— Ну, видите, какой я урод? — сказала она.
— Вау! — воскликнула Солнышко.
— По-моему, это потрясающе, — призналась Вайолет. — И Чабо такого же мнения.
— Вы очень вежливые, — проговорила Колетт, — но мне стыдно, что я женщина-змея.
— Но если вам стыдно, — спросил Клаус, — почему же тогда не двигаться нормально?
— Потому что я работаю в Шатре Уродов, Эллиот, — ответила Колетт. — Никто мне не будет платить, если я не буду извиваться.
— Интересная дилемма, — проговорил Хьюго, употребив затейливое слово вместо «проблема», но Бодлеры знали это слово из книги про законы, стоявшей в библиотеке судьи Штраус. — Мы тут все предпочли бы быть нормальными людьми, а не уродами, но завтра утром в Шатер явится народ смотреть, как Колетт извивается и принимает невероятные позы, как Беверли-Эллиот ест кукурузу, Чабо рычит и кидается на толпу, Кевин пишет свое имя и той и другой рукой, а я надеваю одно из этих вот пальто. Мадам Лулу говорит, что людям надо давать то, чего они хотят, а они хотят видеть представление уродов. Ну все, уже очень поздно. Кевин, подай-ка мне руку помощи, повесим гамаки для новеньких, а потом попробуем немного поспать.
— Я подам тебе две руки помощи, — мрачно отозвался Кевин. — Обе действуют одинаково. Ах, как бы я хотел быть либо только правшой, либо только левшой.
— Постарайся приободриться, — мягко посоветовала Колетт. — А вдруг завтра случится чудо, и все мы получим то, о чем мечтаем.
Больше никто в фургоне не произнес ни слова. Но пока Хьюго с Кевином вешали два гамака для трех Бодлеров, дети размышляли над тем, о чем сказала Колетт. Чудеса похожи на тефтели: не существует единого мнения относительно того, из чего они сделаны, откуда взялись и как часто возникают. Одни считают, что восход солнца — чудо, так как в нем есть нечто таинственное, и он часто бывает очень красивым. А другие считают восход солнца обыкновенным явлением природы, так как он случается каждый день и к тому же чересчур рано. Одни считают телефон чудом, ибо разве не достойно удивления, что разговариваешь с человеком, находящимся в тысячах миль от тебя. А другие считают телефон просто механическим продуктом фабричного производства, изготовленным из металлических деталей, состоящим из электронной схемы и проводов, которые очень легко перерезать. И, наконец, одни считают, что улизнуть из отеля — чудо, особенно когда вестибюль наводнен полицейскими. А другие считают это обыденным фактом, поскольку это случается каждый день. Таким образом, можно вообразить, будто на свете так много чудес, что не перечесть, или, наоборот, так мало, что и упоминать о них не стоит. Но это уже зависит от того, проводите ли вы вечер, любуясь красивым закатом, или же спускаетесь с задней стороны дома на веревке из гостиничных полотенец.
Однако чудо, о котором размышляли Бодлеры, лежа в гамаках и силясь заснуть, было несравненно чудеснее любых тефтелей, встречающихся на свете. Гамаки скрипели оттого, что Клаус и Вайолет ворочались, пытаясь устроиться поудобнее в одной рубахе и штанах на двоих, а Солнышко старалась пристроить олафовскую бороду так, чтобы она не царапала ей лицо. И все трое размышляли о чуде, столь удивительном и прекрасном, что сердца у них сжимались до боли. Чудо, разумеется, заключалось в том, что кто-то из их родителей жив и либо отец, либо мама каким-то образом уцелели во время пожара, который уничтожил их дом и положил начало злополучным скитаниям сирот. То, что на свете, возможно, существует еще один живой Бодлер, было бы столь непомерным, не-вероятным чудом, что дети прямо боялись и мечтать о нем. И все-таки мечтали. Они размышляли о словах Колетт — мол, вдруг случится чудо и они все получат то, чего больше всего желают, — и ждали утра, когда хрустальный шар Мадам Лулу вдруг подарит им чудо, о котором они мечтают. Наконец встало солнце, как встает каждый день, и наступило раннее утро. Трое Бодлеров спали очень мало, ибо все время мечтали, наблюдали, как в фургоне постепенно светлеет, слушали, как ворочаются в своих гамаках Хьюго, Колетт и Кевин, и предавались размышлениям — вошел ли уже Граф Олаф в шатер гадалки и узнал ли что-нибудь новое. И как раз когда ожидание сделалось совсем невыносимым, они услышали торопливые шаги и гром-кий металлический стук в дверь.
— Просыпайтесь! Просыпайтесь! — раздался голос крюкастого. Однако прежде чем написать, что он сказал еще, я хочу упомянуть еще об одной черте, общей для чуда и тефтелей: и то и другое может выглядеть чем-то одним, а на поверку оказаться чем-то совсем другим.
Так однажды случилось со мной в кафетерии, когда в поданном на ланч блюде у меня обнаружилась маленькая фотокамера. Так случилось и с Вайолет, Клаусом и Солнышком, хотя в тот момент они еще не знали, что сказанное крюкастым обернется чем-то совсем иным, а вовсе не тем, о чем они подумали, когда услыхали голос за дверью фургона.
— Просыпайтесь! — опять закричал крюкастый и замолотил в дверь. — Вставайте, да поживее! У меня прескверное настроение, мне с вами некогда возиться. Работы по горло. Мадам Лулу и Граф Олаф уехали по делам, поэтому я отвечаю за Шатер Уродов. Хрустальный шар обнаружил, что один из проклятых Бодлеров-родителей жив. А в фургоне с сувенирами почти не осталось статуэток.
— Что? — спросил Хьюго, зевая и протирая глаза. — Что вы сказали?
— В фургоне с подарками почти закончились статуэтки, — повторил из-за двери крюкастый. — Но это вас не касается. Народ уже собрался, так что, уроды, чтоб через пятнадцать минут были готовы.
— Подождите минутку, сэр! — Вайолет вовремя спохватилась, что должна говорить измененным, низким голосом. Они как раз вылезали с Клаусом из гамака, по-прежнему деля на двоих одну пару штанов. Солнышко уже ждала на полу, изумленная до такой степени, что даже забыла поворчать. — Вы сказали — кто-то из родителей Бодлеров жив?
Дверь фургона приотворилась, и в нее всунулась голова крюкастого с выражением подозрения на физиономии.
— А вам, уроды, какое дело? — осведомился он.
— Так ведь мы читали про Бодлеров в «Дейли пунктилио», — нашелся Клаус. — Нас очень заинтересовало дело этих малолетних жестоких убийц.
— Да вот, понимаете, — отозвался крюкастый, — родители их считались мертвыми, но Мадам Лулу поглядела в свой хрустальный шар и увидела, что один из них жив. Это длинная история. Но все это значит, что у нас куча новых хлопот. Граф Олаф и Мадам Лулу с раннего утра уехали по важным делам и оставили Шатер Уродов под моим присмотром. Теперь я распоряжаюсь вами, так что шевелитесь и будьте готовы к представлению.
— Грр! — заворчала Солнышко.
— Чабо полностью готова, — объяснила Вайолет, — а нам собраться недолго.
— Мой вам совет — поторопитесь. — Крюкастый начал было закрывать дверь, но вдруг остановился. — Странно, один шрам у вас вроде как стерся.
— Шрамы заживают, вот и стираются, — ответил Клаус.
— И очень плохо, — отрезал крюкастый, — вид делается не такой уродский. — Он захлопнул дверь, и дети услышали удаляющиеся шаги.
— Жалко его, беднягу, — заметила Колетт. Она спрыгнула на пол и завинтилась винтом. — Каждый раз, как они с этим Графом приезжают, жалость берет, как посмотрю на его крюки.
— Все равно ему лучше, чем мне, — проговорил Кевин, зевая и расправляя свои равнодействующие руки. — Наверняка у него один крюк сильнее другого. А у меня обе руки и обе ноги действуют одинаково.
— А у меня они изгибаются в любом месте, — вставила Колетт. — Ладно, давай— те лучше делать, как он велит, — готовиться к представлению.
— Вот и правильно, — согласился Хьюго. Он протянул руку к полке рядом с га-маком и достал зубную щетку. — Мадам Лулу говорит, мы всегда должны давать людям, что они хотят, а этот человек хочет, чтобы мы были готовы как можно скорее.
— Слушай, Чабо, — Вайолет бросила взгляд на сестру, — давай помогу тебе поточить зубы.
— Грр! — согласилась Солнышко, и старшие Бодлеры сообща нагнулись, взяли на руки младшую сестру и отошли в угол, где висело зеркало, чтобы пошептаться, пока Хьюго, Колетт и Кевин совершают утренний ритуал, иначе говоря, «пока они делают все необходимое, чтобы начать свой карнавальный трудовой день».
— Ну и что вы думаете? — спросил Клаус. — Может так быть, чтобы кто-то из наших родителей остался жив?
— Не знаю, — ответила Вайолет. — С одной стороны, трудно поверить, что хрустальный шар Мадам Лулу в самом деле магический. С другой стороны, она всегда извещала Графа Олафа, где нас искать. Не знаю, что и думать.
— Тент, — шепнула Солнышко.
— Да, ты, наверно, права, Солнышко, — прошептал Клаус. — Если бы удалось проникнуть в Гадальный Шатер, может, мы бы и сами обнаружили что-нибудь полезное.
— Вы ведь обо мне шепчетесь, правда? — окликнул их Кевин с другого конца фургона. — Наверняка говорите: «Ну что за урод этот Кевин — то он бреется левой рукой, то правой, и никакой разницы нет — руки-то абсолютно одинаковые»
