– Ирина Афанасьевна, хоть и неловко мне вас просить, но есть у меня к вам просьба.
– Так просите, не стесняйтесь, – ответила маменька.
– Я, пожалуй что, издалека начну, хоть и просьба эта не должна составить вам труда. Человек я не бедный, хотя и богатым себя по большому счету полагать не могу. А возраст мой таков, что пора на этом свете дела в порядок приводить, хоть на тот свет я не тороплюсь ни капли. Прямых наследников у меня нет, но есть пара племянников и племянница. Не скажу, что в восторге от них, но и слишком дурного ни о ком не знаю. Во всяком случае, такого, чтобы наследства их лишать. Так что пусть пользуются всем, что я после себя оставлю, я уж и соответствующие распоряжения по всей форме приготовил. Но есть одна вещица… Да я вам, верно, когда-нибудь да рассказывал историю про то, как моего предка, коего, как и меня, звали Алексеем, нежданно-негаданно сама императрица Екатерина Великая облагодетельствовала? Так с того времени про нас и стало возможным говорить, что люди мы не бедные. Но помимо земель и титула – вот ведь незадача: титул этот был Алексеем Никитиным получен, и на Алексее Никитине наше графство и прервется, так как некому мне его передать, да это неважно, – так вот, был императрицей моему прапрадеду сделан еще один подарок. Бриллиантовое ожерелье, ей самой принадлежавшее и, бывало, ее шейку украшавшее. Сказывали даже, будто это был первый подарок императрицы Елизаветы своей будущей невестке. И ежели про все остальное можно еще было полагать, что досталось оно за военную службу государыне и отечеству да за ратные подвиги, на той службе совершенные, то такой интимный дар очень уж необычен! А первый из графов Никитиных так никому – ни жене, ни детям – об этом не поведал, унес тайну с собой в могилу. Случались с тем ожерельем и позднее разные выкрутасы… Ох, пардон муа, увлекся, этак я вас подробностями и утомить могу!
Мы стали протестовать и даже требовать рассказа об этих подробностях, но граф Никитин пообещал поведать все в другой раз, а сейчас попросил разрешения перейти к сути его просьбы к маменьке.
– Так вот, за какие такие услуги досталось ему это ожерелье, прапрадед мой не рассказывал никогда. Но завещал ценить эту вещь со всем тщанием, передавать только прямым наследникам. А коли их нет? – печально вздохнул Алексей Юрьевич. – Ну не в могилу же мне это ожерелье забирать, право слово?
– Да уж! – воскликнул дедушка. – Ни к чему вам его в могилу забирать. Полагаю, что вы нашли для него более практическое предназначение?
– Долго я над этим самым практическим, по вашим словам, Афанасий Николаевич, назначением думал. Наконец решился вот на что: продать его, а на вырученные деньги приют для сирот обустроить или иное богоугодное дело совершить.
– Что ж, наверное, это правильный выход, – задумчиво шепнула маменька и спросила уже более живо: – Но я никак не могу сообразить, чем могу быть полезной в этом деле?
– Красотой своей! – неожиданно ответил Никитин.
Маменька давно привыкла ко всяким комплиментам, но эта высказанная сугубо деловым тоном похвала заставила ее чуть смутиться, а нас с дедушкой заставила пристально посмотреть на маменьку, словно глядя на нее, можно было понять, как красота способна помочь в сугубо деловом вопросе. Да и Алексей Юрьевич продолжал маменьку рассматривать.
Маменька этим повышенным вниманием вдруг смутилась еще больше, встала с кресла и, прошуршав «русским», сшитым в Париже платьем, из белого набивного ситца с синими цветами на нем, отошла к окну.
Высокая, стройная. Но не как юная девушка, а как взрослая, пусть и очень молодая женщина. Походка невероятно легкая. Приятный овал лица, темно-русые с каштановым отливом волосы уложены в простую, но элегантную прическу. Губы чуть пухлые, но не полные. И серые глаза, способные под голубым небом синеть, и темнеть, когда у маменьки тяжело на душе.
– Ну перестаньте меня разглядывать, пожалуйста, – попросила она. – А вы, Алексей Юрьевич, объясните, как в вашем деле может помочь красота?
– Извольте, Ирина Афанасьевна, объясню, – очень тепло улыбнулся ей граф Никитин. – Красота ваша в моем деле способна помочь тем вниманием, которое она привлекает! И ваша известность тем же важна. Сейчас поясню, что это вовсе не пустые комплименты. В своих скитаниях по заморским краям я понял, что цена у этого ожерелья двойная. Как украшение оно стоит немало. Но и то, что его сама Екатерина Великая носила, цены ему прибавляет страсть сколько. Еще будучи в Швейцарии, я попросил хорошего ювелира его оценить по возможности точно. Так он мне все это и втолковал. И про то, что правильнее всего будет продавать ожерелье с аукциона, разъяснил, и про то подсказал, что перед этим нужно как можно большее внимание к нему привлечь, да какими способами этого добиться.
– Так, так, так! – воскликнул дедушка. – Мы уже начали догадываться, но вы уж выкладывайте свои планы в точности. Очень любопытно услышать.
– Да тут все просто. Все газеты Лондона сейчас пишут об успехе французской труппы, а более того, про вас пишут, Ирина Афанасьевна. Я именно так о вас и узнал, что вы здесь. То есть прочел в газетах непомерные, как мне показалось, восхваления в адрес актрисы, решил сам взглянуть на такое чудо. А вчера побывал в театре, к безмерному своему восторгу признал вас да убедился, что в ваш адрес еще слишком мало хвалебных слов высказано! И не возражайте старику!
Граф произнес эту тираду столь запальчиво, что вынужден был перевести дух.
– Выходит, – продолжил он свою мысль, – что вы сегодня самая знаменитая во всем Лондоне персона! Завтра у вас последний спектакль, после которого завершение гастролей будет отмечаться довольно широко. И уж пишущей братии там будет отираться немерено! Вот я вас и прошу на том рауте в ожерелье от самой Екатерины Великой покрасоваться. А уж остальное все само собой случится. Журналисты не упустят случай узнать подробности – и пойдет молва!
– А вы уж изыщете способ нужные подробности нужным людям в нужном ракурсе преподнести! – подвел итог дедушка. – Узнаю вашу деловую хватку. Володя мне о ней не раз рассказывал в связи с вашими служебными делами.
Граф довольно рассмеялся:
– Ну что, Ирина Афанасьевна? Согласны?
Маменька улыбалась, но с ответом тянула.
– Была у меня мысль, – сказал тогда граф Никитин, – затащить вас с той же целью на бал, что в скором времени сама герцогиня Мальборо устраивает. Но боюсь, что там не такой резонанс будет.
– А еще непонятно, кем на том балу я предстану, – теперь уже в голос рассмеялась мама. – То ли Ирэн де Монсоро, французской актриской, то ли графиней Бестужевой из России. На это внимание переключится – и забудут все об ожерелье!
– Я об этом как-то не подумал! – запротестовал граф Никитин. – Хотя вы правы. Для меня вы в любой своей ипостаси милы и близки, а для местных аристократов… Ох, как бы они вам косточки стали перемывать.
– Это ничего! Я с самого начала не скрывала своего русского происхождения. И хоть представлялась официально Ириной Кузнецовой, но и из своего замужества с графом Бестужевым специально тайны не делала. А уж уход мой со сцены заставит газетчиков проявить прыть, чтобы попользоваться моей персоной для увеличения тиражей в последний раз. Так что докопаются они до всего!
– А и бог с ними! – весело махнул рукой на воображаемых газетчиков Алексей Юрьевич. – Или, если желаете, черт их всех побери! От них всегда пользы меньше, чем вредностей. Но как вы отнеслись к моей просьбе?
– А вы знаете хоть одну женщину, которая смогла отказаться надеть такой раритет? Нужно только о наряде побеспокоиться, чтобы и платье подходящим было.
Два года тому назад погиб наш папенька, полковник русской армии. Он часто уезжал, не рассказывая нам, куда и насколько, потому что выполнял секретные задания. Ждать в неведении приходилось порой очень долго. Вот и о его смерти мы узнали очень не скоро. Спасибо и на том, что начальство соизволило нам о том сообщить, не рассказав никаких подробностей. А уж о том, как он погиб, мы с дедушкой узнали и вовсе по чистой случайности, когда познакомились в Транссибирском экспрессе с есаулом Котовым[9].
Дедушка мой, Афанасий Николаевич Кузнецов, некогда начинал делать успешную карьеру на сцене, и ему пророчили большое будущее. Но ради семьи он отказался от сценической карьеры. Маменька талантом ему не уступала, ее также звали в лучшие театры, но так же, как ее отец, она отказалась от сцены ради семьи. И была безмерно счастлива. Но после смерти мужа затосковала так, что стало страшно за нее. Вот дедушка и предложил съездить в Европу, чтобы немного развеяться. Однажды в Париже ее пригласили поучаствовать в любительском спектакле, и то, как она великолепно сыграла свою роль, не осталось незамеченным. Поступило предложение от очень известной труппы, и маменька неожиданно, может быть, не только для нас, но и для самой себя, его приняла.
