Скалистый берег моря кишел огромными, до полутора метров в длину, ящерицами — морскими игуанами. Чёрные, с колючим гребнем на голове и спине, они напоминали сказочных драконов, особенно когда открывали алую, как пламя, пасть. Игуаны плавали в волнах прибоя, грелись на берегу и то и дело сражались, упираясь лбами и стараясь сдвинуть друг друга с места. Страшные с виду, они были совершенно безобидны, ведь их пища — водоросли. Среди них бегали красные крабы с жёлтыми спинками. Поодаль на берегу лежали сотни морских львов, оглашая воздух громким рёвом.
Но интереснее всего было наблюдать за птицами. Они совершенно не боялись человека. Больше всего было птиц, добывающих пищу в море: бакланов, пеликанов, маленьких пингвинов и похожих на огромных чаек альбатросов. Сухопутных же было совсем мало, и Чарльзу чаще всего встречались вьюрки — тёмные невзрачные птички чуть больше воробья. С виду они были совершенно одинаковые, но вели себя по-разному.
Один вьюрок, подобно дятлу, долбил кору. Постучал, приложил ухо к коре, послушал — совсем как доктор — и застучал дальше. Потом, подобрав клювом острую палочку, вернулся к дереву и начал ковырять кору, пока не проткнул какую-то личинку. Осторожно вытащил добычу, съел и упрыгал долбить соседнюю ветку.
Другой ел только листья и плоды и никогда не трогал насекомых. А третий вьюрок, наоборот, ловил гусениц и кузнечиков совсем как скворец, а на плоды и внимания не обращал. В чём же дело, почему их привычки так не похожи?
И тут Дарвин заметил, что эти вьюрки не так уж и одинаковы — у них были разные клювы. Те птицы, которые имели крепкие и острые клювы, вели себя как дятлы. Вьюрки с клювами длинными и тонкими ловили насекомых, как скворцы. А если у вьюрка клюв был толстый и крепкий, похожий на щипцы, то он кормился твёрдыми орехами. Словом, это был не один вид вьюрка, а несколько (учёные потом насчитали тринадцать). Похожие друг на друга и цветом перьев, и величиной, они отличались только клювами.
Но почему оказались такими разными птицы, одинаковые с виду? Этот вопрос не давал Чарльзу покоя, когда он вернулся в Англию и начал изучать привезённых животных. Но прошёл не один год, пока он нашёл разгадку. Заключалась она вот в чём. В наших лесах водятся разные птицы: и снегири, поедающие ягоды и семена, и скворцы, защитники наших садов, неутомимые истребители насекомых, и труженики дятлы, что выковыривают добычу из-под коры и из стволов деревьев. А на пустынных, поднявшихся из океана Галапагосских островах когда-то вообще не было ничего живого. Но ветер и морские волны принесли семена растений. Выросли деревья. На плавающих кусках дерева приплыли черепашата — предки огромных слоновых черепах. И каким-то ураганом с берегов Южной Америки принесло несколько вьюрков. Были они одного и того же вида и, наверное, как многие их родичи, питались и насекомыми, и семенами.
Соперников у вьюрков не оказалось — и они размножились на островах в огромном количестве, так что привычной пищи стало не хватать. Волей-неволей надо было искать новый корм. И тут оказалось, что тем птицам, у которых клюв потолще, легче разгрызать особенно твёрдые семена. Чем крепче был клюв, тем больше выигрывал его хозяин. У толстоклювых вьюрков появлялись толстоклювые дети, а если у кого-то клюв оказывался тонким, такая птица погибала. И постепенно появился новый, отличный от прежнего вид вьюрка — толстоклювый любитель твёрдых семян.
У других вьюрков, напротив, клюв делался тонким и хватким, чтобы было удобно ловить насекомых. Таким образом, в местах, где нет ни попугаев, ни скворцов, ни дятлов, появились птицы, близкие им по повадкам. Природа как будто отбирала птиц, приспособленных к разному образу жизни, и все они произошли от одного вида, которому когда-то стало слишком тесно на островах.
Теперь, изучая привезённых из путешествия животных, Дарвин всюду видел то, чего не заметили другие учёные. Он понял, что виды животных могут изменяться, и сама природа принуждает их к этому. Почему, например, у жирафа длинная шея? Раньше думали — он тянется к листьям на деревьях, вот сам и вытянулся. А оказалось, что не совсем так. Просто те предки жирафа, которые не могли доставать эти листья, чаще голодали и гибли; выживали те, у которых шея была длиннее, — природа сама отбирала их, и отбор шёл им на пользу. Другие животные щипали траву, объедали кусты, но только жирафы могли дотянуться до высоких веток.
Дарвин сделал два великих открытия. Он доказал, что виды растений и животных не остаются неизменными. Так же, как сами животные и растения, они могут появляться, развиваться и гибнуть. А кроме того, он объяснил, что это происходит благодаря естественному отбору. Сама природа, меняясь, изменяет животных и растения.
Дарвин не торопился объявить о своих открытиях. Каждый день он гулял по тропинке неподалёку от своего дома, слушая пение птиц, обдумывая всё, что изучил сам и что прочёл в книгах. С тех пор как он вернулся из путешествия, прошло больше двадцати лет. Наконец его главная книга была написана и напечатана. Дарвин назвал её «Происхождение видов путём естественного отбора».
Далеко не все учёные согласились с Дарвином, но новые находки и исследования всё больше подтверждали его правоту. Возникла новая наука о развитии живой природы, которую назвали дарвинизмом.
А высокий старик с длинной седой бородой продолжал прогуливаться по своей любимой тропинке, обдумывая новые книги и вспоминая время, когда он, молодой и весёлый, лазал по чёрным скалам Черепашьих островов, любовался полётом альбатросов в синем тропическом небе и подсматривал секреты маленьких птичек, которых потом назвали дарвиновыми вьюрками.
Как люди познакомились со своими родственниками
Вдоль берега, поросшего густым тропическим лесом, плыла вереница ярко раскрашенных кораблей. Ветра не было, паруса обвисли, но с каждой стороны узких и длинных судов по воде мерно ударяли двадцать пять вёсел, таких длинных и тяжёлых, что каждым веслом гребли несколько человек.
На переднем корабле под полотняным тентом сидел чернобородый человек в длинных, богато украшенных одеждах. Ему подчинялись все корабли. Его звали Ганнон, и он был лучшим мореплавателем Карфагена — одного из самых могучих государств на берегах Средиземного моря. Флот, которым командовал Ганнон, давно покинул это море и плыл на юг вдоль берегов Африки. Было это больше двух с половиной тысяч лет назад, гораздо раньше, чем жил Аристотель.
В самом конце пути, когда уже кончались припасы, карфагеняне увидели уходящую в небо гору. Местные жители называли её Колесницей Богов. Сейчас она зовётся Камерун. Недалеко от этой горы они вышли на берег и встретили страшных на вид лесных людей. Троих из них удалось поймать, но они так яростно кусались и царапались, что их пришлось убить. Их шкуры мореплаватели привезли в Карфаген. Много лет они висели в одном из храмов, удивляя народ.
А назвали карфагеняне этих лесных людей «горилла», что на их языке значит «царапающаяся».
Прошло две тысячи лет. Одному англичанину, по фамилии Баттел, довелось долгое время прожить в Африке. Вернувшись домой, он рассказал о своих приключениях.
— Нет ничего страшнее африканских лесов! — говорил он. — На каждом шагу там можно встретить крокодила, леопарда или ядовитую змею. Но самый ужасный зверь — это огромная обезьяна, которая нападает на людей и убивает их. Ростом она с человека и очень на него похожа, по в два раза шире. Она так сильна, что с ней не справится и десяток людей, её можно убить только отравленными стрелами.
— А кого ест это чудовище? Людей? — спрашивали любопытные.
— Вот то-то и удивительно, что зверь страшный, а никого не ест, только плоды да орехи.
Прошло время. Об этих рассказах забыли, хотя один любознательный человек и напечатал их в книге. Но двести лет спустя, когда путешественники отважились глубже забираться в африканские леса, они стали привозить шкуры и черепа какой-то огромной обезьяны. Тут-то учёные, изучавшие их, вспомнили путешествие Ганнона и рассказы Баттела и назвали обезьяну старым карфагенским именем — горилла.
Охотники рассказывали о гориллах со страхом. Один из них писал: «Этот зверь удивительно злобен. Как только увидит человека, он начинает рычать и бить себя в грудь кулаками. Потом бросается на него, одним ударом сбивает с ног и начинает рвать зубами».
А местные жители, африканцы, до ужаса боялись горилл.
Но чем больше учёные изучали жизнь «лесных людей», тем меньше верили они таким рассказам. Уже в наше время молодой американец Джон Шаллер целых полтора года провёл в горах в самом центре Африки. С утра до вечера ходил он по лесу, отыскивая горилл, а встретив, устраивался поблизости на каком-нибудь пеньке и наблюдал за ними. Сперва гориллы не доверяли ему, и Джону было очень страшно, когда огромный вожак стаи шёл на него, рыча, колотя руками по груди и скаля зубы. Но он понял, что горилла только пугает его, пытаясь прогнать. Джон сидел неподвижно, а вожак, ещё немного поворчав, возвращался к стае. Постепенно гориллы привыкли к отважному учёному. Порой какой-нибудь любопытный детёныш подходил совсем близко к нему и даже осмеливался потрогать. Так Джону удалось увидеть массу интереснейших вещей.
