На душе у Мити тоже было нехорошо, хотя плакать вроде бы не с чего, но все равно нерадостно. Вот попробуй убеги теперь в Зараево, он глянул на подчеркнуто неприступную спину Любови Андреевны, собиравшей на стол к завтраку. Перевел взгляд на часы, показывающие уже без пяти минут первого. И Алена… Когда он теперь с ней увидится, и ведь надо же такому случиться именно в эту ночь, когда наконец все будто повернулось к лучшему.
К назначенному Никитой времени — половина первого — Митя теперь не успевал, только если прямо сейчас выйти из дому. Но на это он даже не рассчитывал. Спина бабушки крепче всяких запоров отрезала дорогу к свободе.
Митя ушел в свою комнатушку и взялся за книжку. Читать он не хотел, да и не мог — не то настроение. Но валяться просто так на кровати после всего происшедшего слишком уж унизительно, он не хотел, чтобы кто — то, пусть даже Любовь Андреевна, видел его страдания. Поэтому он лежал на животе носом в книгу, но видел там лишь известную комбинацию из трех пальцев. Мысли же его были очень далеко, на берегу реки, где наверняка уже расположилась зараевская компания.
Он представлял себе, что они делают, о чем говорят, и совсем не мог себе представить, как будет рассказывать об утреннем диспуте и ночном происшествии. В том, что он все — таки встретится со своими друзьями, и еще не раз, Митя не сомневался, а вот трудный разговор даже в уме не клеился. „Ну что я так и скажу им, что ли, что их тут считают ворами? И еще при Алене. Лучше бы Никиту сначала одного отловить, или хотя бы с Лысым“. Удивительно, но то ли от невозможности разрешить трудную задачу, то ли от пережитого, то ли с недосыпу, а может быть, всего вместе Митю потянуло на сон. Он приложился щекой к прохладной странице книги и действительно заснул.
На сей раз его разбудила хлопнувшая входная дверь. Он вскинулся, тяжело разлепляя тяжелые веки. По шагам понял, что это бабушка пришла с улицы. „Куда же она ходила? Наверное, в огород“. Митя опять сделал вид, что читает. Все же он заметил, как Любовь Андреевна по — шпионски заглянула в его комнату.
Когда Митя опять начал клевать носом, его позвали обедать. Наливая половником куриный суп с вермишелью в Митину тарелку, Любовь Андреевна буркнула:
— Твои приходили. Самый нахальный и второй, длинный, патлатый. Анатолий их не пустил. И правильно.
Митя насторожился, но сдержал себя, спокойно взял ложку и не спеша стал есть суп. Через четыре ложки Любовь Андреевна продолжила:
— Правильно, что не пустил, я так ему и сказала. У ворот еще спорили: „Не имеете права нас не пускать, мы не к вам, а к Мите пришли“. Ишь, права качать вздумали. А как…
Тут Любовь Андреевна осеклась и замолчала. Чего там „как“, Митя мог только догадываться, да ему не хотелось. Он молча ел суп.
После обеда, сказав одно единственное слово: „Спасибо“, — Митя опять ушел к себе в комнатку.
Значит, Никита и Серега Лысый обеспокоились его отсутствием на берегу реки. Он был им по — настоящему благодарен. Нет, теперь он обязательно должен восстановить справедливость, снять со своих друзей всякие подозрения, доказать невиновность. Вот только как? Как это сделать?
Наплевав на гордость и конспирацию, Митя перевернулся на спину и вперил невидящий взгляд в потолок.
А чего „как“? он может провести собственное расследование, ведь какой — никакой опыт у него уже есть. Это весной он разыскивал пропавшего бэна, когда тот вляпался в плохую историю. Настоящий был детектив, а он — настоящий следователь. Вот только тогда ему помогала Тоша. „Черт!“
Митя чуть не вскочил, он ведь совсем позабыл про Ангелевскую. До дня рождения всего ничего, а Тошке он так и не дозвонился. Надо обязательно, обязательно пробиться к телефону в Зараеве. Не сегодня, так завтра, когда волнения успокоятся. Вот только будет ли вообще теперь день рождения? Будет, а куда он денется. В субботу приедут родители, а в воскресенье как раз этот день. Ничего остановить просто невозможно. Даже если бабушка до них дозвонится. И за оставшиеся дни Митя должен обязательно доказать, что друзья его из Зараева тут ни при чем. Не крали они этого мотобайка, и чего там еще на них дядя Толя вешает.
Стоп!
Митя сам для себя поднял указательный палец, устремив его в потолок. Есть с чего начать. Надо выстроить последовательность из похищений, случившихся в Дубках за последние несколько дней. Обязательно припомнить, когда и как все случилось. Эх, как жаль, что раньше он не придавал этому никакого значения. Воруют и воруют, каждый год здесь чего — то воруют, но чаще все — таки зимой, когда на дачах почти не живут. А вот в этом году летом. Итак. С чего все началось?
Митя даже наморщил лоб и положил на него ладонь, припоминая начало детективной истории.
Сначала кто — то спер у Панкратова колесо. Да, точно. Но как это было? Митя помнил, что тот возмущался прямо на улице. Все кричал: „Средь бела дня! Средь бела дня! Ну народ! Ну соседи! Только что и зашел на минуту в сарай, уже колесо стырили!“
На самом деле „стырили“ не колесо, а только покрышку, когда Панкратов латал пробитую камеру на переднем колесе своей „мыльницы“. „Запорожцу“ этому сотня лет, непонятно, как бегает, и покрышка была не новая. Вообще непонятно, кому такая нужна. Разве что стибрила ребятня, да ребятни — то как раз никакой поблизости не было. Да — а, загадка. Кто мог на такое позариться?
Ладно, это первый случай, а когда он произошел? Черт его знает, время в голове у Мити путалось. Как он ни тужился умом, так и не смог вспомнить точную дату.
После Панкратовской покрышки от „Запорожца“ дня через три, за это Митя мог поручиться, сперли сразу четыре колеса — то есть всю зимнюю резину для „Москвича“ у Кобзаря. Кобзарь весной свою тачку в летнее переобул, а покрышки в сарай сложил, до поздней осени. И их всех разом так и свистнули. Ну тут хоть понятно. Зимняя резина — вещь для автомобилиста нужная. Это еще Митя мог понять. Хотя кто эту резину украл — опять — таки тайна, покрытая мраком. А когда — еще таинственней, потому что в свой сарай Кобзарь неделю не заглядывал. Да и не мог, потому что в Дубках его вообще не было. Он в субботу из Москвы после рабочей недели приехал на дачу, а резина — то уже тю — тю. Вот и думай — до Панкратовского колеса ее унесли, позже или вместе с ним одновременно.
Митя опять про себя чертыхнулся, даже временная последовательность преступлений у него никак не выстраивалась. Может, он сумеет вспомнить, когда случились более поздние кражи. До сегодняшней их было в Дубках еще две — спутниковая антенна с бывшего дома Ташковых и бронзовый Ленин с огорода Петровича.
Про антенну Митя что — то такое припоминал… Да, точно. Он видел „тарелку“ в последний раз, когда высматривал крышу своего дома с пригорка у края карьера. Это было в тот незапамятный день, когда он познакомился с Никитой и остальной компанией, когда впервые сидел рядом с Аленой у костра возле старого кладбища. И он точно помнит дату — второе июля, а день — вторник, потому что Бэну он ходил звонить в понедельник и тогда е починил драндулет на площади. А тарелку украли уже следующей ночью, следующей после той, как он сидел в первый раз у костра. Значит, день она еще провисела, только он не обращал внимания. В ночь со среды на четверг ее свистнули. Ну хоть одну дату удалось ему установить, только толку что с этого?
А вот какой толк. До тех самых пор, до вторника на прошлой неделе, он не был знаком с его новыми друзьями.
От возбуждения Митя перевернулся на бок и приподнялся на локте. Он почувствовал, что набрел в своих размышлениях на что — то действительно существенное.
Пока он не познакомился с этими ребятами, никто из них никогда не появлялся в Дубках.
„Иес!“ — Митя энергично взмахнул сжатым кулаком свободной руки.
Раз они не появлялись в Дубках, значит, не могли украсть покрышку Панкратова, да и резину Кобзаря тоже! Ура! В этих случаях он их уже оправдал. Теперь Митя не сомневался, что оправдает и во всех остальных.
„Ладно, тарелку пока побоку. Главное — Ленин, а потом мотобайк“.
Позолоченный памятник Ильичу стоял когда — то перед бывшим сельсоветом в Зараеве. Митя это помнил, еще в прошлом году он его там видал. В этом году в Зараевском колхозе поменялась администрация, так Петрович рассказывал. И новый глава решил устаревший памятник вождю пролетариата со своего места убрать. Тут — то и подсуетился Петрович.
Как он сам утверждал, ему просто было жаль произведение искусства, которое напоминало о былой молодости и иных временах. Хотя фермер и вкопал этот памятник на огороде как пугало, но гордился им и питал уважение к исторической личности, обязательно демонстрируя статую своим гостям. У подножия Ленина Петрович смастерил скамеечку, где зачастую сиживал в минуты отдыха и точил лясы с друзьями.
Строго говоря, Ленина похитили не из Дубков, потому что дом Петровича вместе с огородом и всем остальным хозяйством находился за пределами дачного поселка, но соседствовал через две колеи ухабистой проселочной дороги.
