– Будет, тучка, плыви себе.
Поплыла тучка. Показалось солнышко.
Ангелята явились, устроили радугу.
А цветочки схватились за ручки да бегом горелками с горки —
Гори-гори ясно,
Чтобы не погасло…
Очухались бесенята, вылезли из-под кустика да сломя голову за цветочками, а уж не догнать – далеко. Покрутились-повер-телись, показали ангелятам шишики, да и рассыпались по полю.
Тихо летели над полем птицы, возвращались из тёплой сторонки.
Бесенята ковырялись в земле, курлыкали – птичек считали, а с ними и Бес-зажига рогатый.
Кострома
Чуть только лес оденется листочками и тёплое небо завьётся белесыми хохолками, сбросит Кострома свою колючку – ежовую шубку, протрёт глазыньки да из овина на все четыре стороны, куда взглянется, и пойдёт себе.
Идёт она по талым болотцам, по вспаханным полям да где-нибудь на зелёной лужайке и заляжет; лежит-валяется, брюшко себе лапкой почёсывает, брюшко у Костромы мяконькое, переливается.
Любит Кострома попраздновать, блинков поесть да кисельку клюквенного со сливочками да с пеночками. А так она никого не ест, только представляется: поймает своим жёлтеньким усиком мушку какую либо букашку, пососёт язычком медовые крылышки, а потом и выпустит – пускай их!
Теплынь-то, теплынь, благодать одна!
Ещё любит Кострома с малыми ребятками повозиться, поваландаться: по сердцу ей лепуны-щекотуньи махонькие.
Знает она про то, что в колыбельках деется, и кто грудь сосёт, и кто молочко хлебает, зовёт каждое дитё по имени и всех отличить может.
И все от мала до велика величают Кострому песенкой.
На то она и Кострома-Костромушка.
Лежит Кострома, валяется, разминает свои белые косточки, брюшком прямо к солнышку.
Заприметят где ребятишки её рожицу, да айда гурьбой взапуски. И скачут пичужки пёстренькие, бегут бегом, тянутся ленточкой и чувыркают-чивикают, как воробышки.
А нагрянут на лужайку, возьмут друг дружку за руки да кругом вкруг Костромушки и пойдут плясать.
Пляшут и пляшут, поют песенку.
А она лежит, лежона-нежона, нежится, валяется.
– Дома Кострома?
– Дома.
– Что она делает?
– Спит.
И опять закружатся, завертятся, ножками топают-притопывают, а голосочки, как бубенчики, и звенят и заливаются, – не угнаться и птице за такими свистульками.
– Дома Кострома?
– Дома.
– Что она делает?
– Встаёт.
Встаёт Кострома, подымается на лапочки, обводит глазыньками, поводит жёлтеньким усиком, прилаживается: кого бы ей наперёд поймать.
– Дома Кострома?
– Дома.
– Что она делает?
– Чешется.
Так круг за кругом ходят по солнцу вкруг Костромушки, играют песенку, допытывают: что Кострома поделывает?
А Кострома-Костромушка и попила, и поела, и в баню пошла, и из бани вернулась, села чай пить, чаю попила, прикурнула на немножечко, встала, гулять собирается…
– Дома Кострома?
– Дома.
– Что она делает?
– Померла.
Померла Кострома, померла!
И подымается такой крик и визг, что сами звери-зверюшки, какие вышли было из-за ельников на Костромушку поглазеть, лататы на попятный, – вот какой крик и визг!
И бросаются все взахлёст на мёртвую, поднимают её к себе на руки и несут хоронить к ключику.
Померла Кострома, померла!
Идут и идут, несут мёртвую, несут Костромушку, поют песенку.
Вьётся песенка, перепархивает, голубым жучком со цветка по травушке, повевает ветерком, расплетает у девочек коски, машет ленточками и звенит-жужжит, откликается далеко за тем синим лесом.
Поле проходят, полянку, лесок за леском, проходят калиновый мост, вот и овражек, вот ключик – и бежит и недвижен – серая искорка-пчёлка…
И вдруг раскрывает Кострома свои мёртвые глазыньки, пошевеливает жёлтеньким усиком, – ам!
Ожила Кострома, ожила!
С криком и визгом роняют наземь Костромушку да кто куда – врассыпную.
Мигом вскочила Костромушка на ноги да бегом, бегом – догнала, переловила всех, – возятся. Стог из цветочков! Хохоту, хохоту сколько, – писк, визготня. Щекочет, целует, козочку делает, усиком водит, бодается, сама поддаётся, – попалась! Гляньте-ка! гляньте-ка, как забарахтались! – повалили Костромушку, салазки загнули, щиплют, щекочут – мала куча, да не совсем! И! – рассыпался стог из цветочков.
Ожила Кострома, ожила!
Вырвалась Костромушка да проворно к ключику, припала к ключику, насытилась и опять на лужайку пошла.
И легла на зелёную, на прохладную. Лежит, развалилась, валяется, лапкой брюшко почёсывает, – брюшко у Костромы мяконькое, переливается.
Теплынь-то, теплынь, благодать одна!
Там распаханные поля зеленей зеленятся, там в синем лесе из нор и берлог выходят, идут и текут по чёрным утолокам, по пробойным тропам Божии звери, там на гиблом болоте в красном ивняке Леснь-птица гнездо вьёт, там за болотом, за лесом Егорий кнутом ударяет…
Песенка вьётся, перепархивает со цветочка по травушке, пёстрая песенка-ленточка…
А над полем и полем, лесом и лесом прямо над Костромушкой – небо – церковь хлебная, калачом заперта, блином затворена.
Кошки и мышки
Путались мышки в поле. Тащили кулёк с костяными зубами: немало их за зиму попало от ребят в норку. А теперь приходила пора за зуб костяной отдавать зуб железный, а много ли надо зубов, мышки не знали.
Путь им лежал полем в молоденький березняк. Там под Заячьими ушками – ландышами, у Громовой стрелки могли они хорошо примоститься и сладить нелёгкое дело. Ни Громовая стрелка, ни белые Заячьи ушки не выдадут мышек.
Прошёл вечор дождик с громом да с молнией, и жарынь, что твоё лето.
Подвигались мышки не споро.
Одна мышка во главе шла, казала дорогу хвостиком, – свистуха отчаянная, дурила всем мышкам голову.
– Никого я не боюсь, – егозила егоза, подшаркивала розовой лапочкой, – самому Коту на лапу наступлю, ищи-свищи, вывернусь!
Пыхтели мышки, диву давались, да отговор сказывали: накличет ещё беды какой,
ног не соберёшь.
А уж Кот-Котонай и идёт с своей Котофеевной, пыжит седые усищи, поёт песенку.
Мышка на него:
– Кто ты такой?
– Да я Кот-Котонай! – удивился Кот.
– А я тебя не боюсь.
– Чего меня бояться, – завёл Котонай сладко зелёные глазки, – я ничего худого не сделаю.
– А тебе меня не поймать!
– Ну, это ещё посмотрим.
– И не смотревши…
Но уж Кот наершился, прицелил глаз, хотел на мышку броситься.
А мышка стала на пяточки, поджала хвостик промеж лапок, пошевеливает хвостиком.
– Нет уж, – говорит, – так этого не полагается, ты сядь вот тут на камушек и сиди смирно, а нам давай твою Котофеевну, и пускай она меня ловит.
Потянулся Кот-Котонай, мигнул Котофеевне. Пошла Котофеевна к мышкам, сам уселся на камушек, задрал заднюю лапу вверх пальцем, запрятал мордочку в брюшко, стал искаться.
Блоховат был Кот, строковат Котонай, пел песенку.
– Мы с тобой, кошка, станем в серёдку, а они пускай за лапки держатся и пускай вокруг нас вертятся, я куда хо-
чу, туда могу выскочить, а тебе будет двое ворот, вот эти да эти, ну, раз, два, три – лови!
Пискнула мышка да с кона от кошки жиг! – закружилась.
Кошка за мышкой, мышка от кошки, кошка налево, мышка направо, кошка лапкой хвать мышку, а мышка:
– Брысь, кошка! – да за ворота: – Что, кошка, съела?
Крутится, вертится, мечется кошка.
Крутятся, кружатся, вертятся мышки, держатся крепко за лапки, да дальше по полю, да дальше по травке, да дальше по кочкам.
Заманивает мышка-плутовка кошку под Заячьи ушки.
– Где ты, Кот, где, Котонай! – Котофеевна кличет.
Потеряли совсем Кота-седоуса из виду.
Блоховат был Кот, строковат Котонай, пел песенку.
Кошка из кона в ворота:
– Берегись, мышка, поймаю!
Мышка бегом, сиганула – живо-два – да в кон.
Кошка за мышкой, мышка от кошки, крутятся, кружатся мышки, хитрая мышка, плутиха, вот поддаётся, уж прыгнула кошка…
Стой! – березняк, Заячьи ушки, Громовая стрелка…
Туда-сюда, глянь, а мышек и нет – канули мышки.
Изогнула сердито Котофеевна хвостик, надула брезгливо красненький ротик, язычок навострила: «Тут они где-то, а где, не поймёшь».
– Чтоб вас нелёгкая! – И пошла Котофеевна.
Шла искать Котоная, курлыкала.
Вянули ветры, пыхало зноем.
А мышки оскалили зубки, взялись за зубы.
Полкулька растеряли по дороге – эка досада! – спросит с них Громовая стрелка, не даст им железные зубы.
Заячьи ушки – белая стенка загораживали мышек.
И тихо качались берёзы, осыпали на мышек золотые серёжки, висли прохладой.
Гуси-лебеди
Ещё до рассвета, когда черти бились на кулачки, и собиралась заря в восход взойти, и вскидывал ветер шёлковой плеткой, вышел из леса волк в поле погулять.
Канули черти в овраг, занялась заря, выкатилось в зорьке солнце.
А под солнцем рай-дерево распустило свой сиреневый медовый цвет.
