С 1915 по 1921 год Пиранделло пишет 16 пьес, причем, все они шли на сцене. Особый успех у критики и зрителей имела пьеса «Это так (если вам так кажется)» («Cosi e (se vi pare)»), впервые поставленная в 1917 году.
Обложка одного из ранних печатных изданий пьесы Л.Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора»
Сюжеты многих пьес Пиранделло заимствованы из ранее написанных им новелл. В драматургии Пиранделло в 1910–1917 годов преобладают бытовые комедии на сицилийском диалекте, такие, например, как «Лиола» («Liola», 1916). В дальнейшем они уступают место исполненным парадоксов (порой даже чересчур) философско-психологических драмам на итальянском языке, написанным под влиянием идеалистических концепций.
Сборник новелл Л.Пиранделло. Италия. 50-е годы
Международное признание приносит Пиранделло пьеса «Шесть персонажей в поисках автора» («Se personaggi in cerca d'autore», 1921), которая с огромным успехом с 1922 года идет на сценах Лондона и Нью-Йорка. В драме «Шесть персонажей в поисках автора» воплощено противоречие между искусством и жизнью и представлена социальная трагедия людей, бессильных против навязанной им «маски». Однако римская премьера этой пьесы, самой популярной из 44 пьес драматурга, закончилась скандалом: зрители были оскорблены рассуждениями персонажей об относительности добра и истины. Та же проблема, но в другом аспекте и чуть позже поставлена в драме «Обнаженные одеваются» (1923), в которой автор обличает ханжескую мораль «порядочных» людей.
Премьера пьесы «Генрих IV» («Enrico IV»), по мнению многих критиков, – вершины творчества Пиранделло, состоялась в 1922 году. И снова глазам зрителей предстал бунт против действительности и создание иллюзорного мира.
Драматургическая техника Пиранделло поражает своей виртуозностью. Необычайная точность, концентрированность и лаконичность фразы, насыщенной напряженной внутренней динамикой, выявляет сложную психологическую игру, характеризующую всех его персонажей. При всей своей театральности драматургическая форма Пиранделло тяготеет к монологу. Персонажи его пьес говорят обычно не столько друг с другом, сколько со зрителем. Для построения реплики характерно частое повторение самых обычных разговорных слов, превращающее их в своеобразные голосовые жесты, рассчитанные на мимическое сопровождение и передающие бурлящие в его героях эмоции. Особое и, несомненно, значительное место в пьесах Пиранделло занимают ремарки, имеющие самостоятельное литературное значение. Необычайное формальное мастерство Пиранделло-драматурга, прогрессирующее прямо пропорционально его установке на самоцельное и самодовлеющее «театральное» представление, надо сказать, серьезно еще никем не исследовалось.
В своих зрелых произведениях Пиранделло развивает тему иллюзорности человеческого опыта и непостоянства личности; его герои лишены постоянных ценностей, черты их характера размыты. В мире книг Пиранделло личность относительна, а истина – лишь то, что происходит в данный момент. Писатель срывал со своих персонажей маски, освобождал от иллюзий, придирчиво исследовал их интеллект и личность. Надо сказать, что Пиранделло находился под большим влиянием теории подсознательного, выдвинутой французским психологом-экспериментатором Альфредом Бине. Еще в бытность свою преподавателем Боннского университета Пиранделло познакомился с работами немецких философов-идеалистов. В нестабильности человеческой психики писатель убедился и на собственном опыте, в течение 15 лет ухаживая за психически больной женой.
Со временем Пиранделло становится не только знаменитым драматургом, но и не менее известным режиссером, осуществлявшим постановки собственных пьес. Вообще, каждая новая пьеса Пиранделло, написанная после 1921 года, превращалась в событие общеевропейского значения. Фашистское правительство Италии осыпало Пиранделло наградами и почестями…
В 1923 году писатель уже официально вступает в фашистскую партию и при поддержке Муссолини создает в Риме Национальный художественный театр, который в 1925–1926 годах совершает турне по странам Европы, а в 1927 году – по Южной Америке. Ведущая актриса театра, Марта Абба, становится для драматурга постоянным источником вдохновения. Несмотря на государственные субсидии, театр со временем начинает испытывать серьезные финансовые затруднения, и в 1928 году труппа распускается.
По мнению некоторых исследователей, Пиранделло вел себя с фашистами как соглашатель, приспособленец. В защиту писателя следует сказать, что он не раз во всеуслышание заявлял о своей аполитичности, в ряде случаев выступал с критикой фашистской партии, в связи с чем после закрытия Национального художественного театра у него возникли трудности с постановкой в Италии своих пьес. Некоторое время Пиранделло живет в Париже и Берлине, много путешествует и в 1933 году, по личной просьбе Муссолини, возвращается на родину.
Л.Пиранделло за рабочим столом в последние годы жизни
В 1934 году Пиранделло получает Нобелевскую премию по литературе «за творческую смелость и изобретательность в возрождении драматургического и сценического искусства». В своей речи Пер Хальстрем, член Шведской академии, отметил, что «…самая замечательная черта искусства Пиранделло заключается в его почти магической способности сделать из психологического анализа хорошую пьесу». В ответной речи Пиранделло объяснил свои творческие возможности «любовью и уважением к жизни, без которых было бы невозможно перенести горькие разочарования, тяжкий опыт, жестокие раны и те ошибки невинности, что придают глубину и ценность нашему опыту». Особо были отмечены и новеллы Л.Пиранделло…
Аверс памятной медали Л.Пиранделло
Для Диди это было первым настоящим путешествием. Шутка сказать – из Палермо в Цунику. Почти восемь часов поездом.
Цуника была для нее обетованной землей, правда очень далекой, но далекой скорее во времени, чем в пространстве. Когда Диди была еще совсем маленькой, отец привозил ей из Цуники какие-то необыкновенные душистые плоды, цвет, вкус и запах которых Диди никак не могла припомнить впоследствии, хотя отец и потом продолжал привозить ей оттуда и иссиня-черную шелковицу в глиняных деревенских посудинах, выложенных виноградными листьями, и груши, прозрачно-восковые с одного бока и кроваво-красные с другого, даже с зелеными листиками, и переливающиеся всеми цветами радуги сливы, и фисташки, и сладкие сицилийские лимоны.
И хотя с некоторых пор Диди уже отлично знала, что Цуника – всего лишь пыльный городишко Центральной Сицилии, опоясанный грядами жженой серы и выщербленными известковыми скалами, ослепительно сверкавшими под яростными лучами солнца, и что фрукты – конечно, столь непохожие на сказочные плоды ее детских грез – привозились из поместья Чумиа, расположенного за много километров от этого города, и, тем не менее, при одном упоминании Цуники перед ее глазами вставал непроходимый лес сарацинских олив, возникали просторы густо-зеленых виноградников и ярких садов, обнесенных живыми изгородями, над которыми роились пчёлы, ей мерещились подернутые ряской пруды, цитрусовые рощи, напоенные одуряющим запахом жасмина и апельсиновых деревьев.
Обо всем этом Диди слышала от отца. Сама она никогда не бывала дальше Багерии, что возле Палермо. В белую Багерию, спрятавшуюся от огнедышащей синевы неба в густую зелень, Диди вывозили на лето. В прошлом году она ездила еще ближе, в апельсиновые рощи Санта-Флавия. Правда, тогда еще она бегала в коротких платьицах.
А вот теперь, ради столь длительного путешествия, она впервые в жизни надела длинное платье.
Диди сразу же показалась себе совсем другой. Просто взрослой. Даже взгляд ее посерьезнел и, казалось, под стать платью приобрел трен – она так уморительно поводила бровями, словно волокла трен своего взгляда, и при этом вздергивала свой задорный носик, подбородок с ямочкой и поджимала губки – губки настоящей дамы, облаченной в длинное платье, губки, скрывавшие зубы подобно платью, скрывавшему ее маленькие ножки.
Вот если бы только не этот Коко, ее старший брат, плут Коко, который, устало откинувшись на красную спинку дивана купе первого класса и посасывая сигаретку, приклеившуюся к верхней губе, время от времени так тяжело не вздыхал и нудно не твердил:
– Диди, не смеши меня.
Боже, как она злилась! Боже, как чесались у нее руки!
Счастье Коко, что, следуя моде, он не носил усов! Не то Диди мигом бы выдрала их, набросившись на него, словно разъяренная кошка.
Но Диди только сдержанно улыбалась в ответ и бесстрастно отвечала:
