— Что там, за горой? — опять спросил Блинков-младший.
— Не знаю. Если это Шахрома, тогда там все. Все, что нужно для счастья.
— Например?
— Речка, на которую можно посадить самолет. Люди. И ваша экспедиция где-то там. Шахрома — уже Тунгусский заповедник. Только я ни разу не видела Шахрому с этой стороны. Может, и путаю.
— Похожих гор в тайге хватает… А теперь помолчи! — изменившимся голосом отрезала Лина. Как будто Митька болтал.
Кроны берез под ногами неслись с ужасающей скоростью, сливаясь в одну зеленую ленту. А впереди стеной стояли лиственницы — теперь уже можно было разглядеть, что именно лиственницы. Вот так вмажешься в ствол на ста пятидесяти километрах…
— Сказать по правде, я еще не умею тормозить, — призналась инопланетянка.
— Сказать по правде, я еще не умею тормозить, — призналась инопланетянка.
Глава XI
И ВПРАВДУ БАЛБЕС!
Сердце, желудок и все остальные внутренности рухнули в пятки. Парашют взлетел вверх (ничего себе!), и зеленая лента сразу разбилась на отдельные деревья. Ага, Лина как-то сумела затормозить. Если считать по-парашютному, то земля была совсем близко, метрах в двадцати. Но если хряпнуться с двадцати метров… На мгновение парашют завис. У него не стало никакой скорости, ни вертикальной, ни горизонтальной. Блинков-младший поднял голову и успел ужаснуться: крыло сдулось и опало, как тряпка. А они с Линой, показалось, неподвижно висели в воздухе. Может, инопланетянка умеет лета… И тут они хряпнулись!
Березовые ветки прыгнули в лицо, все вокруг трещало и ломалось, острый сучок пропорол Митьке щеку, земля с торчащими узлами корней надвинулась… Но парашютные лямки вздернули его вверх.
Стало так тихо, что Митька расслышал шорох опадающих листьев. Он висел метрах в двух над землей. Из разодранной щеки на рукав папиной куртки бежала кровь. Шрамы украшают мужчину.
— Приехали, — не без удивления сказала Лина.
Блинков-младший с подсказками Лины расстегнул пряжки и вывалился на землю. Ноги подкашивались. Он отполз к березе и сёл спиной к стволу.
— Опа! — Зеленоглазая с натянутой улыбкой соскочила на землю. Ее шатнуло, и она уселась рядом с Митькой.
— Ты первый раз прыгала? — угадал он.
— С крылом первый… А если совсем честно, то я и с круглым парашютом прыгала только тандемом с Пашкой.
«Расслабилась», — подумал сыщик и опять сказал:
— Ну что ж, вы своего добились!
— Что за дебильные намеки! — взвилась зеленоглазая. — Что ты вообще себе вообразил?! Иду в туалет — он стоит в коридоре, смотрит. Иду обратно — сидит в купе, опять смотрит! Ты что, озабоченный? Считаешь, сколько раз девушки пописают?!
Сыщик не смутился. Удалось вывести подозреваемую из себя — уже полдела сделано.
— «На перевале я разбил второй свой сухопутный лагерь»… — произнес он первую строчку стихотворения-пароля. — Я обо всем догадался!
Лина сидела с ним плечом к плечу. Повернув голову, Митька в упор посмотрел в зеленые глаза, вернее, в один глаз — что видел, в то и посмотрел. Глаз выглядел смущенным.
— Ну и что! — без прежнего напора сказала Лина. — Конечно, это не я написала, а Леонид Алексеевич. А я только читала как бы от себя.
— Какой Леонид Алексеевич?
— Кулик. Он здесь как бог. Посреди Ванавары торчит железяка — говорят, бур, забытый Куликом году этак в тыща девятьсот тридцатом. И никто его с тех пор не выдернул. А стихи про центр паденья только чайники не знают. Они есть в книжках про Тунгусский метеорит. И в музее висят в рамочке.
Версия лучшего сыщика из всех девятиклассников зашаталась, роняя елочные игрушки улик.
— Ладно, а почему ты нам не сказала, что летишь в Ванавару?
— Да потому что не знала, куда от тебя деваться! Терпеть не могу таких приставучих. Ну, посидели, поговорили, а потом зачем ты за мной хвостом ходил?
— Я не ходил, — сказал Блинков-младший.
— Ну, подсматривал.
— И не подсматривал, а просто ждал, когда пройдешь по вагону!
— Зачем?
— Хотел еще поговорить.
— А я не хотела! — огрызнулась зеленоглазая и всхлипнула: — Папу жалко!
— А мне, думаешь, не жалко? — ответил Блинков-младший, удивившись тому, что Лина сначала подумала о его папе, а не о Пашке.
— Тебе своего папу жалко, а мне своего!
Версия рухнула со стеклянным звоном.
— Так Сергей Иванович — твой папа?!
— Представь себе, мой! Командир воздушного корабля, не ботаник зачуханный!
— Это кто зачуханный? — оскорбился за папу Блинков-младший.
— Да так, ничего личного. Кому летать в небе, кому мочковатые корешки собирать.
То, что корешки мочковатые, почему-то сильнее всего обидело Митьку. Он отвернулся и решил молчать.
— Ладно-ладно, — сказала Лина, — беру свои слова обратно. Еще не хватало нам собачиться. Да вай посмотрим, что у кого есть в карманах, и пойдем.
— И парашют возьмем, — подсказал Блинков-младший.
— Само собой, он стоит две с половиной тысячи баксов. — Лина подняла голову и посмотрела на парашют, клочьями свисающий с обломанных сучьев.
— Стоил, — уточнила она. — Пашка на него два года копил. И дедушка добавил, и папа.
— А Пашка тебе кто?
— А ты сам, что ли, не сообразил? Все говорят, что мы похожи. Пашка мне брат, а папа мне папа, а дедушка мне академик Лемехов, который тебя за Черным Маслом посылал!
Над упавшей версией рассеялся дымок последних подозрений, и не осталось ничего. Митьку бросило в жар. Ах, ехидина! А он-то, он! Распустил павлиний хвост, балбес! Нашел, перед кем похвастаться знакомством с академиком…
— Вот почему ты сразу к нам подошла. Там, на перроне, — промямлил Митька.
— А ты думал! Это же я вам покупала билеты на поезд: Блинков Олег Николаевич и Блинков Дмитрий Олегович, молокосос четырнадцатилетний.
— Мне пятнадцать будет в сентябре, — буркнул Блинков-младший.
— И мне пятнадцать, только мне уже исполнилось в марте.
— А что ж ты про стипендию врала?
— Я не врала, просто дедушка так говорит. У меня был бзик, хотела пойти на лето официанткой подрабатывать. А он: «Пока ты учишься, я тебе буду платить стипендию».
Разговаривая, Лина выворачивала карманы и раскладывала на траве все, что попадалось под руку. Митька, не ожидая найти ничего полезного, запустил руки в карманы папиной куртки и нащупал что-то твердое, размером со спичечный коробок. Зажигалка. «Зиппо».
— Дай-ка, — потянулась Лина. Повертела зажигалку в руках и улыбнулась: — Пашкина. Это он тебе сунул в последний момент.
Они собрали свои вещи в кучу: три носовых платка, карманный ножичек, зажигалка, начатая пачка жвачки и начатый пакетик соленого арахиса.
— Человек может не есть месяц, — сказал Митька.
— Сил не будет, если вообще ничего не есть, — возразила Лина.
— Будут. Дня через три мы перейдем на аутотрофное питание.
— На какое?
— Начнем расходовать собственный жир.
— Это тебе папа сказал?
— Папа.
— Ботаник, — не без ехидства уточнила Лина.
— Он такой ботаник, что круче мамы.
— А мама кто, воспитательница в детском саду?
— Контрразведчица, подполковник. — Блинков-младший повернулся к Лине рассеченной щекой. — Посмотри-ка, что у меня. Только руками не тро…
Зеленые глаза закатились под лоб, Лина побледнела до синевы и стала сползать на траву. Ну вот, крови боится. А с парашютом прыгать не боялась. «Нет, девчонок не поймешь», — подумал Митька, подхватывая ее на руки.
Встал вопрос, как приводить зеленоглазую в чувство: хлестать по щекам (вызывает прилив крови к голове) или сделать искусственное дыхание изо рта в рот (вентилирует легкие). Второй способ казался гораздо приятнее, но и первый не повредил бы этой ехидине. Митька еще не забыл ей ни «озабоченного», ни «мочковатых корешков».
Пока он решался, Лина заморгала и открыла глаза.
— Ты как? — спросил Митька, отворачиваясь, чтобы не показывать окровавленную щеку.
— В порядке, — жалким голосом пролепетала парашютистка.
— Тогда полежи, а мне надо сбегать к болоту за сфагнумом.
— За чем?
— Мох такой, сфагнум. Останавливает кровь, заживляет раны. Про него только ботаники знают, а летчикам сверху не видно, — мстительно добавил Митька, вскочил и побежал лечиться.
А все-таки хорошо, что Лина не инопланетянка. Ну их!
Глава XII
ЧТО ЗНАЧИТ «НОЧЕВАТЬ ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ»
В жизни многое происходит одновременно, а в книжке приходится писать по порядку. Поэтому я упустил одну важную подробность. Как только парашютисты приземлились и даже еще раньше, когда они только приберезились и висели на парашютных лямках над землей, на них сразу же накинулись комары. Сибирский комар состоит примерно в таком же родстве с нашим среднерусским, как волк с собакой. Среднерусский комар — почти домашний. Он дохнет от нагретых пластиночек, пропитанных каким-то химикатом, и боится крема «Тайга».
