— А может быть, — раздавались другие голоса, — это окаменевшие остатки вымерших животных? Нет, то просто игра природы, самой Земли!
В 1696 году в небольшом немецком городке Гота (Тюрингия) выкопали из земли кости слона. Собралась медицинская комиссия и решила: это обломки упавших на землю небесных тел, хотя библиотекарь городка определил находку как кости животного.
Во всяком случае, окаменелости интересовали многих. Ученые собирали коллекции. Один профессор из Вюрбурга около половины XVIII века даже пострадал за свое увлечение, сделавшись предметом шуток студентов.
Они вылепили из глины фигурки фантастических животных и подбросили их в тех местах, где, они знали, экскурсировал профессор. Он собирал их и радовался!
Шутники пошли дальше: они наделали, из той же глины изображения небесных светил. Любитель окаменелостей удивлялся необыкновенным находкам, но был далеко от разгадки.
Тогда молодежь выдумала написать на фигурках священные тексты. Берингер, так звали профессора, очень усомнился, увидев на окаменелостях странные надписи, но все же опубликовал книгу с описанием и таблицами своих находок. Тут, конечно, все раскрылось.
Известны случаи, когда ископаемые остатки слона принимались за остатки тел римских солдат.
Все эти ошибки происходили вследствие недостаточного знания анатомии животных и человека и преданности библейским легендам о сотворении мира богом.
Рядом с этими нелепыми представлениями отдельными ручейками пробивались правильные взгляды на окаменелости. Еще в XV веке Леонардо да Винчи признал в них остатки животных, да и другие ученые, например в Германии, приходили к тем же выводам. В XVIII веке Бюффон видел в них убедительные доказательства тому, что жизнь на Земле имеет очень давнюю историю.
Это еще убедительнее доказал Ломоносов. Он разгадал загадку раковин на высоких горах, «пробы творца», «игру природы» и тому подобные легенды об окаменелостях.
Ламарк с огромным интересом отнесся к ископаемым морским организмам, которые часто встречаются на суше. Он считал, что они жили в незапамятные времена там же, где их находят теперь, но в этих местах тогда было море. По остаткам их можно судить, к какой эпохе — более ранней или более поздней — они относятся. Это строители горных пород, входящих в состав земной коры: морские животные строят известняки, растения вырабатывают перегной, силикаты, материал для образования сланцев.
Признание Ламарком деятельного участия организмов в жизни земной коры совершенно правильно и нашло полное подтверждение в науке, особенно в трудах о роли организмов в геохимических процессах выдающегося советского ученого В. И. Вернадского, которому обязаны своим возникновением геохимия и биохимия.
Даже там, где в горной породе мы видим массы плотного известняка, на самом деле обнаруживаются следы мельчайших раковинок. И никогда не прекращалась жизнь на Земле. Все те же естественные силы действуют на ней, утверждал Ламарк, что и в самые отдаленные геологические эпохи.
А отчего находят на севере остатки животных, населяющих тропические страны? Ламарк дал правильный ответ и на этот вопрос: климат никогда и нигде не оставался неизменным. Вот почему на севере находят кости слонов и крокодилов, остатки пальм и тропических папоротников, — всему причина естественные силы природы.
Ископаемые остатки — драгоценные памятники прошлого, документы, по которым натуралист восстанавливает былое. По ним возможно изучение времени образования пластов, климат давних эпох. И Ламарк многое сделал для изучения ископаемых остатков беспозвоночных животных. Он описал новые, до тех пор не известные виды ископаемых моллюсков в окрестностях Парижа, опубликовав о них тридцать три статьи.
Замечательно, что ископаемые формы моллюсков он всегда сравнивал с ближайшими к ним из числа теперь живущих, включая вымершие виды в общую систему.
Предшественники Ламарка в этой области не пользовались сравнительным методом, потому что считали ископаемые формы совершенно не связанными с современными.
По праву, Ламарка следует назвать основателем палеонтологии беспозвоночных. Его заслуги не только в том, что он дал описание ископаемых форм, но прежде всего в глубоких философских обобщениях об общем ходе природы, о жизни ее и развитии, о значении времени в истории Земли.
В поисках общих закономерностей природы Ламарк иногда берется за решение задач, к которым у него и подготовки-то нет. Так, между 1794–1797 годами он пытается обосновать свои идеи явлениями, относящимися к области физики и химии.
Занятый с утра до вечера разборкой и приведением в порядок «неведомого», он не мог всерьез обратиться к физике и химии, к экспериментам. Но ему хотелось умозрительно охватить и строение материи, и превращения энергии, которую он ошибочно называет «огнем» и считает веществом.
Область физики и химии была ему чуждой, и все-таки Ламарк не мог удержаться, чтобы не пофилософствовать в ней, придерживаясь, взглядов, лет на пятьдесят тогда устаревших. Уже Лавуазье неопровержимо доказал, что при горении веществ происходят реакции соединения их с кислородом, и его теорию окисления и горения в науке признали. Ламарк же пытался возродить старую теорию флогистона, по которой вещества содержат некое горючее начало, которое и теряют при горении.
Без всяких опытов, Ламарк размышлял над явлениями горения, обжигания металлов и решил, что он сделал «открытие», которым уничтожает Лавуазье: «теплородный огонь»! Это он превращает твердые тела в жидкость и газ, расширяет тела, дает металл из «земли» (окислы металлов). Он — одно из трех состояний основной стихии — вечного огня. Вечный огонь переходит из одного состояния в другое, третье.
Эти рассуждения наивны и никакого влияния на развитие физики и химии не имели. Но они свидетельствуют о попытках Ламарка подойти с разных сторон к пониманию хода природы и ее бесконечных превращений.
И в этом отношении ему принадлежат некоторые очень смелые, туманные, по форме, но по существу своему правильные догадки.
«Всякое сложное вещество образовано соединением определенного количества принципов, вступающих в соединение в известных пропорциях, образуя маленькую массу Материи, которую, — говорит Ламарк, — я называю „molecule essentielle“ — основная молекула».
Что напоминают «принципы», образующие основные молекулы сложного вещества? Атомную теорию. Ламарк предсказывает ее. Больше того, он дальше говорит, что молекулы различных сложных веществ различны по пропорциям входящих в них принципов и состоянию их комбинаций. Не предвозвещает ли здесь Ламарк «закон кратных отношений», основу атомной теории?
Ламарка интересовали самые разнообразные явления. Прошел дождь, воздух напоен водяными парами. Через свод небесный перекинулась многоцветная радуга. Ламарк любуется и думает о ней. С давних пор радуга занимает его внимание множеством оттенков своих цветов.
Многоцветная радуга… Как вообще причудливы краски в природе! Лепестки цветка, минералы, одеяние птиц, покровы насекомых, — все это играет неисчислимыми переливами, неуловимыми переходами одного цвета в другой. Глаз натуралиста фиксирует их, но как передать словами все мельчайшие различия? Натуралист бессилен в этом.
Неужели нет такого средства? А что если… Проходит немного времени, и Ламарк дает средство, позволяющее различать без малого три тысячи оттенков. Эта шкала, которую он разработал на основе спектра радуги, также блестящая догадка.
Много лет спустя другие ученые заново разработали ее, и им досталась слава изображения простого и удобного способа точно фиксировать краски природы. А попытка Ламарка канула в лету!
Ламарк не раз читал доклады на физико-химические темы в Национальном Институте Наук и Искусств, заменившем в революцию, по решению правительства, Академию наук.
Но пытаясь решать вопросы физики без эксперимента, то есть при помощи только воображения, хотя и пылкого, да логики, Ламарк скоро почувствовал, что не может увлечь умозрительными рассуждениями своих коллег. Умозрительная декартовская физика учителей-иезуитов, когда-то увлекавшая Ламарка и преподносимая им теперь ученым, которые ценили прежде всего факты и факты, не могла иметь успех.
«Заметив, что мои доклады, нить которых часто прерывали во время чтения под разными предлогами, — говорит он сам, — по-видимому, утомляют моих коллег и неприятны, я, не имея намерения их огорчать и не надеясь их удовлетворить, совершенно перестал беспокоить их и даже не кончил уже начатого чтения четвертой из моих записок по физике».
Всюду в природе Ламарка интересуют процессы превращения, изменения. Он жадно хватается за каждую блеснувшую у него в этом направлении мысль, за каждый факт в любой области науки, лишь бы это подвигало в изучении хода природы.
