— Стой здесь, никуда не уходи! — сказал я. — Я сейчас вернусь...
Ронни присел прямо на песок, а я вошел в дом. Быстро пробежав в свою комнату, я сбросил одежду, превращенную в лохмотья, и переоделся. И уже в более приличном виде зашел к отцу в кабинет. Он что-то писал, но отложил перо, едва я показался на пороге.
Он сразу заметил мои царапины, которые я не мог сменить, как одежду, и забеспокоился:
— Конрад, в чем дело? Где ты так исцарапался? Рассказывай-ка поскорей! Впрочем, сперва тебе надо все хорошенько смазать. Помнишь ту замечательную мазь, что я купил еще в Глазго, перед отплытием? Я отдал баночку нашей поварихе, чтобы спрятать в погреб, а то на жаре испортится. Пойди к ней и скажи, что я велел. Пусть хорошенько смажет тебе лицо и где там еще понадобится.
Вот, это мне и нужно было! Я сразу вспомнил про мазь, едва увидел спину Ронни. Когда я обгорел, на корабле, отец смазал мне плечи — прошло буквально к вечеру, за полдня.
Повариха Жозелита, поохав надо мной, достала стеклянную баночку и собралась меня мазать, но мне удалось отвертеться, мол — сам справлюсь.
Наконец заветная мазь оказалась у меня в руках и я вернулся к своему слуге.
— Давай, снимай рубаху, пока не присохла к коже. Тогда не отдерешь, будет еще больней. И я тебя смажу.
Мальчишка поглядел на меня и сказал:
— Господин, но это невозможно! Если кто заметит, что вы взялись лечить раба, ваш отец сильно рассердится!.. Это против всех правил и порядков.
Я задумался. Пожалуй, он прав. Для рабов приглашали лекаря из низшего сословия.
— Вот что... Идем, тут неподалеку я видел один сарайчик. Похоже, там никто не бывает, он выглядит заброшенным. Там нас никто не увидит.
Мы отправились в сторону моря. Ронни, как и подобает слуге, шел чуть позади меня.
Сарайчик вблизи оказался не таким уж и маленьким. Дерево потемнело от времени и дождей, но внутри лежала охапка свежего пахучего сена. Кто его здесь оставил и зачем? Но это неважно — мы не собирались тут задерживаться.
— Давай, снимай осторожно... — повторил я.
Ронни потянул рубаху вверх, морщась от боли. Я невольно повторял его мимику, словно чувствуя ту же боль. Рубаха с ржавыми пятнами крови упала в сторону.
— Ложись на живот — сказал я , когда Ронни затоптался на месте, не зная, что делать дальше.
Он послушно растянулся на сене, а я присел рядом на колени. Раскрыв баночку, я сморщился — запах был таким острым и летучим, что вмиг заполонил все вокруг.
Я зачерпнул белую липкую мазь и осторожно стал намазывать прямо на фиолетово-багровый рубец. А всего я разглядел четыре свежих шрама. Должно быть, мальчишку били и до встречи с управляющим. А уж старых полузаживших рубцов на его щуплой спине было и вовсе немеряно.
Я извел на мальчишку чуть ли не половину баночки. Но мне совершенно не было жаль мази, хоть я и видел, сколько фунтов стерлингов отсыпал за нее аптекарю отец.
Ронни лежал тихо, лишь изредка постанывая, когда я особенно сильно втирал мазь.
— Ну, все, одевай рубаху... А я тоже подлечусь немного.
У меня было пару крупных царапин на животе и я мазнул по ним пальцами.
Боль и зуд сразу стали спадать. Да и Ронни заметно повеселел.
Во мне проснулось игривое настроение, а до обеда еще было пару часов. Чем бы теперь заняться?
— Ронни, бежим на берег, искупаемся! Морская вода лучше всякого лекарства!
Вот в этом и был весь я — сперва делаю, а потом думаю. Потратить уйму драгоценного средства и тут же смыть его водой! Но в детстве логика — нечто наподобие праздничного кафтана. Применяется лишь пару раз в году.
И мы помчались на пляж.
Глава восьмая
Заглянуть смерти в глаза
Иероним знал все потаенные места на ближней части острова. И он показал мне дорогу на береговую отмель.
Впрочем, по его словам, в нескольких шагах от берега уже начиналась опасная глубина.
Солнце палило вовсю. Оно превратилось в маленький белый диск и висело прямо над головой.
Песок был таким чистым и блестящим, что слепил глаза, словно снег зимой. Проморгавшись и утерев слезы, я постепенно приноровился. А уж Ронни смотрел своими черными, как уголь, глазами, как ни в чем ни бывало.
Я подошел к кромке воды. Прозрачная, походившая на зеленое стекло или хрусталь, она ничего не скрывала. На дне ползали мелкие крабики, сновали мальки, плавно колыхались бурые ленты водорослей.
Мы быстренько сбросили с себя всю одежду. Ронни медленно вошел в воду до колен, а я, словно последний дурачок, метнулся на глубину, подняв тучи брызг.
Вода, такая теплая и приятная, превратилась в расплавленное олово. Она обожгла все мои ссадины, царапины и шрамы. Я заверещал, как молочный поросенок, но пересилил жжение. А через минутку уже и вовсе забыл про все на свете. Я нырнул, стараясь достать рукой до дна.
Ронни, тихонько посмеиваясь, присел и стал осторожно смачивать кожу на животе и груди. Спину он боялся окунуть в воду. Заметив это, я подошел поближе и приказал ему присесть — лучше потерпеть несколько неприятных мгновений, зато потом все заживет.
Он не осмелился перечить, зажмурился и ушел с головой под воду. Теперь пришел его черед вопить!
А когда он вынырнул, то на губах уже сияла неизменная улыбка.
Ну вот, самое время пошалить! Мы начали брызгаться, гоняться друг за другом, словно жеребята.
Потом устроили соревнование, кто дольше продержится под водой. Мы разом присели и уставились друг на друга. Я не выдержал первым, а Ронни еще с полминуты держался, пуская мелкие пузырьки.
Наплававшись вдоволь, Ронни побрел на берег, улегся на песок. А я остался в воде, чтобы достать со дна красивую раковину с перламутровыми створками. Она была размером чуть поменьше моей головы. Вот будет подарок для отца, ему наверняка понравится!
Но раковина спряталась на такой глубине, что не так-то просто было донырнуть, пришлось помучиться!..
И вот, когда я уже держал находку в руках, Ронни забеспокоился. Он вскочил, подбежал к воде, замахал руками и закричал:
— Господин! Бегите быстрей на берег! Скорее, прошу вас!
То ли солнце перегрело мне голову, то ли морская вода расслабила тело, но я не двинулся с места, недоуменно глядя на его смешные прыжки.
Тогда он стремглав рванулся ко мне, схватил за руки и поволок на берег. Раковина выскользнула из ладоней, но он не дал мне подобрать ее. Он тащил с такой силой, что невесть откуда и взялась в его хрупком теле. А я еще и пытался отбиваться от такого натиска.
Лишь на берегу я все понял, когда он протянул руку и показал мне, КТО был за моей спиной.
На том месте, где я стоял секунду назад, щелкнула челюстями громадная белая акула! Она словно родилась из моего утреннего сна...
Такая же острозубая пасть; такие же маленькие, налитые злобой, глазки; такой же высокий плавник на спине... Я и представить себе не мог, что она осмелится подойти так близко к берегу!
Повинуясь первому порыву, я подобрал круглую гальку у ног и метнул ее в голову чудовищу. Не попал, но зато унялась нервная дрожь в руках. А вот колени все еще подрагивали.
Иероним тоже бросил несколько камней, но акула не стала дожидаться, пока они угодят в нее. Вильнув хвостом, она величаво развернулась и ушла на глубину.
Я в изнеможении опустился на песок. Призрак близкой смерти витал у меня перед глазами...
Ронни присел рядом и с сочувствием глядел на меня.
— Ты спас мне жизнь... — тихо сказал я, и сам удивился такому открытию.
Ронни промолчал, улыбка стала стеснительной и даже немного виноватой. Он не знал, как отнестись к происшедшему. Ведь далеко не каждый день раб спасает своего господина.
— Жаль раковину... — сказал я ни с того, ни с сего. И заплакал.
Я ненавидел себя, но ничего не мог поделать — слезы лились сами собой. Иероним придвинулся и стал гладить меня по плечу, стараясь успокоить.
Всхлипнув последний раз, я вытер кулаком нос, облачился в свой камзол. Купаться расхотелось...
Ронни тоже оделся и мы отправились домой. Нас ждал обед...
И очень жаль, что к столу в тот день не подали суп из акульих плавников!
Через пару дней, когда улеглись мои страхи, я все же достал утерянную раковину. Уж очень она мне понравилась.
Мы насобирали больших камней. Я полез в воду, а Ронни остался караулить на берегу. Но акула, к счастью, не появилась. Нырнув раз, другой, я нащупал на волнистом песке шероховатую поверхность раковины, подцепил ее пальцами и поднялся на поверхность.
Потом я положил ее в муравейник и за ночь насекомые подчистую съели всю мякоть. И когда раковину подсушили на солнце, она превратилась в настоящее произведение искусства. Ее блестящие лакированные створки так переливались, что напоминали радугу.
Отец был очень рад, когда я протянул добытый с таким трудом подарок!
