Василий Аксенов - Мой дедушка - памятник

Консул, видимо, мог бы так болтать еще очень долго, но моряки направились к выходу. Старжен Фиц проводил их до дверей, всучил на дорогу чикагский галстук, кактус, раковину и банку с сороконожкой за 127 иен.

— Ах, господа, — тараторил он уже в дверях, — говорят, что страна, которую я здесь представляю, земной рай! Хочу вам дать последний полезный совет, господа. Обязательно постарайтесь в Оук-порте познакомиться с мадам Накамура-Бранчевской. Недавно эта леди посетила Токио» и старый Старжен Фиц был просто очарован…

— Чем же знаменита эта дама? — усмехнулся Рикошетников. Чудак консул успел уже порядком надоесть ему.

— Ах, это просто совершенство! Убедительно советую не избегать приятнейшего знакомства с этой богатой импозантной и попросту красивой женщиной.

— Я никогда не чурался импозантных, а тем более красивых дам, — улыбнулся капитан.

— Это похвально, это похвально, это похвально… — Консул оцепенел с широкой бессмысленной улыбкой на устах.

По дороге к порту Геннадий и капитан во всех подробностях вспоминали визит к «генеральному консулу» и весело хохотали.

В районе Гиндзы их «бентли» попал в автомобильную пробку. Джазовые обвалы из окон баров, крики зазывал и уличных торговцев, полицейские свистки и сирены, клаксоны автомобилей чуть не оглушили их. В небе, освещенный скрещенными лучами, поворачивался рекламный автомобиль, ниже то хмурилась, то расплывалась в улыбке гигантская неоновая рожа, все кричало, мелькало, подмаргивало. Световая газета на крыше «Асахи» вещала:

Сегодня в Токио убито 15, ранено 307!

Битлы заявили протест министерству внутренних дел Англии!

Советы продолжают штурм космоса!

Заявление генерала Зиапа! Экс-шахиня Сорейя приняла приглашение киностудии «МГМ»! Исчезновение панамского сухогруза в ста милях от Гонконга!

Потеряна связь с яхтой шейха Абу-Даби, стоимость которой оценивается в 15 миллионов… Самолет таиландских ВВС засек неизвестные торпедные катера! Новые пираты?

Стоял полный штиль. Вот уже неделю плавучий институт в идеальных условиях исследовал семикилометровую впадину Яу. Ничто не мешало ученым опускать дночерпал-ки и тралы, запускать радиозонды. Корабль медленно двигался, прокладывая новый промерный галс. Эхолоты прощупывали глубину. На палубах «Алеши Поповича» царила веселая суета. Казалось, что это кусок черноморского пляжа: все ученые и моряки были в плавках и темных очках.

Неподвижный океан горел с яркостью вольтовой дуги. Иногда в слепящем мареве трепещущими пятнами пролетали стайки летучих рыб.

Геннадий никак не мог свыкнуться с мыслью, что под днищем их судна такая гигантская толща воды — семнадцать с половиной кругов стадиона имени Кирова, четырнадцать останкинских телебашен! Подолгу он стоял, опершись на планшир, глядя, как из темноты в прозрачные слои выплывают акулы. Эти мерзкие твари постоянно кружили вокруг судна и испарялись только тогда, когда появлялись быстроглазые, иронически улыбающиеся дельфины-афалины.

— Почему же все-таки целая стая акул боится одного-единственного дельфина? — спрашивал Гена своего непосредственного руководителя доктора биологических наук Верестищева.

— Дельфин отважен, а акула трус, — отвечал Самсон Александрович. — Акула, Гена, это своего рода морской фашист.

— Вы думаете, что фашизм труслив? — пытливо спрашивал мальчик. — Но ведь он всегда нападает первым…

— Это сложная проблема, Гена, очень сложная, — задумчиво говорил Верестищев, — Всегда ли смел тот, кто нападает первым?

Препарируя моллюсков и глубоководных рыб, ученый и лаборант часто вели содержательные беседы, которые иной раз соскальзывали к философской плоскости.

— Вы знаете, Гена, — сказал как-то Верестищев, — как индонезийские рыбаки мстят акулам, когда от их зубов погибает человек? Они вылавливают хищника, разжимают ему челюсти, засовывают ему в желудок живого морского ежа и выпускают в море. Акула обречена на долгие нестерпимые муки.

— Б-р-р… — содрогнулся Геннадий. — Все-таки это слишком жестоко по отношению к бессмысленной твари…

— Акулы кажутся этим рыбакам не животными, а враждебным племенем.

— Тем более это жестоко! — воскликнул Геннадий. — Рубанули бы гадину — и дело с концом!

— Это очень сложная этическая проблема, — задумчиво сказал Верестищев. — Вы мыслите, Геннадий, не по возрасту серьезно. Давайте-ка займемся чем-нибудь попроще. Вот перед нами медуза…

Они погрузились пинцетами в довольно-таки неаппетитное желе распластанной медузы.

— Знаете ли вы, Гена, что акустический аппарат медузы угадывает приближение шторма больше чем за сутки? — спросил Верестищев.

— А нельзя ли сделать такой прибор, как этот аппарат у медузы-полюбопытствовал Гена.

— Вы меня поражаете, Геннадий- воскликнул Верестищев. — Как раз над этой проблемой работает один отдел в нашем институте. Вам надо быть ученым, мой мальчик!

Однажды, проснувшись, Геннадий очень удивился, не увидев на палубе расчерченного жалюзи солнечного коврика Тусклый серый свет еле-еле освещал каюту. Иллюминатор, казалось, был задраен брезентом.

— Привет, Генок, — сказал Телескопов. — Тебя с туманом, а меня с халтуркой.

Он сидел на своей койке и плотничал, плотничал тихо и сокровенно, как в детстве.

— Доктору клетку сочиняю, — объяснил он. — Всю дорогу доктор не отвечал взаимопониманием, а сейчас клеточку заказал. Удача: кенара он ночью поймал, доктор наш золотой.

— Как так — кенара? — поразился Гена.

— Ну, может, не кенара, так попку, а может, еще какого черта, — сказал, посвистывая, Телескопов.

— Но ведь кенар или попугай — это береговые птицы!

— Да, видать, к Эмпиреям замечательным подгребаем.

Геннадий вышел на палубу. Видимость была не больше полукабельтова. «Алеша Попович» двигался самым малым, каждые две минуты сигналя туманным горном. Трое парней готовили к спуску за борт двухсотлитровый батометр. Геннадий поднялся на ходовой мостик и здесь, возле двери радиорубки, встретил судового кота Пушу Шуткина. Кот сидел на задних лапах, недобрыми желтыми глазами смотрел на мальчика.

Кот этот записался в судовую роль «Алеши Поповича» в итальянском порту Бари, но никто бы не смог поручиться, что он был родом именно оттуда.

Вот уже четыре года Пуша Шуткин плавал на «Алеше Поповиче», сходил на берег в каждом порту, устраивал там свои дела, но неизменно возвращался, завидев на мачте флаг «Синий Петр»- сигнал «Всем на борт!».

Шуткин пользовался у экипажа и ученых заслуженным авторитетом. Это был солидный боевой, покрытый шрамами кот, исполненный достоинства и благосклонности к двуногим друзьям. И только лишь к Геннадию Шуткин отнесся с каким-то пренебрежением: высокомерно выгибал спину, трубой поднимал хвост, презрительно фыркал, старался по мере сил досадить юному моряку. Вспомним хотя бы историю с борщом.

Нельзя сказать, что Геннадия это не задевало. «Уж не видит ли он во мне соперника», — иногда думал мальчик, и от этой мысли ему становилось не по себе.

Сейчас, встретив кота, Геннадий решил раз и навсегда выяснить с ним отношения.

— Простите, Шуткин, но мне кажется, что вы относитесь ко мне с каким-то предубеждением, — сказал он. — Почему? Разве не получали вы от меня колбасу, селедку, конфеты? Разве не отдал я вам чуть ли не половину праздничного блюда бешбармак, которым нас побаловал старший кок Есеналиев?

Кот выгнул спину, поднял хвост трубой и пошел прочь, но вдруг, словно передумав, повернулся к Геннадию, встал на задние лапы и с горечью запел:

— Так вот, в чем дело! — воскликнул Геннадий, — Приношу вам свои глубочайшие извинения! Разрешите мне немедленно протянуть вам руку дружбы!

Кот, не скрывая удовольствия, выгнул шею, и Геннадий в течение пяти минут щекотал его за ухом.

— Мерси, — сказал наконец кот. — Я совершенно удовлетворен и в знак благодарности дарю вам свою любимую песню, которую довелось слышать только моим истинным друзьям и подругам.