — начал полицай.
Тимка попятился к двери.
— Подожди, подожди! — растерялась Любовь Ивановна. И, когда Ткач подошел к столу, шепнула мальчику: — Бери мою сумку, Тимка, я сейчас иду за тобой.
Тимка стрелой вылетел из хаты…
Убитый горем, сидел он в землянке и, громко всхлипывая, рассказывал о происшедшем.
— Я думал — она своя, советская. Книжки такие читала, а к ней полицай…
— Дурак ты! Еще первому встречному стал бы болтать, — укорял приятеля Мишка.
Мальчики так дружно и горячо напали на несчастного Тимку, что не заметили, как проснулся Павел Сидорович.
— Как ее зовут? — спросил он хриплым голосом.
— Любовь Ивановна.
— Из какого села?
Василек сказал.
— Немедленно… скорее ее сюда! — прохрипел раненый и без чувств повалился на сено.
С утра было морозно, на небе — ни тучки. Земля, оголенные деревья, крыши строений за ночь покрылись серебристым инеем. А днем надвинулись тяжелые снежные тучи, пошел снег — сначала мелкими круглыми снежинками, а потом большими хлопьями.
Уже около часа за селом, под старой вербой, Тимка ожидал Любовь Ивановну. Вечерело, а ее не было.
«А что, если она… — думал Тимка. — Нет, не может быть! — отгонял он от себя сомнения. — Павел Сидорович приказал привести ее прямо в землянку. Значит, она своя…»
Но его все-таки беспокоило ее знакомство с Ткачом.
«А что, если Павел Сидорович сказал это в горячке? Он ведь раненый… А может, она была своя, а теперь…»
И все же мальчику не хотелось верить этому.
А что, если она сейчас явится с полицией?.. Ну и пускай! Тогда все равно он ничего не скажет. Стерпит все, не проронит ни звука: самые жестокие пытки не вырвут у него ни слова… Он умирает… И жаль себя, и горд он, что так жил на свете…
Кажется, кто-то идет… Действительно, какая-то тень двигалась за снеговой завесой, приближаясь и увеличиваясь. А может, это полицай?
Еще мгновение — и Тимка вздохнул свободно и радостно: он узнал учительницу. Все сомнения, опасения исчезли. Он весь проникся доверием: если б была не своя, то и не учила бы так в школе!
Любовь Ивановна спешила. Она раскраснелась, глаза ее сияли.
— Извини, Тимка! Опять тот рыжий черт… Едва выпроводила. Ну, пусть ждет, полицай несчастный! — сказала она с гневом.
— А я ничего… стою себе под вербой, время прощло незаметно, — говорил Тимка, забыв о своих недавних переживаниях.
— Пошли! — сказала учительница, и они направились к лесу.
…Павел Сидорович уже не спал. Болела неумело перевязанная рана, во сне его беспокоили кошмарные видения: он кричал, ругался, часто просыпался и просил воды. Его лихорадило.
Василек молча исполнял все желания раненого, с тоской глядя на человека, ставшего сразу родным. С нетерпением ожидал он прихода учительницы. Казалось, прошла целая вечность…
Наконец они пришли. Сначала в землянку проскользнул красный от мороза Тимка, а за ним — удивленная Любовь Ивановна.
Павел Сидорович приподнялся на локте:
— Люба!
— Кто это?
На Любовь Ивановну смотрели лихорадочно блестевшие глаза. Лицо было ей незнакомо: заострившийся нос, щеки, заросшие до самых глаз черной бородой.
— Не узнаешь?.. — Больной улыбнулся одними глазами. Что-то очень знакомое было в этой усмешке.
Любовь Ивановна приблизилась к раненому и чуть не вскрикнула от радости.
— Павел Сидорович! Что с вами? — Она порывисто обняла раненого за шею и поцеловала в бледный лоб.
— Ничего, ничего особенного… — Он тоже поцеловал девушку. — Жива?
— Все хорошо, Павел Сидорович. Но что с вами? Столько ждала — и наконец такая встреча…
— На живой кости мясо нарастет. Ранили, гады! Если бы не ребята, пропал бы.
Павел Сидорович с нежностью взглянул на мальчиков, которые наблюдали за этой сценой.
— Молодцы у вас хлопцы! — похвалил он.
— Я даже не думала, что у меня такие соседи… — Она спохватилась: — Но об этом потом. Показывайте рану. Температура есть?
