— Гена! — закричала вдруг она.
— Доллис! — вдруг закричал он.
— Что такое? — поразилась Наташа. — Как ты меня назвал?
— Прости, Наташа! Как было в Кракове?
— Первый приз!
— Поздравляю!
— Я все передам твоей бабушке! Когда ты вернешься?
— Надеюсь управиться до начала учебного года. Пока, Наташа!
Внизу в холле леди Леконсфильд веселым старческим голосом напевала какой-то романс. Винстон фонировал низким утробным воем.
Старая дама была счастлива. Ее юный спаситель, русский «хрустальный дельфинчик», был выше всякой критики. Он называл ее «гранни» и часами вел с ней задушевные серьезные беседы. Она уже подумывала, не отчислить ли ему еще процентов пять из доли Винстона, хотя Геннадий вторично самым категорическим образом отказался от ее капиталов как человек, воспитанный в принципиально другой системе.
Во избежание случайностей Геннадию пришлось приоткрыть старой даме завесу тайны. Леди Леконсфильд еще со времен зубопротезной деятельности своего мужа научилась держать язык за зубами. Надо ли говорить о том, что она была потрясена мужеством и самоотверженностью своего «хрустального дельфинчика».
— О, Джин, ты рискуешь жизнью ради спасения столь малой народности! О, нет-нет, ты — святой! Не спорь, мой мальчик, я вижу над тобой ореол святости!
Геннадий сдержанно объяснил ей вздорность всяких религиозных предрассудков, а также сказал, что на его месте любой советский пионер повел бы себя так же, ибо советскому пионеру не безразлична судьба как больших, так и малых наций.
Геннадия волновало то, что Ричард Буги вот уже двое суток не давал о себе знать. После столь чудесного спасения и пылкой клятвы в верности мистер Буги доставил мальчика в Лондон, а сам укатил в неизвестном направлении, пообещав в самое ближайшее время объявиться. Геннадию оставалось теперь только ждать. Он был уверен, что завоевал симпатии Буги и что рано или поздно ему удастся проникнуть в его логово. Но вот прошли уже два дня…
Часы на столе перед потрясенной Наташей Вертопраховой показывали 21.30, часы на столе перед озабоченным Геннадием Стратофонтовым показывали 18.30. Такова разница во времени между Ленинградом и Лондоном. Вдруг Геннадий услышал прямо под своим окном автомобильный сигнал, напоминающий первые такты из оперы Россини «Сорока-воровка».
Вот оно! Геннадий одним прыжком достиг окна, выглянул. Да, под окном в открытом двухместном вишневого цвета «феррари» сидел, ухмыляясь в усы, мистер Ричард Буги. Большим пальцем правой руки он показал Геннадию на свободное сиденье, а затем указательным постукал по часам: давай, мол, в темпе!
— Yes, сэр! — весело крикнул Геннадий и кубарем скатился вниз, в холл. — Бабушка, за мной заехал один из эмпирейских друзей, — сказал он леди Леконсфильд. — Вы понимаете?
Старая леди ахнула, встала из-за фортепьяно и попыталась вооружить Гену огромным ржавым револьвером времен англо-бурской войны. С чувством глубокой признательности мальчик отказался от этого предмета, так же как и от арбалета эпохи Столетней войны и от кельтского меча времен вторжения норманнов.
Он выскочил из дома и с ходу прыгнул на кожаное сиденье «феррари», пожал каменную ладонь своего нового «друга».
— Ну, аристократишка, — улыбнулся Буги, — сегодня ты увидишь много интересного. Ничему не удивляйся, парень,
Возле южной границы квартала Сохо на одной из узких улочек над маленькой дверью висит ржавая вывеска: «Мешок гвоздей». Многие десятилетия это была ничем не примечательная пивнушка, где отдыхали грузчики, продавцы и всякий темный люд из Сохо.
И вдруг в последний год возле «Мешка гвоздей» стали все чаще останавливаться шикарные «ягуары» и «бентли». Элегантные дамы и господа спускались по полустертым ступенькам в подвал, в кисло пахнущий сводчатый зал, чтобы послушать новую разгорающуюся звезду певичку Бубу Флауэр.
Мулат-ударник бешено колотил по барабанам руками и ногами Саксофонист качался, закрыв глаза Вдруг наступала пауза, и на эстраде появлялась девица в широких шелковых брюках и длинной блузе.
— Буба! Буба! — кричали из публики — «Песню авантюристки»!
Я — авантюристка Буба!
Рост, лицо, фигура, зубы
Выше всех похвал!
Токио, Нью-Йорк и Дели,
Восемь стран за две недели!
Риск — мой идеал!
Бокс, дзю-до, борьба каратэ,
Электроды, химикаты,
Акваланг, кинжал!
Фунты, доллары и йены,
Ловкость барса, нюх гиены —
Все мне дьявол дал!
Я могла бы быть артисткой,
Кулинаром, журналисткой,
Но шпионкой-аферисткой,
Хищницей-авантюристкой
Мир меня назвал!
Маленький оркестр взвыл на пределе возможностей человеческого уха. Певичка подняла руки, сделала несколько сумасшедших па, потом откинула волосы со лба, подмигнула восторженным леди и джентльменам, свистнула в два пальца и улыбнулась откровенно хулиганской улыбкой.
— Представь себе, Джинни-бой, — сказал Ричард Буги, — все эти индюки думают, что Буба просто певичка. Но есть здесь, малыш, и люди, которые знают, что она поет эту песенку неспроста… да, неспроста… — Он загадочно улыбнулся.
Геннадий вспомнил, что спасенные с «Ван-Дейка» говорили о какой-то девизе, безжалостной гадине с автоматом.
Может быть, это та самая Буба? А может быть, в шайке На-камура-Бранчевской десятки, сотни таких Буб?
— Неужели это возможно? — изобразил наивное удивление Геннадий. — Я думал, что такие вещи существуют только в книгах.
— Ты слышал о стране Буронго, малыш? — усмехнулся Буги. — Слышал ты о городе Трандонге, об острове Корнео? Слышал ты о тех людях, которые
Буги не успел закончить фразы. К их столику в сводчатой нише, в углу, сквозь толпу танцующих протолкались двое широкоплечих парней среднего роста в одинаковых серых костюмах. Один — блондин с коричневым лицом, другой — узкоглазый темноволосый азиат. Скрестив руки на груди, они несколько секунд с неопределенными ухмылками смотрели на Буги, а Буги с такой же ухмылкой смотрел на них. Затем Геннадий стал свидетелем любопытного разговора.
— Говорят, сэр, что вы набираете знающих людей в археологическую экспедицию? — сказал первый парень с явным немецким акцентом.
— Присаживайтесь, джентльмены, — пригласил Буги и, когда парни навалились локтями на дубовый стол, улыбнулся. — Я вижу, у вас одинаковый вкус, друзья. Серые костюмы по тридцать фунтов с Олд Бонд-стрит, голубые галстуки из «Либерти»…
— Только что прибыли, сэр, — сказал темноволосый, — решили приодеться по-человечески.
— Откуда прибыли?
— Из жарких мест, сэр. — Это я вижу. Точнее.
— Южная Фриманна, сэр.
— Ваше имя? — спросил Буги темноволосого.
— Лакендра Туцу, сэр, но больше известен под именем «Буллит». Несколько лет назад демобилизовался из британской армии, домой решил не возвращаться, участвовал в четырех экспедициях.
— Инструментами владеете?
— За исключением музыкальных, любыми, сэр.
— Вы гурк?
— Да.
— Вы подойдете, — коротко сказал Буги и повернулся к блондину. — Ну, а вы, искатель приключений? Идеалист из Мюнхена?
— Обижаете, сэр, — жестко сказал блондин. — Мы с Буллитом не расстаемся пять лет. Вместе отступали из Лайонвиля. Должно быть, слышали о деревне Касамбо? Вы со своим отрядом тогда…
— Много болтаете для профессионала, — буркнул Буги и сделал жест бармену.
Когда на столе появилось три стаканчика джина с тоником, Буги широко, дружески улыбнулся:
— Значит, только вернулись, ребята, и уже снова на работу тянет?
— Точно, сэр. Разве здесь жизнь?
— А вы знаете, куда мы отправимся?
— Нет, сэр. Но уж наверняка в веселое местечко, а?
— Вот что, — Буги вырвал листок из блокнота, — завтра явитесь по этому адресу в Камден-таун для заключения договоров.
— Условия, сэр?
— Там все скажут. Пока. Мы отчаливаем. Джин, попрощайся с господами археологами.
Солнце уже сильно клонилось к закату, когда темно-вишневый «феррари» обогнул статую Эроса и устремился на запад по Пикадилли. Ярко пылали стекла красных двухэтажных автобусов и крыши бесчисленных автомобилей. Вот уже третий день Геннадий в Лондоне, а знаменитыми туманами не пахнет. Солнце с рассвета до заката царит в безоблачном небе.
— Знаете, сэр, — сказал Геннадий, — я испытываю какое-то странное чувство, нечто вроде ностальгии по Большим Эмпиреям. Не было ли в экипаже вашего предка кого-нибудь из Стрейтфондов? Неужели я никогда не попаду больше на этот архипелаг?
Ричард Буги быстро взглянул на мальчика.
— Ты не заметил там ничего странного, Джин? — спросил он.
— Нет, сэр… впрочем… я не знаю тамошнего языка, сэр. Но, может быть, я ошибаюсь, кажется, там что-то готовится, какие-то перемены…
