косогоры, в уцелевшие на них столетние липы синие молнии, — гроз, окатывающих землю от края до края беспрерывным громовым наплывом, обивающих иногда листву крупными яйцевидными градинами.
Было в логах больше и корма: шишек для белки, ягод для рябка, глухаря и прочей боровой мелкой птицы. А там, где рябок и белка, там и куница держится. Там, где по речкам есть хоть какая-нибудь рыбешка, там и норка, и выдра с семействами своими. Барсук роет по крутым склонам глубокие норы, волки отыскивают себе укромные, потаенные места под логова, медведи находят, выстилают и обихаживают берлоги, укладываются в них на зиму. Заяц-беляк, наглодавшись в осиннике молодых, нежных побегов, скатывается в лог на дневку, чутко затаивается где-нибудь под мохнатым лапником мелкого ельника, лоси спускаются летом на водопой, на кормежку, трава здесь выше, сочнее и слаще, оводов же, слепней и всякого другого гнуса — поменьше.
Для всех находится место, приют в логах.
Плутаихинский лог был издавна охотничьим угодьем Игнатия. Он исходил его вдоль и поперек, знал в нем каждое приметное дерево, каждый приметный кустик. Знал, где можно всегда поднять табунок рябчиков, где спугнуть с лежки зайца, где набрать полный туес черной смородины, наломать белых грибов, нарезать на засолку хрустких груздей и рыжиков. Не было тайн у лога от Игнатия.
Промышлял Игнатий и по другим логам, но чаще охотился в Плутаихинском, больше настораживал там плашек на белку, черканов на колонка, больше наделывал и дуплянок под капканы на куницу.
Лог, без конца петляя и меняя направление, тянулся с юга на север километра четыре. В верховьях он разветвлялся на множество мелких отростков-ложков, питающих ручьями Плутаиху, которая и сама в верховьях походила на мелководный ручей, сама была по-ребячьи звонка, говорлива и шустра. Леса там сохранилось меньше — не такими глубокими и страшными оказались ложки для лесозаготовителей в истоках Плутаихи.
Вдоль речки, заросшей по берегам глухим густолистным ольховником, Ларька оставил позади деревню, свернул потом, пошел к видневшемуся на взгорке лесу тропкой, проложенной прямо через поле. Пшеничная стерня на тропке вытерта, земля утоптана, твердая. Тропкой пользуется не один Ларька, а и грибники, ягодники. Но сейчас посреди поля гулко, пронзительно тарахтел бойко, накатисто бегал колхозный трактор, вспарывал плугами, делил поле надвое, ширил с каждым своим заездом темную полосу пашни, объезжая, опахивая лишь соломенные скирды, далеконько разбросанные, разбежавшиеся друг от дружки, — урожай нынче собрали опять маломальский, опять не успели кое-где взять пшеницу до дождей. Серо, уныло кругом. Скирды низко осели, оплыли, почернели сверху под частой осенней моросью, ждут терпеливо зимних заморозков, когда их по первому неглубокому снегу утянут тросами на ферму, на прокорм скотине. Ну а поле сегодня к вечеру из желтого, золотистого превратится в темное, жирными крупными пластами поблескивающее — нужно будет торить новую дорожку.
Дойдя до пахоты, Ларька, хоть и некогда было, остановился, подождал трактор. Из кабины к нему вылез Родька Малыгин, щупленький, низкорослый, совсем заморыш против долговязого, ширококостного Ларьки. Они поздоровались за руку.
— Ты чего мне колею ломаешь? — спросил с напускной грубостью Ларька.
— Другую вытопчешь, — оглядывал озабоченный Родька поле. Тракторист он был рьяный, жадный до работы. — А мне этот клин поднять приказано.
— Поднимешь, куда он денется. — Ларька ехидно усмехнулся. — Ты ведь у нас тот еще молодец-удалец. Ударник, передовик... герой! Вчера девки в клубе только на тебя и зыркали.
— Да ладно тебе...
Вчера вместе с другими деревенскими парнями Родька тоже ездил в райцентр, на призывную медицинскую комиссию. После комиссии шатались всей компанией по городку (обратный автобус был не скоро), зашли перекусить в какую-то забегаловку, выпили разливного, домой приехали навеселе, шумные, по-братски сплоченные, вечером, перед танцами в клубе, устроили еще складчину, слетали в магазин за водкой — гулять так гулять, последние денечки, последнюю осень дома! А там, после армии, кто знает, кого и куда разметает судьба? Многие ли вернутся обратно в Кондратьевку? Да и будет ли она жива-здорова, Кондратьевка, через два-то года? Не опустеет, не стихнет ли совсем, как многие деревушки вокруг? К этому ведь все дело идет. Домов в деревне еще полно, а бригада набирается худая, малосильная, на добрую часть бабская — людей нехватка. И все меньше и меньше становится — растекается, исчезает куда-то народ, глохнет, хиреет год от года Кондратьевка, хоть она и не включена в список «неперспективных». Вот ведь какое половодье накатило, вымывает и вымывает людей из деревень. И будет ли конец этому?
Все парни вчера, даром что выпили изрядно, держались хорошо, браво, призывники как-никак, солдаты завтрашние, защитники Родины. И только одного Родьку Малыгина крепенько развезло, он кружил по клубу, пошатываясь и спотыкаясь, заговаривал непослушным, заплетающимся языком с девчатами, приглашал всех подряд танцевать, но никто с ним не шел, неловко отнекивались, отходили — Родька и так-то ухажер неказистый, да еще пьяненький. Обидно подтрунивали: «Неужто, Родя, и тебя призывают?»
Ларька, когда клуб закрыли, утащился с двумя подружками-хохотушками, Алькой и Алевтиной, в Забродино, соседнюю, тоже заглухающую деревушку, что в полутора километрах от Кондратьевки, надурелся, наобнимался дорогой, обе подружки крепкие, плотные, как набухшие, спелые гороховые стручки, обе бойкие, хлесткие на слово. Однако ни с одной из девок не удалось остаться наедине, они так и не разошлись до самых ворот Алькиного дома — Алевтина решила ночевать у подруги. Над Ларькой они посмеивались, не принимали всерьез. Домой он вернулся аж под самое утро.
— Ну что? — спросил Родька. — В Забродино, говоришь, ночью прошвырнулся?
— Прошвырнулся.
— И как?
— Как видишь. Живой.
— Тебе хорошо, — вздохнул Родька. — Тебе на работу спешить не надо. А я вот уже сколько вкалываю... С включенными фарами начал.
— А кто тебя приневоливает, кто заставляет за трактор-то садиться? Поступай к нам в нефтяники. Нам операторы позарез нужны, — авторитетно, будто от имени какого-то высокого начальства, заверил Ларька. — Получать ты, конечно, будешь поменьше, зато не трясет, не взбудолындивает... мозги, как говорится, всегда на месте.
— Нет уж, спасибо, — отказался Родька. — Перед своими же, деревенскими, не очень удобно. До службы дотяну и на тракторе, а там посмотрим.
— Ну и не пищи тогда, не жалуйся, — взъярился вдруг ни с того ни с
