— Вы, извиняюсь, узнать чего хотите? Или как?
— Узнать? — поднял на него глаза чекист. — Да-да, у меня к вам все тот же вопрос: скажите, как фамилия того парня, партизана, которого убили в деревне Петрово в сорок третьем году?
Арестованный с едва заметным облегчением откинулся на спинку стула, знакомо повел плечами. Темная ложбинка меж его бровей медленно разгладилась, губы чуть дрогнули в едва погашенной улыбке.
— Значит, не верите мне, — спокойнее, чем минуту назад, произнес он. — Дело ваше, а только опять повторяю: ни о каком партизане я и слыхом не слыхивал, вот что. Может, было убийство, вам виднее, да только мне-то откуда знать? Мое дело…
— Воду возить и дрова рубить? — перебил следователь.
— Именно!
— А вот свидетели показывают другое…
— Это какие такие свидетели? — насторожился Алексеев. — Никаких свидетелей в моем деле быть не должно.
— Разве? — подполковник перелистал несколько страниц в папке на столе. — Так-таки и не должно быть? Ошибаетесь, гражданин, свидетели есть. Ну, например, колхозник Зорин из деревни Арбузово-Щилинка, у которого полицейские сына убили… Или Михаил Воробьев… Помните таких?
— Давно я из тех мест, — подследственный уперся локтями в колени, уставился глазами в пол. — Нешто всех-то упомнишь?
— А Воробьев вас помнит. Еще бы: односельчане до войны жили чуть не дом с домом, рядышком. И рассказывает свидетель Воробьев, что в ту ночь, когда в Петрово убили партизана, вы тоже находились на дежурстве в полицейском участке. Так что же, скажете, наконец, кто убил партизана, или…
— Это не я! — Алексеев вскинул руки, словно защищаясь. — Не убивал я никого, богом клянусь, не убивал!
— А я и не утверждаю, что убили лично вы. Я только говорю, что вы не можете не знать и обстоятельства убийства, и убийцу. Почему? Да потому, что, как показывают свидетели, вы, будучи на службе в полиции, и в арестах участвовали, и в обысках, и в конвоировании советских патриотов, боровшихся против гитлеровских оккупантов. Разве не так?
— Но ведь я ни одного арестованного пальцем не трогал! Меня заставляли охранять их!
— Возможно, — Зосима Петрович кивнул, соглашаясь. — Возможно, что и не трогали: дальнейшее следствие покажет, так это или не так. Пока же меня интересует другое: кто и при каких обстоятельствах убил еще не известного нам партизана? Не знать этого вы не можете, хотя бы потому, что в ту ночь, когда произошло убийство, вы, как уже установлено, из полицейского участка никуда не отлучались. Полиция была поднята по тревоге и брошена из Старищей в Петрово, где появились какие-то вооруженные люди, очевидно, партизаны. Вот я и хочу, чтобы вы рассказали подробно: что и как потом произошло, кто непосредственный участник событий той ночи. Вам поможет мой вопрос?
Алексеев молчал, опустив голову.
Зосима Петрович не торопил его: даже припертый к стене, этот тип будет вилять и отнекиваться, пытаясь найти любой предлог, чтобы уйти от прямого ответа. Для этого у него есть основания: боязнь за отца. Ну что ж, надо закрыть и эту щель. Закрыть, заставив признаться в том, что уже известно из сообщения ленинградских чекистов.
— Кстати, — спросил чекист, — кто был начальником полиции в вашей деревне?
— Михайлов, бургомистр тамошний. Ему вся полиция подчинялась.
— А распоряжался полицейскими кто? Кто фактически был среди вас самым главным?
Полные животного страха глаза подследственного лишь на миг встретились с острым взглядом чекиста и тотчас опять вильнули в сторону, вниз.
— Антонов, — едва слышно произнес Алексеев.
— Совершенно верно: Алексей Антонов. Вы его знали?
— Знал…
— А мне кажется, что не просто знали. Если не ошибаюсь, на Псковщине до сих пор сохранился древний обычай: сын принимает не только отчество своего отца, но и фамилию, происходящую из отцовского имени. Таким образом, сыновья какого-нибудь Алексея Сидорова будут уже не Сидоровыми, а Алексеевыми… Так или нет?
— Так…
— Вашего отца, судя по вашему отчеству, звали Алексеем. Поэтому вы и стали Иваном Алексеевичем Алексеевым. Главным в полиции деревни Старищи, фактическим начальником ее был Алексей Антонов. Не кажется ли вам, что вы, родной сын этого Антонова, должны все это знать хорошо?
Вот когда вопрос был задан остро, в упор, заставив бывшего полицая поднять глаза. Все было в них в это мгновение: и паническое смятение, и остаток надежды — “авось, вывернусь?” — и откровенный ужас перед свершившимся разоблачением. Так они долго смотрели глаза в глаза — минуту, а может быть, вечность. И наконец Алексеев не выдержал холодного, все понимающего взгляда чекиста. Опустил руку, втянул голову в плечи:
— Пишите, все расскажу… Да, Антонов — мой отец…
Вот, пожалуй, и это сражение, этот бой подполковником тоже выигран. Алексеев полностью подтвердил присланные ленинградцами данные о его службе в гитлеровской полиции. Да, в полицию он пошел по совету отца, а стало быть, добровольно. Да, он участвовал в обысках, в арестах, в конвоировании захваченных гитлеровцами и полицаями советских патриотов. Да, он тоже вместе с другими стрелял из винтовки в деревне Петрово в ту ночь, когда там был убит какой-то партизан. Да, да, да… И вдруг — страшное, потрясающее в устах подследственного признание: “Партизана убил мой отец, Алексей Антонов, в упор выстреливший из винтовки ему в живот”.
Сказал это, и у Зосимы Петровича сразу возникла новая, острая мысль-догадка, чуть ли не перечеркивающая все показания бывшего полицая: “А не оговариваешь ли ты отца? Не пытаешься ли свалить на него свое собственное преступление?”
Могло быть так? Вполне могло. Тем более, что никому не известно, где сейчас находится Антонов, жив ли он, скрывается ли или погиб во время бегства от наступающей Советской Армии. Поэтому сын и оговаривает его: только бы вывернуться, а там будет видно, найдут отца или нет…
Выход один: надо ехать туда, где происходили интересующие подполковника события. И Зосима Петрович отправился в путь.
Тяжкая, изнурительная выдалась дорога, да ему ли привыкать… Бывало подобное и прежде не раз: слякотное, промозглое октябрьское бездорожье; нудно-пронизывающие без конца и без края осенние дожди. Топай да топай пешком по морю жидкой грязи, товарищ чекист, потому что ни лошади тут не пройти, ни машине не проехать.
Так, бывало, и в годы войны шагал тогдашний артиллерист Буданов. Совсем еще “зеленым” лейтенантом попал он после окончания военного училища в полк, а с ним поздней осенью сорок первого года — на фронт.
Хлябь осенняя и тогда превратила в бескрайнее грязевое море пути-дороги, по которым пятились, отступали наши части под чудовищным натиском гитлеровских бронетанковых полчищ. Вязла техника в непролазной, непроходимой грязи. Под осколками, под фашистскими бомбами падали, день за днем гибли люди. Останавливались, бились насмерть, на считанные часы притормаживая продвижение противника, и опять отходили к востоку. Прорывались из “клещей”, из вражеских окружений, оставляя позади своих же павших товарищей и разбитые, сожженные немецкие танки. Пробивались — и вырвались: пусть не полк, а остатки полка, лишь немногим побольше роты, но все равно добрались до своих! И командовал в этой роте взводом противотанковой артиллерии уже обстрелянный, прошедший через тысячи смертей лейтенант Зосима Буданов.
Отдыхали недолго: не отдыхали, а наскоро принимали пополнение. После этого снова в бой. И так до самого февраля сорок третьего года, когда, уже гоня фашистов прочь с украинской земли, лейтенант Буданов в сражении с шестнадцатью гитлеровскими танками был ранен в ноги, в руку и в голову. Но из боя не вышел, нет. Лишь после бегства трех последних уцелевших стальных чудовищ согласился он на отправку в медсанбат. А почувствовал под собою чуть покачивающийся брезент носилок, и — темнота в глазах, ни звука, ни проблеска света…
Вот когда пришлось настрадаться: в тыл везли лейтенанта то на быках, то на машинах, то в санитарном поезде. А пока везли, пока переправляли из госпиталя в госпиталь, он не раз еще попадал под бомбежки фашистской авиации, и снова был ранен, был и контужен, да так, что, казалось, не выбраться больше, конец…
Воля к жизни победила — встал Буданов с госпитальной койки, поднялся на залеченные ноги и опять запросился на фронт. Но на пути — медицинская комиссия. Признала вчерашнего боевого лейтенанта инвалидом, ограниченно годным, а командование предложило отправляться в бессрочный отпуск, к родным, домой.
Подумать страшно: ограниченно годен! К чему? К боям с врагами или к тому, чтобы жить на земле?!
Однако место в строю нашлось: районный комитет партии направил недавнего фронтовика, коммуниста Зосиму Петровича Буданова на работу в органы Государственной безопасности.
