Дулеб сыскал княжну отчего-то в трапезной. Свечей в такое время тут не жгли, только шипела лучина, роняя в корытце угольки. Не будь так светлы косы Лыбеди – не враз бы ее углядеть в темном углу, усевшуюся на пол.
– Вот ты где… – Дулеб, ступая мягко, как всякий хороший охотник, подошел.
– Здесь. – Голос княжны был пустым, безразличным. – А зачем искал меня?
– Знаешь зачем. – Дулеб присел за стол, на самый край скамьи. – Мудра ты не по годам, княжна, а все ж мала. Худо уклоняться от советов старших друзей. Откройся мне, потолкуем! Твои братья мне верили.
– Я не хочу карать за негодяя.
– Так я и думал! – Дулеб усмехнулся в усы. – Да, Рябень был человек негодный, негодяй.
– А ты понимаешь, – теперь голос Лыбеди зазвенел, – ты понимаешь, что он нарочно пошел на заимку старой вдовы? Его предупредили, что убить обязался всяк, к кому он сунется. Вот он и решил: старуха не сладит. Ты понимаешь это, Дулеб?
– Не первый год живу на свете. Уж коли тебе, стригунье, ясно, чего уж обо мне говорить? – Дулеб вздохнул. – Да, таковы были его черные помыслы. Сомнений нету. Не только алчен был, но и подл.
– Зачем они выдали старуху, трусливые изверги?! – Лыбедь стиснула маленькие кулаки. – Она поступила по совести!
– А что ж им было – всем полечь ради старой? – рассудительно ответил Дулеб. – Она, неведомо, проживет ли еще год? Не расчет. Да и вообще – уговор дороже куны[15].
– Зачем надобен такой суд?
– Эх, княжна… – Лица Дулеба, сидевшего спиной к лучине, было не разглядеть, но по голосу девочка поняла, что он усмехается. – Легко было б судить, когда б сомнений не знать. Не всегда виновен тот, кто виновен. Но сердце человеческое обманывается часто. Не по сердцу суд вершится – по Правде. А Правда гласит: за убийство княжьего человека – смерть.
– Мочи нет, против я! Не по справедливости получается!
– Смирись. – Дулеб поднялся. – Хорошо, как Правда со справедливостью совпадают, но не всегда так выходит. Справедливость – у каждого своя, Правда – одна на всех. От пристрастия она не зависит. У людей перекати-поле, у проклятых степняков, царьки их вершат судьбы людей по своей прихоти. Кто не люб – казнят, кто люб – милуют. А у нас, людей возделанной земли, выше князей Правда.
Лыбедь промолчала. Лучше б поспорила еще: спорщика легче убедить. С безмолвным что сделаешь? Кто ее, девчонку, разберет, что у нее на уме?
* * *
Когда луна пошла умаляться, назначили день для судилища.
Летом суд вершили на широком дворе перед главным крыльцом. Немало люду вмещал двор – слушай и смотри, кому есть охота. Ну а зимой, кто не успел заранее прийти, не обессудь: дружинная горница всех киевлян (так еще при брате Кии стали называть жителей города) не вместит. К тому же на сей раз, ввиду того что разбиралось дело об убийстве дружинника, больше, чем обычно, воинов захотело присутствовать на суде. Но все ж вместилось и горожан не меньше дюжины. Особо – с распущенными, посыпанными жирной золой волосами – стояла вдова Рябеня – Нерада. Будучи женат, Рябень жил не в общей спальной в тереме, предназначенной для холостых дружинников, а держал свой дворик – близко к княжьему.
Бок о бок с ним отстроился и меньшой брат Рябеня, Рыж. Он ныне поддерживал под локоть Нераду – с видом торжествующим и возмущенным.
Однако ж семье, дружинникам и киевлянам предстояло набраться терпения. Никто не спешил вывести из поруба старую Бету. Вместо этого к княжеской скамье выступил Хортич – переваливший сорок с лишком зим горожанин. На локоть отставая от него, вышли двое взрослых сыновей – Ксой и Хортич-меньший.
– Что же, начнем суд, да не устыдятся нас боги и предки, – вымолвила Лыбедь важно. – Готовы ли вы, Хортич, Ксой и Хортич, вверить себя Полянской Правде?
– Готов я, – хмуро изрек Хортич.
– Готовы, – эхом откликнулись за ним сыновья.
– Добро. Стало быть ты, Хортич, призван, а вы, Ксой и Хортич-меньший, призывали? Ох, Правда Правдой, а ладно ли сыновьям отца к суду призывать?
– Чего тут ладного? Бивал их мало по ребяческим летам, стыда не вколотил, – угрюмо отозвался старший Хортич.
Одобрительный гул пробежал по горнице. Однако Лыбедь приметила, что иные промолчали. Так ли просто дело, как казалось?
– Худо ли, хорошо ли, а уж вызвались обвинять – вините! Держи речь ты, Ксой.
– Всем ведомо, – хмуро, но уверенно заговорил тот, – что мне сровнялось двадцать две зимы, а брату моему – двадцать зим. Всяк подтвердит, что в такие годы положено искать жену.
Лыбедь кивнула. Действительно, спорить не приходится. Многие и моложе женятся. Но к чему он клонит-то?
– Нашлись и для нас красные девы неподалеку, – продолжил Ксой. – Уж слово за слово, полшага до сговора. Однако ж мы не при пашне живем, а в городе. Дом нашего отца Хортича мал.
– Мой терем и тот невелик! – хмыкнула Лыбедь. – При пашне жить просторней, знамо дело, да кров ненадежен.
– Стало быть, как повелось, должен отец отделить женатых-то сыновей. Верно ль мы рассудили, скажи, княжна?
– Вроде бы верно, – нахмурилась Лыбедь. – Ас чем ты не согласен, Хортич?
– Место в городских-то стенах не дешево, – отозвался отец. – Одному бери, другому… Обоим разом! Лесу-то не занимать стать, дом построить не жаль, а вот место…
– Погоди! – изумилась девочка. – У тебя, сказывают, немало кун в ларях. Разве ты обеднел, Хортич?
– Куны есть, да, почитай, не в ларях они. – Хортич не обиделся. – Хочу ближние три года по шесть ладей из варяг в греки[16] слать. Им же, неслухам, лучше погодить со свадьбами. Большое богатство по воде придет. Так нет, уперлись: девок, мол, другие просватают! Одних просватают – другие сыщутся, велика важность.
– Погоди, так им что, еще три года не жениться ради богатства твоего?
– Да пускай женятся, коли такая охота. Только на обзаведенье полушки не дам. Коли хорошо ты, княжна, братьям внимала, знаешь: куны мои и Правда за меня будет.
Глухой ропот прошел по собранию – теперь не вдоль, поперек шерсти.
Не оборачиваясь по сторонам, Лыбедь ощущала на себе все взгляды. Знала: рассудит худо – вдругорядь будут советчики-взрослые из нее масло жать. Заране станут говорить, как ей дело поворачивать. Сейчас решается, самой ли ей в ближние годы править. А ведь прав старый: Правда за него. Но и недовольны этим киевляне, недовольны. Как судил бы Кий?
– Живи со своим добром. Но чужую-то жизнь заедать не дадим тебе, – сурово заговорила она. – Ксой и Хортич-младший, вот что я вам предложу. Тесно в стенах Киева. Но ничего покуда не стоит место на Хоривице-горе да на горе Щека. Хотели мои братья, чтоб три горы побежали друг к дружке – за домом дом. Расширяться Киеву пора.
– Но постой, княжна! – охнул старший из сыновей Хортича. – Мы отстроимся вне стен, а степняки придут?
– Успеете в Киеве укрыться.
– Мы-то успеем! – угрюмо подхватил второй брат. – А что нам степняки оставят? Пепелище пустое? Каков толк селиться в незащищенном месте горожанину? Будь мы землепашцы – ладно. Те нарочно об один день дома ладят. А у меня ремесло есть. Колесник я. Потеряю много.
– Знаю! – Лыбедь взмахом руки оборвала недоуменный гул. – Коли допустим летом степняков под стены, из княжьей казны возмещу потери. Отстроим заново. Столько раз отстроим, сколько понадобится, покуда новые дома в новые стены не возьмем. Ну как, селишься на Хоривице?
– Селюсь! – решительно ответил молодой киевлянин.
– Селюсь и я! – подхватил второй брат. – На Щековице!
– Стало быть, шлите сватов своих.
Не таясь теперь, Лыбедь уверенно обвела собрание глазами: сладила! Довольными глядели все – кроме, понятное дело, Хортича-старшего. Знамо дело, уверен был, что по его получится. Ну да ладно, теперь – самое сложное.
Вперед уж выступили Рыж и Нерада. Последняя зло и довольно стрельнула глазами, когда из толпы вышла старая Вета. К ней не приставляли охраны: куда старухе бежать зимой? В чужом племени уже не пригодится, одной сил не хватит обустроиться.
– Знаешь, княжна, Правду, – уверенно заговорил Рыж. – За убийство простого человека можно виру взять. За убийство княжьего дружинника – смерть.
«Да уж, не поспела я его в тычки из своих людей выгнать, – с досадой на себя подумала Лыбедь. – А насколько бы проще все было».
– Правду я знаю… – Сердце девочки забилось часто-часто, но голос оставался ровен. – Только вопрос в ином. Кого сочтем мы убийцей Рябеня?
– Как это – кого?! – взвизгнула Нерада. – Вот она, убийца, перед нами!
– Так, да не совсем, – продолжила Лыбедь. Все замолкли, напряженно слушая детский голос. – Не своей волей убивала Вета. Воля к убийству была у десяти хозяев. Десятеро сговорились, десятеро оружие наготове держали. Что ж, остальным девяти уйти от наказания?
– Нет! – обрадованно взревел Рыж. – Все должны ответить!
Лыбедь поймала несколько изумленных взглядов. Забава зажала рукой рот, чтоб не охнуть. Недоумение проступило в лице Дулеба. Погодите!
