Ознакомительная версия.
Если тропы Энесидема направлены главным образом против положения о достоверности чувственного познания, то тропы Агриппы критикуют возможности рационального познания, причем делают это не менее аргументированно и обстоятельно. (Подробное рассмотрение скептических тропов приводится во втором параграфе второй главы.) Поэтому, если скептицизм Пиррона и Тимона, как говорилось выше, можно охарактеризовать в качестве интуитивно-изостенического, то философские учения Энесидема и Агриппы возможно определить как рефлективный изостенизм. В данном случае следует отметить, что в историко-философской литературе учения Энесидема и Агриппы обычно рассматриваются в качестве двух разделов, или частей послеакадемического скептицизма, или неопирронизма, а сами Энесидем и Агриппа упоминаются как представители одной и той же философской линии и называются по традиции, идущей от Секста Эмпирика, младшими скептиками. Такой точки зрения придерживается, например, А.Ф. Лосев[221]. Говоря о скептических тропах Энесидема и переходя от них к рассмотрению тропов Агриппы, он отмечает: «Имеются еще другие пять скептических тропов, которые приписываются не самому Энесидему, но некому Агриппе, вероятно, философу времени Энесидема и вообще поздних скептиков»[222].
Противоположный взгляд на соотношение скептических учений Энесидема и Агриппы предлагает А.В. Семушкин: «некоторая тинственность вокруг агрипповой школы, по-видимому, не случайна. Возможно здесь мы имеем дело с конкурирующими направлениями в неопирронизме. В пользу этой гипотезы склоняют два обстоятельства. Во-первых, агрипповы тропы не только продляют и расширяют энесидемовы, но и превосходят их по интеллектуальному качеству: они отличаются более углубленной мыслительной рефлексией, логической независимостью от эмпирического (в частности, медицинского) опыта и наклонностью к универсальности обобщений. Сквозь них явно просматривается самостоятельная, собственно философская ветвь скептического умонастроения, отличная от медико-эмпирической традиции. На мысль о существовании такой ветви наводит довольно гибкая позиция, занятая Секстом Эмпириком, наследником медицинского скептицизма, по отношению к «младшим скептикам». Он и не отвергает их, и не считает себя их единоверцем. Скорее всего он видит в них своих союзников, иначе с какой стати ему потребовалось бы уверять читателя в том, что тропы воздержания «младших скептиков» не противоречат десяти энесидемовым тропам (как если бы они были побочного происхождения), а вместе с ними служат общему делу опровержения догматизма. Во-вторых, Агриппа…не входит в список скептических схолархов, приводимый Диогеном. А если мы учтем, что в этом списке шесть из девяти скептических вождей от Энесидема до Сатурнина…были врачами-эмпириками, то аутсайдерство Агриппы становится понятным: он и его школа разрабатывали скептицизм на чистой логико-диалектической основе, отличной от опытных предпосылок пирронизирующих медиков. На какой-то стадии развития скептического принципа философствующие пирроники встретились со своими эмпирическими единомышленниками. Мы не знаем, как воспринял эту встречу философский скептицизм, но зато знаем… как к ней отнеслись врачи-эмпирики: они не испытали при этом ни восторга, ни враждебного непонимания; они просто включили апорийную логику «младших скептиков» в систему своей аргументации, не утруждая себя тем, чтобы назвать своих коллег по имени»[223]. В данном случае следует отметить, что противоположность позиций А.Ф. Лосева и А.В. Семушкина по вопросу о соотношении философских учений Энесидема и Агриппы не является принципиальной в свете задачи историко-философской реконструкции античного скептицизма, т. к. во-первых, такая реконструкция даже в случае наличия конкурирующих направлений в неопирронизме возможна только на основе дошедших до нас сочинений Секста Эмпирика (от остальных скептиков почти ничего не осталось), а во-вторых, построения конкурирующей скептической ветви в лице младших скептиков были включены, по А.В. Семушкину, в систему аргументации скептиков энесидемова толка, и, таким образом, мы вновь выходим на исследование философского наследия Секста Эмпирика, который является последним известным нам скептиком и вместе с тем наиболее значительной фигурой в истории античного скептицизма.
Еще раз отметим, что до нас дошли основные сочинения Секста Эмпирика[224], которые являются, по крупному счету, единственным источником наших знаний о греческом скептицизме. При знакомстве с сочинениями Секста Эмпирика возможно обратить внимание на тот факт, что он не сообщает о себе почти никаких сведений. Он не говорит о своем происхождении, не ссылается ни на место своего проживания, ни на какой-либо личный опыт таким образом, чтобы можно было воссоздать сколько-нибудь достоверную картину его жизни и эпохи. Правда, несколько раз он ссылается на свою причастность к медицинской деятельности, однако это настолько же проясняет дело, сколько сбивает с толку и создает основания для путаницы. Единственное, о чем определенно и неоднократно говорит о себе Секст в своих сохранившихся произведениях, это то, что он является последовательным сторонником философии пирронизма. Далее кратко рассмотрим некоторые важные свидетельства, которые могут быть основанием для приблизительного определения наиболее принципиальных деталей жизни и деятельности последнего скептика. Недостаточное внимание по отношению к этим свидетельствам обусловил своеобразную тенденцию интерпретировать догадки и простые предположения в качестве чуть ли не твердо установленных фактов; причем такого рода тенденция оказывает немалое влияние на толкование идей Секста Эмпирика.
В определении времени жизни Секста Эмпирика исследователями предлагаются различные точки зрения. Так например, Ф. Кюдлин считает, что Секст жил примерно около 100 г. н. э., в то время как Вольграфф утверждает, что Секст был главой пирронистской школы приблизительно с 115 г. по 135 г. н. э.[225]. Однако по наиболее распространенной точке зрения в качестве времени расцвета философской деятельности Секста Эмпирика следует рассматривать конец II в. н. э. Этот взгляд поддерживается М. Патрик, Е. Паппенгеймом, М. Гаасом, В. Брошаром, Э. Целлером, А. Гедекемейером и М. Дал Пра[226]. Одним из главных оснований для такой точки зрения является утверждение, согласно которому к III в. н. э. стоицизм перестал быть настолько влиятельным философским течением, чтобы вызвать Секста на ту ожесточенную полемику, которую можно обнаружить в его произведениях. Считается, что последний скептик нападает на стоицизм как на основное догматическое философское учение своего времени. Этот аргумент сыграл решающую роль не только в определении времени жизни Секста Эмпирика, но и места его философской деятельности.
С целью доказательства того, что стоики времени Секста были его главными оппонентами вышеназванные исследователи ссылаются на отрывок из первой книги «Пирроновых положений» Секста Эмпирика: «…перейдем к разуму (λόγος). Он бывает либо внутренний (ἐνδιάθετος), либо внешний (лрофоршэд). Обратимся сначала к внутреннему. По мнению наиболее противоречащих нам догматиков, именно стоиков, (ου̃τος τοίνυν κατὰ τοὺς μάλιστα ημι̃ν α̉ντιδοξου̃ντας νυ̃ν δογματικούς, τοὺς α̉πὸ τη̃ς στοα̃ς) деятельность его проявляется в следующем…»[227]. Вряд ли возможно оспаривать тот факт, что Секст рассматривал стоиков как главных оппонентов скептиков. Однако из этого еще не следует, что стоики, на которых направлена его критика, были его современниками; то, что Секст полемически нападает на стоиков, само по себе еще не служит свидетельством в пользу того, что он жил в эпоху расцвета стоицизма. Значительная часть трудов Секста содержит не менее яростные нападки на досократиков, философские учения которых явно не процветали во время создания последним скептиком своих сочинений. Кстати, все полемические трактаты Секста Эмпирика начинаются с обзора тех положений, которые отстаивались философами на протяжении веков; примечательно, что он не рассматривает их в хронологическом порядке, из чего возможно заключить, что единственное, волнующее Секста – это то, что все они были догматиками.
В данном случае не представляется возможным точно установить – писал ли Секст с позиции мыслителя, захваченного живой полемикой со своими современниками-стоиками, или же он всего лишь отстаивал позицию пирронизма против стоицизма как разновидности догматизма – как философ, внимание которого не столько сосредоточено на современных дискуссиях, сколько обращено к той проблеме, с которой последователи Пиррона имели дело на протяжении нескольких веков. Кроме того, поиск ответа на этот вопрос также затрудняется тем обстоятельством, что поздние греческие философы часто придерживались тенденции, согласно которой не следует упоминать современников независимо от своего отношения к ним.
Ознакомительная версия.
