Самуил Полетаев - Алики-малики

В своей жизни я встречал немало прекрасных людей, вызывавших во мне желание быть похожими на них. Но трудно решиться следовать избранному образцу, когда ты уже немолод, когда сложились твои привычки и характер. И всё же я благодарен этим людям: когда я писал свои рассказы, я вспоминал о них и какие-то их чёрточки передавал своим героям. Я люблю своих героев — не потому, что они удались мне (об этом пусть судят читатели), а потому, что они напоминают мне тех живых, встреченных мною когда-то и покоривших меня людей. Мне дороги и Александра Ивановна из рассказа «Алики-малики», не утратившая и в старости молодого жара души, и скромный сельский учитель Ефим Савельевич, человек незаурядный в своём таланте доброты («Скворец № 17», «Мостик через ручей»), и бригадир буровиков Аяз Касумов («Вольный человек»), и старший табунщик Нияз Чоркмеев, который прожил долгую и терпеливую жизнь — «растил коней, нужных людям, воевал, защищая Родину от врагов, ставил на ноги сыновей и дочерей, неутомимо нянчил внуков и умел платить добром за добро» («Старший табунщик»). Я долго общался со своими героями наедине, привязался к ним, как к живым людям, и вот теперь говорю им: прощайте! Я отпускаю их в самостоятельную жизнь с надеждой, что, может быть, кому-нибудь из вас, ребята, интересно будет познакомиться с ними или даже захочется чем-то походить на них.

Автор

Можно было пройти, не зажигая в коридоре света, но Сергей нашарил в темноте выключатель и задержался, разглядывая висевшую в передней картину, оставленную бывшими жильцами. Девушки в розовых, голубых и белых платьях живописной группой расположились вокруг фонтана.

Каждый раз, останавливаясь перед картиной, Сергей размышлял, какая же из девушек нравится ему больше других, но, так и не решив, уходил к себе в комнату, смущённый тайной, исходившей от их стройных тел и лукавых улыбок. Картина казалась Сергею замечательной, и он не понимал, как могли оставить её здесь, словно старую мебель, хотя и радовался этому.

За дверями соседей послышался плач малыша. Сергей погасил свет и прошёл в конец коридора. Там он снял туфли, открыл дверь в комнату и на цыпочках направился к дивану, но наткнулся на какие-то пакеты и разбудил мать.

— Серенький, ты? На кухне…

— Ел я. Спи ты.

Мать зевнула и стала протяжно вздыхать. Сейчас бы хорошо помыться, но тогда, совсем растревоженная, мать не уснёт до утра. Не раздеваясь, Сергей улёгся на диване и закурил.

— М-да, — протянул он, натягивая на себя одеяло. Полежал, прислушиваясь к вздохам матери, погасил сигарету, влез головой под подушку и вскоре заснул.

На следующее утро, несмотря на то, что была суббота и можно было поспать подольше, он проснулся раньше обычного. Из кухни тянуло подгоревшим молоком. Мать разговаривала с мальчиком — их новым соседом, которого он толком ещё не успел разглядеть. Сергей вскочил с дивана, чтобы закрыть дверь, споткнулся о плохо связанную пачку книг, а когда снова улёгся, долго не мог заснуть, думая о том занятии, которым мать недавно увлеклась.

Делом этим Александра Ивановна занялась случайно. Однажды во двор вошёл известный в их квартале дурачок Митя, вошёл, нагруженный двумя сумками с книгами, разложил их на скамейке и встал за «прилавок», как продавец. Налетели ребята, подняли шум и стали отнимать друг у друга книги. Александра Ивановна не утерпела, вмешалась — и вот сама начала торговать книгами. Могла бы, конечно, поступить в книжный магазин, но выстоять полную смену не было сил, а так вот сама себе хозяйка, ходи сколько хочешь и когда хочешь — плана нет, сколько продашь, столько и получишь.

В жизни её, опустошаемой старостью и страхом одиночества, забрезжил огонёк интереса — встречи, знакомства, заботы. Она уже знала в районе всех книголюбов — среди них были учителя, старые её знакомые, журналисты, несколько научных работников, один старичок-профессор на пенсии, полковник, любитель исторической литературы. Она знала их вкусы, привычки и бегала чуть ли не по всему городу в поисках нужных книг, переписывалась с книжными магазинами, следила за журналами, библиографией и массу книг читала сама.

Сын не одобрял её увлечения. Он не понимал, зачем ей деньги, когда была пенсия, да и неловко ему было перед людьми: кто-то ведь мог и подумать, что он заставляет её работать. Сидела бы дома, убирала бы и варила обеды, нет же — носит её! А тут ещё помощник объявился — новый сосед, мальчишка, и от книг в их тесной комнате некуда было податься.

Сергей прислушивался к голосам на кухне, сиплому шёпоту матери и отчётливому мальчишескому дисканту, но о чём говорят, разобрать не мог. Потом стало тихо, видно, ушли, и квартира словно вымерла. И тогда он снова заснул, и во сне прыгали через ручей девушки в кисейных платьях, а он стоял на берегу и каждой из них подавал руку, замирая от волнения.

В жизнь Александры Ивановны маленький сосед ворвался, как метеор.

— Алики-малики, — шептала она, сталкиваясь с ним в коридоре и проводя рукой по его жёстким кудряшкам, и сердце её в этот момент сжималось от нежности, которой раньше она не знала. Учеников своих, когда ещё работала в школе, она любила какой-то деловитой любовью, любила сразу всех, а не каждого отдельно, а после школьных занятий порой и не вспоминала о них. Алик же вошёл в её жизнь сам по себе, вошёл целиком, всею своей личностью. А личность эта была огромная и сложная, непонятная, чудом возникшая в скромной обрусевшей армянской семье. Для его матери Марты он был ребёнком, которого надо постоянно одевать, кормить и следить за его здоровьем, отца же пугало умственное развитие Алика. Но вот настоящий интерес к себе он почувствовал только в соседке.

В первый раз он вошёл к ней без стука. Худенький, с огромными глазами и крупной головой на тонкой шее, он спокойно осмотрел комнату и дружелюбно кивнул.

— Здравствуйте, — сказал он, нисколько не смущаясь. — Я ваш новый сосед, и зовут меня Алик. Я вам не помешаю, если посмотрю эти книги?

Алик опустился на корточки, стал перебирать книги и очень обрадовался, увидев сборник фантастики. Сборник он, оказывается, читал и тут же стал перелистывать страницы, ища в них особенно запомнившиеся места, торопливо пересказывая их содержание и попутно развивая свои собственные соображения. Александра Ивановна тоже питала слабость к фантастике, и это оказалось тем совпадением, которое и привело к бурному развитию их дружбы. Сборник она уже успела просмотреть и внимательно слушала мальчика, по учительской привычке останавливая его, когда он преувеличивал что-то, но он уже летел без оглядки, смешивая вычитанное в сборнике с тем, что помнил из других книг, а может быть, и с тем, что сам сочинял. Вскоре речь шла уже не о сборнике, а об антимирах и телемолекулярном аппарате, при помощи которого можно из набора молекул создавать различные изделия, растения и даже живые существа. Реализация так называемой нуль-транспортировки представлялась Алику делом недалёкого будущего, он даже удивлялся, почему Совет Министров занимается текущими делами, а не решением вопроса о производстве этого аппарата. Если можно даже живые существа изготовить в любом количестве, то разве так уж сложно создавать костюмы, ботинки и продукты?..

— А тебе не кажется, что, если всё будет возможно, будет попросту неинтересно?

— Это почему же неинтересно?

— Ну вот есть ты, такой кудрявый, глазастый, одно ухо у тебя чуть короче другого, зуба не хватает, можно сказать, неповторимая личность, и вдруг тебя размножат аппаратом, и вместо одного Алика — сто Аликов. Как ты почувствуешь себя в такой компании? Как узнаешь, где ты, а где не ты, голова кудрявая? Это ужасно, по-моему!

— Э, чепуха! — резко, чуть не огрызаясь, воинственно вытаращив глаза, пошёл в наступление Алик. — Зачем нам встречаться в одной компании? Что нам, делать нечего больше? Нам просто будет некогда — дел у всех по горло…

— А у тебя какое дело?

— Я буду заниматься космогеологией.

Удивительна простота, с какой Алик перешёл с ней на «ты». Он видел в ней равную себе, и, кто знает, может, это было действительно так, ибо разве душа, испытывая тяготение к другой душе, обязательно должна справляться о возрасте её владельца?

Фантазии Алика испарялись так же быстро, как и возникали. Не то чтобы Александра Ивановна поспевала за ним — это было невозможно, но душа её была открыта для него, как сухая почва для дождя, и неравенство их поэтому не имело значения. Она без усилий входила в его мир, не очень-то ориентируясь в нём, но принимала его в целом, — и этого было достаточно. Больше того, она позволяла себе критиковать, отпускать иронические реплики, сомневаться, но сомневалась в частностях, не подвергая сомнению его мир как целое, и потому реплики её, порой ядовитые, не только не сбивали, наоборот, они подстёгивали фантазию Алика. Споры только сильнее привязывали их друг к другу, и это было, наверно, как в любви, где всё кажется понятным и в то же время всё необъяснимо.