…Они вышли на дорогу. Вокруг было тихо, спокойно. Аленка стояла на страже. Она прислушивалась и всматривалась в темноту, а Леня продолжал свою работу.
Минировать здесь было трудно. Хотя танки и тягачи разбили и разрушили шоссе, все же нелегко было ставить мины на такой дороге. Он осторожно выворачивал камни коротким ломиком, выгребал лопаткой землю на плащ-палатку и уверенным движением вкладывал в землю мину. Сверху Леня прикрывал ее тонким слоем земли и закладывал камнями.
Незаметно подкрался рассвет. Сначала выступили ближние придорожные вербы и телеграфные столбы. Небо на востоке покрылось румянцем. Все вокруг ожило. Где-
то совсем близко внезапно загудел мотор, поперхнулся и замолк. Послышались чьи-то отдаленные, но отчетливо слышные в утренней тишине голоса. Откуда-то сбоку отозвалась весенняя птичка: «цю-ринь, цю-ринь, ви-ить». Леня ушел с дороги. Ему было досадно, что он мало успел сделать, но все же не один и не два сюрприза он подсунул фашистам за такой короткий промежуток времени.
В утреннем тумане зашевелились какие-то тени. Леня и Аленка бросились бежать.
— Хальт! Хальт!
Они укрылись в придорожных кустах. Позади раздалось несколько выстрелов.
Леня и Аленка шли быстрым шагом. В темноте придорожные кусты казались густыми и надежными, а теперь Леня увидел, что' это только неширокая полоса низкорослой красной лозы, которая не могла скрыть их от вражеских глаз. А на востоке все сильнее разгоралось розовое зарево; первые солнечные лучи позолотили высокие тучи.
Леня и Аленка бросились в поле.
Их окружили со всех сторон. Если сейчас о чем и жалел Леня, то лишь о том, что с ним была Аленка. И еще мелькнула мысль о Мишке: удалось ли ему выбраться?..
Они залегли в густом кустарнике, который был уже давно, наверное, изрыт неглубокими заброшенными окопами. В ответ нападающим первым заговорил ручной пулемет Устюжанина. Потом его поддержала Аленка. Немцы залегли. Но когда взошло солнце и рассеялся утренний туман, Леня увидел, что их окружило множество солдат.
— Партизан! Сдавайсь! — кричали фашисты.
Над ними пели пули, взрывали землю, секли ветви кустов, но подойти вплотную немцы боялись. А может быть, действительно хотели взять их живыми? Леня знал, что сделать этого им не удастся, но тут же понял, откуда им грозит гибель: у него кончались патроны. Устюжанин приказал Аленке стрелять одиночными выстрелами, но она ответила, что ей все равно скоро нечем будет стрелять.
«Вот и закончился наш путь, Аленка! — горько подумал Устюжанин. — И прошли мы его до конца вместе».
У него еще остались две гранаты…
— Партизан, сдавайсь!
— Партизаны не сдаются! — воскликнул Леня и швырнул в немцев гранату. В ту же секунду он почувствовал, как бессильно повисла рука и заныло плечо от удара.
На его стон подползла Аленка. Он заглянул ей в глаза. Лицо девушки было строгим и бледным. Она перевязывала ему плечо, а он смотрел на нее.
— Вот и всё, Аленка…
— Еще не всё, Леня.
— За Родину и за нас, Аленка!..
Гитлеровцы кричали:
— Сдавайсь!
Аленка отвлеклась от перевязки и выпустила короткую очередь. Автомат захлебнулся и осекся. Это были последние патроны.
Леня сложил вместе весь тол и мины. Аленка догадалась, что он задумал, и впервые в ее глазах отразился испуг, будто она только теперь поняла, что им придется умереть. Леня, заметив это, попробовал успокоить ее:
— Мы минеры!
— Да, Леня… умрем, как минеры.
Фашисты подползли ближе. Они были уже в кустах:
— Сдавайсь!
Леня вставил в мину капсюль.
— Вот только нажать… — прошептал он.
А голоса раздавались уже совсем близко.
Не чувствуя боли, он поднялся, левой рукой бросил последнюю гранату и, словно подкошенный, свалился на дно окопа. Граната разорвалась где-то рядом.
Аленка наклонилась к Лене. Он был мертв. Вражеская пуля пробила ему голову. Аленка в первый раз обняла юношу и стала покрывать лицо дорогого друга поцелуями.
Внезапно она услышала смех и подняла голову — вокруг нее собирались немцы. В одно мгновение она вспомнила о приготовленной мине, и ей снова послышался его шепот: «Только нажать»…
Мишка и его товарищи услышали оглушительные взрывы мин. Сначала такой сильный, что земля задрожала; потом еще два…
— Леня с немцами говорит! — с гордостью сказал Мишка товарищам.
Наступил третий день.
Фашисты думали, что они окружили главные силы партизан, и решили любой ценой уничтожить их. К лесу, где был окружен батальон Ивана Павловича, стягивались крупные силы противника. По приказу фон-Фрейли- ха, сюда подошел резервный пехотный полк — тот самый, на который наткнулся под городом Леня Устюжанин. Сюда же подтянули тяжелую артиллерию и огромное количество минометов.
Двадцать минут — непрерывный огонь из всех видов оружия и десять минут — передышка… На эти десять минут замолкало все, и в лесу наступала тишина. Такая тишина, что слышно было, как плакали израненные деревья.
Затихала стрельба, и тогда со стороны фашистов раздавались крики:
— Партизаны! Выходите, а то всем будет конец!
Партизаны не отвечали. Уже три дня ни у кого не было и крошки во рту. Но не так мучил голод, как жажда. Хоть бы глоток воды, хоть бы смочить пересохшие губы, приложить мокрую тряпку к горячему лбу, к гудев: шей голове!..
Иван Павлович приказал строго беречь каждый патрон, стрелять только тогда, когда уверен, что пуля попадет во врага.
Немцы несколько раз кидались в атаку. Но атаковать было нелегко. Стоило только немцу высунуться из кустов — он падал, сраженный меткой пулей. И фашисты, не успев подобрать убитых, возвращались в свои траншеи. А потом снова начинался бешеный обстрел…
Иван Павлович знал, что стоит повести партизан на прорыв — и они выйдут из окружения. Но сколько может погибнуть во время прорыва? И, главное, враг не отстанет, увяжется вслед. А так — пусть фашист тратит боеприпасы, пусть бомбит и обстреливает! Главное, что у основных сил отряда руки остаются развязанными.
Иван Павлович ждал помощи от комиссара.
Каждый день он в сопровождении капитана Макарова обходил укрепленные позиции.
Партизаны радостно встречали командиров. Их глаза говорили: «Когда с нами наши командиры, нам ничего не страшно, всё выдержим, в любом бою выстоим».
И для каждого у Ивана Павловича находилось нужное слово.
Увидев дядьку Якова, командир шутливо спросил:
— Ну как, товарищ Онипко, шить сапоги спокойнее?
Яков ответил в тон командиру:
— К чему привыкнешь… Из пулемета строчить тоже привыкаешь.
Они присели и, дружески разговаривая, скрутили цыгарки. Над головами густым роем жужжали пули, шелестели, перелетая, мины и снаряды. Прикуривая, Яков подмигнул:
— Как думаете, товарищ командир, надолго у них хватит боеприпасов?
Иван Павлович посмотрел на пулеметчиков и сказал:
— На сколько ни хватит, а нужно, чтобы у нас хватило на долгий срок.
* * *
…Теперь Верочка больше не отходила от Петрика. Прислушиваясь к шуму далекого боя, по-старушечьи скрестив ручонки, она сидела у постели мальчика и не спускала глаз с его бледного лица.
С Петриком, который был старше ее на год, Верочка особенно подружилась в лагере. Они помогали Тимкиной матери чистить на кухне картошку, вдвоем лепили снежных баб, играли, прячась за бараками. С наступлением весны, когда начал таять снег, они делали лодочки из бе-резовой коры и следили за тем, как журчащий ручеек выносит утлое суденышко прямо на холодную поверхность собравшихся в озеро талых вод.
Сейчас Петрик не играл с Верочкой.
Он был тяжело ранен. Осколок, ударившись о дерево, отскочил рикошетом и, пробив мальчику грудь, застрял в спине. Петрик был без сознания. Его перенесли на островок, где расположились теперь женщины и дети. Бледный, с запавшими глазами и потрескавшимися губами, лежал он в шалаше, наспех сооруженном из ветвей и прошлогодней, почерневшей за зиму осоки. Очнувшись, мальчик тяжело стонал, и эти стоны разрывали сердце каждого. Любовь Ивановна давала Петрику лекарства, но ничем не могла облегчить его страданий. Нужна была операция.
Петрик время от времени открывал глаза, жалобно смотрел на Верочку и просил:
— Водички!
Верочка подносила к его запекшимся губам алюминиевую фляжку с желтоватой болотной водой. Мальчик делал несколько жадных глотков и снова закрывал глаза.
— Петрик, тебе уже не больно? — с надеждой спрашивала девочка.
— Больно, — шепотом отвечал Петрик, и новый стон вырывался из его груди.
— Поешь хлебца, — просила Верочка.
У изголовья Петрика — там, где безмолвно сидела его окаменевшая от горя мать — лежали два кусочка зачерствевшего хлеба. Петрик еще не успел прикоснуться к своему кусочку, а Верочка уже положила рядом и свой. Ей очень хотелось есть, но она отказалась от своей порции. «Пусть это будет Петрику, — говорила она. — Ему нужно, чтобы скорее выздороветь».
