Глава седьмая. Подручные средства
В это время, задыхаясь, спотыкаясь и чертыхаясь, старшина Тараканов продирался по кармановскому ельнику. За ним неторопливо шагал капитан. Старшина шёл зигзагами или, как он говорил, «собачьим челноком», а капитан выдерживал прямую линию.
Прямая капитанская линия привела к носовому платку, который лежал на траве. В уголочке платка был вышит маленький розовый поросёночек.
— Васькин фирменный знак, — заметил старшина.
— Кажется, дело чрезвычайно опасное, — задумчиво сказал капитан. — Платок — для нас.
— Платок платком, а больше ни следочка. Эх, сам ведь я научил его двигаться бесследно!
— Должен быть след, — уверенно сказал капитан, — Куролесов не дурак, он должен использовать подручные средства. Уж если он оставил носовой платок, он нам весь путь покажет.
— Не знаю, какие у него ещё остались подручные средства, — сказал старшина. — Брюки, что ль, снимет? Иль ботинки?
— Тебе-то было бы легче, — заметил капитан. — Протянул ус от дерева к дереву, на пару километров хватит.
Старшина закашлял, достал из кармана маленькую подзорную трубу и принялся осматривать местность. Он знал, конечно, в каких случаях капитан переходит на «ты». В нехороших.
— Вижу подручное средство, — доложил старшина. — Вон оно — на дереве висит.
Шагах в тридцати от них на сосне висел гриб-маслёнок, нахлобученный на сучок.
— Не белочка ли? — засомневался капитан Болдырев.
— Может, и белочка, а скорее Васькина лапа.
Они подошли к маслёнку и вдруг увидели впереди, на другой сосне, новый маслёнок. Старшина снял первый маслёнок с сучка и положил его в кепку, снял второй и тут же увидел третий. Скоро в кепке его было уже десятка два отборных маслят, потом пошли подосиновики и подберёзовики, два моховичка, пара хорошеньких белых.
— Вы что, солить их будете? — спросил капитан.
— Солить не солить, а на жарево тут наберётся.
Глава восьмая. Вася ботает и чирикает
Рука с квадратными ногтями втащила Васю в сени, без всяких затруднений проволокла по коридорчику, спустила по крутой лестнице куда-то вниз, в район погреба.
— Постой! Постой! — тормозил Куролесов каблуками. — А в чём, собственно, дело? Не время шуток.
Квадратная Будка сопела, протаскивая его через ящики и бочки. Где-то наверху вспыхивал и возникал Зинкин сорочий глаз:
— Осторожно! Осторожно! Бутыль не разбей. Не опрокинь бак с огурцами!
Но бак, за который Вася зацепился карманом, всё-таки опрокинулся, полился из бака укроп с рассолом, а в укропе, в хреновом листу, как рыбы в водорослях, скрывались огурцы. Они попрыгали из бака, захлопали хвостами, разбежались по полу.
— Только не по огурцам! Только не по огурцам! — кричала сверху Зинка. — Огурцы перетопчете!
Но Вася чувствовал, что его тащат всё-таки по огурцам, они лопались под каблуками, как рыбьи пузыри.
Тут вдруг выскочила откуда-то трёхлитровая стеклянная банка, блеснул в сумраке погреба бутылочный бок, кривая трещина перечеркнула стекло, банка развалилась и жутко, страшно таинственно в погребе запахло маринованным чесноком.
— Чеснок??? — орала теперь сверху Зинка. — Маринованный чеснок разбил?!
Наконец, Васю плюхнули на ящик. У ног его взвизгивал чеснок и подло ворчали уцелевшие огурцы. И Вася понял, что, если уж вокруг него опрокидывают огурцы и бьют чеснок, дела его плохи.
— Осторожно! Чеснок! Огурцы! Осторожно! — орала Зинка, заглядыва сверху в погреб. Её кудлатые космы свешивались в погреб, как абажур.
— Чё! — грозно прикрикнул Пахан, выталкивая абажур наверх.
— Не понимаю, — сказал Вася, отдышавшись. — За что ко мне такие применения? Я же всей душой и телом, а меня чесноком душат.
— Так ты по фене ботаешь?
— Ботаю. Изо всех сил ботаю.
— А по-рыбьи чирикаешь?
— Чирикаю.
— Врёшь, скворец! На бугая берёшь! Порожняк гоняешь! Лапшу на уши двигаешь!
— Не двигаю, не двигаю я лапшу! — закричал Вася, потому что увидел, что Пахан сунул руку в карман, в котором тяжело болтался пистолет.
«Ну, попал! Вот уж попал-то! — лихорадочно думал Вася. — Феня — ведь это бандитский язык, а я-то его не знаю, не ботаю и не чирикаю. Что ж делать-то? Гипноз! Скорее гипноз!»
И он сморщил переносицу, но гипноз, собака, никак не появлялся, затаился, напуганный запахом чеснока.
«Ну тогда разумом, тогда разумом, — думал Вася. — Возьму его разумом, неожиданной мыслью. Задавлю интеллектом».
— За что такие придирки? — высказал вдруг Вася эту неожиданную мысль. — Почему глубокое недоверие? — продолжал он давить интеллектом. — Я же предупредил, меня же и угнетают!
— Феню не знаешь, — сказал Пахан и покачал квадратною будкой. — Ну скажи, что такое «бимбар»?
— Так вот же он, бимбар. Вот он! — И Вася вынул из кармана часы.
— А ну дай сюда.
Пахан схватил часы, щёлкнул крышкой, и часы взыграли:
«Здравствуй, моя Мурка,
Здравствуй, дорогая.
Здравствуй, а, быть может, и прощай…»
И здесь автор должен, конечно, отметить редкую способность знаменитых часов: приспособляемость к обстоятельствам.
— Мурку играют? Всё равно, твоё-то время истекло. — И Пахан сунул часы в собственный карман. — Не знаю, откуда ты, да только мне ты живой не нужен.
Он зевнул и достал пистолет. И самое страшное показалось Васе именно то, что он зевнул.
— Нет, нет, — сказал Вася. — Я ещё живой пригожусь.
— Только не мне, — сказал Пахан и сразу нажал курок.
Грянул выстрел — и пуля-дура полетела в открытую Васину грудь. И последнее, что слышал Куролесов, был глупый и неуместный сверху крик:
— Только не по огурцам!
Глава девятая. Уходящая галоша
По маслятам да по моховикам капитан со старшиною добрались до улицы Сергеева-Ценского.
— Помню, брали тут двух самогонщиков, — сказал старшина. — Трудное было дело: они из самогонных пулемётов отстреливались, но мы их пустыми бутылками забросали…
— Ищите след, — прервал капитан неуместные воспоминания. — Грибов больше не видно.
— Как же не видно? Вон он гриб, висит на заборе. — На заборе висела свинуха, тот самый гриб, который называют дунькой и лошадиной губой.
— Из-за этого самого забора они нас сивухой поливали, — задумчиво вспоминал Тараканов. — Инспектор Нахабин в обморок упал, но мы…
— Хватит, — сказал капитан. — Ищите следующий гриб.
Но больше, сколько ни оглядывались, грибов они не нашли ни пустым глазом, ни подзорной трубою. Единственное, что бросалось в глаза, была рваная галоша, лежавшая посреди дороги.
— Прекрасно помню эту галошу, — сказал старшина. — Она как раз болталась на ноге у самогонщика, когда инспектор Нахабин достал пистолет, но полковник Двоекуров сказал: «Не стрелять», — и галоша от ужаса упала. Только раньше она валялась вон там, у забора. Так-так…
— Это Васькина лапа! Галоша как подручное средство! Талантливый паренёк! Нам надо идти в направлении галоши.
— Пошли, — сказал капитан.
И они двинулись в ту сторону, в какую как бы шла эта галоша.
— Интересно, что будет дальше? Опять галоша?
— Ну нет, — сказал старшина, — вторая галоша осталась у самогонщика. Когда полковник Двоекуров приказал брать их живыми, мы с инспектором короткими перебежками…
— Хватит о самогонщиках! — приказал капитан. — Ищите след!
— Слушаюсь… так что второй галоши не будет… молчу, молчу… Итак, Куролесов хватает первое попавшееся под руку. Ему некогда, он торопится, надеясь на нашу смекалку. А уж смекалка-то у нас есть. У нас много смекалки. Вот глядите — консервная банка! Вот она где, смекалка-то!
— Не вижу здесь особенной смекалки, — заметил капитан.
Он, кажется, немного ревновал к такой большой таракановской смекалке.
Кроме того, капитан чувствовал, что Тараканов своей неумеренной смекалкой защищает право на ношение рыжих усов.
— Баночка лежит ненатурально! Она лежит донцем к нам, а дыркою чуть правее. Надо и нам подаваться правее.
Они подали правее и скоро наткнулись на бутылку из-под «Нарзана», чьё горлышко забирало ещё правее.
— Так, — сказал старшина, — глянем по направлению бутылочного горлышка. Так, так. Улица Сергеева-Ценского, дом 8.
— Надо проверить, — сказал капитан.
Здесь автор должен на всякий случай отметить, что капитан и старшина были в штатском.
— Нехороший дом, — сказал капитан, принюхиваясь, — от него чем-то пахнет.
— Не укроп ли?
— Да нет, чесноком и, кажется… порохом.
— Папиросы пятого класса… вон окурок валяется.
Долго и нудно капитан стучал в дверь. Профессиональный стук капитана растряс английский замок, в нём что-то пискнуло, и дверь отворилась.