Мальчик умер.
Вместо него – родился юноша.
* * *
В слонов лучше всего стрелять разрывными пулями.
……………………………….
Вопросы и задания
1. Почему героя удручало то, что он живёт не в Мексике или на Амазонке, а в Севастополе? Как вы это объясните?
2. Почему герой, имени которого мы не знаем, называет себя «десятилетний пионер»?
3. Объясните, как вы поняли фразу: «Проза жизни тяготила меня».
4. Чем герой пытался спастись от «прозы жизни»?
5. Каким было его «первое разочарование»?
6. Чем было вызвано «второе разочарование»?
7. Когда наступила «смерть африканского охотника» и наступила ли?
1. Сравните причины первого и второго разочарования героя рассказа.
2. Как «смерть африканского охотника» связана с разочарованием в том, что его окружает?
1. Объясните название рассказа. Почему наступила «смерть африканского охотника»?
2. Что означает последняя фраза рассказа: «В слонов лучше всего стрелять разрывными пулями»? Выберите верный ответ или добавьте свой:
а) герой так и остался «африканским охотником»;
б) после колебания герой вернулся к своему любимому занятию – фантазиям по поводу прочитанных книг – опять стал «африканским охотником»;
в) герой с грустью вспомнил о лучших минутах своих «охотничьих» увлечений;
г) его так и не покинуло увлечение заботами «африканского охотника».
3. В какой словарик могут быть внесены слова: тамтам, хохлацкий торбан, хриплый аристон?
4. Как вы думаете, почему в рассказе нет имени героя, а его название обманывает нас?
Максим Горький
(1868–1936)
Максим Горький (Алексей Максимович Пешков) – писатель XX века, биография которого с самого начала его творчества была широко известна не только в России, но и во всём мире. Он прославился как «буревестник революции» и как человек нелёгкой судьбы, который сумел выйти «в люди».
Начало его жизни связано с Волгой и Нижним Новгородом. Его произведения говорили о трудной жизни простых людей того времени и о вере писателя в возможность человека преодолеть любые сложности, в революционное преобразование жизни.
Первой книгой его автобиографической трилогии было «Детство». Но, читая эту книгу, вы должны знать, что дальнейшая жизнь автора описана в книгах «В людях» и «Мои университеты» – сразу же вслед за детством у писателя началась самостоятельная и насыщенная лишениями жизнь.
Алёше Пешкову было четыре года, когда умер его отец. С описания пути из Астрахани в Нижний Новгород, куда он с матерью и бабушкой вернулся после смерти отца, начинается его первая автобиографическая повесть «Детство».
Книги автобиографической трилогии Горький посвятил своему сыну.
После смерти отца (1872 год) Алёша вместе с матерью и бабушкой едет из Астрахани в Нижний Новгород.
1
…Сорок лет назад пароходы плавали медленно; мы ехали до Нижнего очень долго, и я хорошо помню эти первые дни насыщения красотою.
Установилась хорошая погода; с утра до вечера я с бабушкой на палубе, под ясным небом, между позолоченных осенью, шелками шитых берегов Волги. Не торопясь, лениво и гулко бухая плицами[32] по серовато-синей воде, тянется вверх по течению светло-рыжий пароход, с баржей на длинном буксире. Баржа серая и похожа на мокрицу. Незаметно плывёт над Волгой солнце, каждый час всё вокруг ново, всё меняется; зелёные горы – как пышные складки на богатой одежде земли; по берегам стоят города и сёла, точно пряничные издали; золотой осенний лист плывёт по воде.
– Ты гляди, как хорошо-то! – ежеминутно говорит бабушка, переходя от борта к борту, и вся сияет, а глаза у неё радостно расширены.
Часто она, заглядевшись на берег, забывала обо мне: стоит у борта, сложив руки на груди, улыбается и молчит, а на глазах слёзы. Я дергаю её за тёмную, с набойкой цветами, юбку.
– Ась? – встрепенётся она. – А я будто задремала да сон вижу.
– А о чём плачешь?
– Это, милый, от радости да от старости, – говорит она, улыбаясь. – Я ведь уже старая, за шестой десяток лета-вёсны мои перекинулись-пошли…
И, понюхав табаку, начинает рассказывать мне какие-то диковинные истории о добрых разбойниках, о святых людях, о всяком зверье и нечистой силе.
Сказки она сказывает тихо, таинственно, наклоняясь к моему лицу, заглядывая в глаза мне расширенными зрачками, точно вливая в сердце моё силу, приподнимающую меня. Говорит, точно поёт, и чем дальше, тем складней звучат слова. Слушать её невыразимо приятно. Я слушаю и прошу:
– Ещё!
– А ещё вот как было: сидит в подпечке старичок-домовой, занозил он себе лапу лапшой, качается, хныкает: «Ой, мышеньки, больно, ой, мышата, не стерплю!»
Подняв ногу, она хватается за неё руками, качает её на весу и смешно морщит лицо, словно ей самой больно.
Вокруг стоят матросы – бородатые, ласковые мужики, – слушают, смеются, хвалят её и тоже просят:
– А ну, бабушка, расскажи ещё чего! – Потом говорят:
– Айда ужинать с нами!..
Помню детскую радость бабушки при виде Нижнего. Дёргая за руку, она толкала меня к борту и кричала:
– Гляди, гляди, как хорошо! Вот он, батюшка, Нижний-то! Вот он какой, Богов! Церкви-те, гляди-ка ты, летят будто!
И просила мать, чуть не плача:
– Варюша, погляди, чай, а? Поди, забыла ведь! Порадуйся!
Мать хмуро улыбалась.
Когда пароход остановился против красивого города, среди реки, тесно загромождённой судами, ощетинившейся сотнями острых мачт, к борту его подплыла большая лодка со множеством людей, подцепилась багром к спущенному трапу, и один за другим люди из лодки стали подниматься на палубу. Впереди всех быстро шёл небольшой сухонький старичок, в чёрном длинном одеянии с рыжей, как золото, бородкой, с птичьим носом и зелёными глазками.
– Папаша! – густо и громко крикнула мать и опрокинулась на него, а он, хватая её за голову, быстро гладя щёки её маленькими красными руками, кричал, взвизгивая:
– Что-о, дура? Ага-а! То-то вот… Эх вы-и…
Бабушка обнимала и целовала как-то сразу всех, вертясь, как винт; она толкала меня к людям и говорила торопливо:
– Ну, скорее! Это – дядя Михайло, это – Яков… Тётка Наталья, это – братья, оба Саши, сестра Катерина, это всё наше племя, вот сколько!
Вопросы и задания
1. Опишите картину осенних берегов Волги, вдоль которых плыл пароход.
2. Расскажите о первой встрече мальчика со своими родными.
II
Началась и потекла со страшной быстротой густая, пёстрая, невыразимо странная жизнь. Она вспоминается мне, как суровая сказка, хорошо рассказанная добрым, но мучительно правдивым гением. Теперь, оживляя прошлое, я сам порою с трудом верю, что всё было именно так, как было, и многое хочется оспорить, отвергнуть, – слишком обильна жестокостью тёмная жизнь «неумного племени».
Но правда выше жалости, и ведь не про себя я рассказываю, а про тот тесный, душный круг жутких впечатлений, в котором жил – да и по сей день живёт – простой русский человек.
Дом деда был наполнен горячим туманом взаимной вражды всех со всеми; она отравляла взрослых, и даже дети принимали в ней живое участие.
В субботу, перед всенощной[33], кто-то привёл меня в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери в сени и в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед чёрным челом печи на широкой скамье сидел сердитый, не похожий на себя Цыганок; дедушка, стоя в углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерил их, складывал один с другим и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка, стоя где-то в темноте, громко нюхала табак и ворчала:
– Ра-ад… мучитель…
Саша Яковов, сидя на стуле среди кухни, тёр кулаками глаза и не своим голосом, точно старенький нищий, тянул:
– Простите Христа ради…
Как деревянные, стояли за стулом дети дяди Михаила, брат и сестра, плечом к плечу.
– Высеку – прощу, – сказал дедушка, пропуская длинный влажный прут сквозь кулак. – Ну-ка, снимай штаны-то!
Говорил он спокойно, и ни звук его голоса, ни возня мальчика на скрипучем стуле, ни шарканье ног бабушки – ничто не нарушало памятной тишины в сумраке кухни, под низким закопчённым потолком.
Саша встал, расстегнул штаны, спустил их до колен, поддерживая их руками, согнувшись, спотыкаясь пошёл к скамье. Смотреть, как он идёт, было нехорошо, у меня тоже дрожали ноги. Но стало ещё хуже, когда он покорно лёг на скамью вниз лицом, а Ванька, привязав его к скамье под мышки и за шею широким полотенцем, наклонился над ним и схватил чёрными руками ноги у щиколоток.
– Лексей, – позвал дед, – иди ближе!.. Ну, кому говорю? Вот гляди, как секут… Раз!..
