Софья Абрамовна Могилевская
Чапаёнок
Митя жил в маленьком степном городе Балакове. Город стоял на Волге, тихий, весь в зелени, с широкими сонными улицами и богатыми хлебными складами на берегу.
Зимой из степи налетали холодные ветры, заносили домишки по самые окна глубокими снежными сугробами и, со свистом проносясь по балаковским улицам, вырывались прямо к замёрзшей Волге.
А летом Митя любил выходить в степь. Степь была тут же, за городом. Куда хватал глаз, колыхалось серое море ковыля, пахло горькой полынью, душистой мятой, и кузнечики стрекотали от восхода до захода солнца.
Матери своей Митя не помнил. Она умерла давно. И жили они с отцом вдвоём в ветхом домишке на самой окраине города.
Мите ещё не было одиннадцати лет, когда началась гражданская война. В сёлах и станицах Поволжья, как и по всей стране, создавались отряды Красной гвардии, которые шли защищать от врагов молодую Советскую республику.
В Балакове тоже организовался красногвардейский отряд.
Одним из первых в этот отряд пошёл отец Мити — грузчик Фёдор Горелов.
Однажды вечером отец стал собираться из дому. Была тогда ранняя весна 1918 года.
Он надел ватный пиджак, туго подпоясался, прицепил гранату, похожую на бутылку, и взял винтовку.
— Ты куда? — удивился Митя.
Отец подошёл к Мите, провёл рукой по его коротким волосам и сказал:
— Нынче ждём белых в город. Вот и хотим встретить их как полагается, всем отрядом. Дали знать товарищу Чапаеву, чтобы шёл со своими на выручку. Мало нас. А всё равно город не отдадим белякам…
О Чапаеве Митя слыхал. Чапаев — здешний, балаковский. Вернувшись с германской войны, собрал в городе Николаевске[1] отряд и воевал против белых за советскую власть.
— А отряд у Чапаева большой? — спросил Митя.
— Не маленький, сотен восемь наберётся. Против чапаевского отряда никто устоять не может. Геройский отряд!
— А сам товарищ Чапаев?
— Про него уж и толковать нечего. Как узнает про бесчинства белых, в гнев войдёт, по воздуху шашкой полоснёт и крикнет: «Много крови будет пролито за эту кровь! Вовеки не забудем!» Тут уж держись беляки! Пощады им от Чапаева не будет…
У Мити дух занялся. Вот он каков, товарищ Чапаев. Хоть бы разок на него глянуть!
Отец натянул картуз и шагнул к двери.
— Ты, Митюха, ложись спать-то. А коли один без меня забоишься, пойди к дедушке Капитонычу, у него ночуй.
— Я не боюсь, — сказал Митя. — А чего мне бояться, раз товарищ Чапаев со своим отрядом на выручку идёт!
— Тогда ладно, — сказал отец. — Ты у меня молодчина!
— Погоди, — остановил отца Митя. — А конь у него какой?
— У кого, сынок?
— Да у товарища Чапаева…
— Хороший конь… добрый конь!
— А масти какой? Рыжий?
— Говорят, рыжий… Сам не видел.
— Раз говорят — рыжий, значит рыжий! — обрадовался Митя.
Рыжим и должен быть конь у храброго командира, товарища Чапаева. Да ещё горбоносый, поджарый!.. Настоящий донской скакун.
Митя хотел ещё спросить у отца, каков из себя товарищ Чапаев, да не успел. Отец вышел из дому. Хлопнула за ним дверь, и больше Мите не пришлось спрашивать у него ни о чём…
Ночью мальчик спал спокойно. Ему виделись хорошие сны: сам Чапаев на рыжем скакуне.
Митя проснулся от холода. Было ещё очень рано, в окно глядел дождливый весенний рассвет, а входная дверь была почему-то настежь.
Митя с тревогой прислушался. Видно, отец ещё не возвращался. В доме было очень тихо.
Вдруг совсем близко, может даже на соседнем дворе, гулко и тяжело ударил снаряд. Весь дом затрясло от этого удара. Стёкла в окнах задребезжали, и дверь с силой захлопнулась.
Митя испугался, скорей спрыгнул с лежанки, на которой спал, и присел на полу под окном.
На улице щёлкали винтовки, доносились чьи-то крики, голоса… Мите стало страшно.
«Пойти разве к дедушке Капитонычу…» — подумал он и, осторожно прижимаясь к стене, выглянул в окно.
Неясные в сером рассвете, мимо бежали люди — по двое, по трое, отстреливаясь на ходу. У одного он увидел на рукаве красную повязку. Такую же носил отец. Они бежали в сторону дороги.
У Мити упало сердце: «Наши отступают…»
Но вот снова, один за другим, разорвались два орудийных снаряда. Митя ничком упал на пол, закрыв руками лицо…
Когда же всё стихло и он снова выглянул в окно, на улице было светло и пусто. У дома, стоявшего напротив, не хватало половины крыши, а на дороге неподвижно лежал человек с красной повязкой на рукаве.
«Где отец? — с испугом подумал мальчик. — Почему не вернулся домой?» Он торопливо сунул ноги в старые отцовы сапоги и выбежал на улицу.
У соседских ворот Митя сразу увидел дедушку Капитоныча. Старик стоял, прислонясь к забору, и плакал. Слёзы текли по его морщинистым тёмным щекам, ветер мотал длинную седую бороду.
— Дедушка! — крикнул Митя и схватил старика за рукав. — Дедушка, чего ты плачешь?
— Город белые взяли… Наших всех… весь отряд порубили… И сына моего, Ванюшку…
— А мой папка где? — крикнул Митя. — Товарищ Чапаев где? — И, не дожидаясь ответа, он побежал в ту сторону, откуда ещё доносилась негромкая и частая перестрелка.
Вот он добежал до конца улицы. Дальше шли сады и огороды. Он обогнул плетень и увидел перед собой степь пустую, чёрную, холодную… А выстрелы почему-то раздавались уже с другой стороны, на другом краю города.
В горле у Мити пересохло. Ноги подкашивались и вязли в раскисшей весенней земле. Порывистый ветер дул в лицо. Но Митя всё равно бежал вперёд. Скользил, падал, но, не останавливаясь, всё бежал и бежал, сам не зная зачем и куда.
И вдруг из крутого оврага, где так часто играл он с ребятами, раздалось тихое ржанье.
Конь в овраге! Откуда в овраге конь?
Митя разом остановился. Не может этого быть! Ему послышалось.
Но голос коня раздался снова. Он звучал тихо, настойчиво, будто призывал на помощь.
Митя не раздумывая свернул в сторону и по узкой, еле приметной тропке побежал к оврагу.
Видно, здесь и происходила самая страшная схватка. Под натиском вражеских войск красногвардейский отряд отступил к оврагу.
Зарубленные казачьими шашками, потоптанные конскими копытами, лежали убитые красногвардейцы на последнем весеннем снегу. И возле одного из них, около командира, стоял конь. Подняв голову, будто охраняя своего погибшего хозяина, он тихим голосом звал на помощь.
Митя стремительно сбежал вниз и сразу увидел своего отца. Широко раскинув руки, лежал отец на снегу, и винтовка была с ним рядом.
Митя наклонился, тронул его за руку и дрожащим голосом сказал:
— Пап, папка, вставай… Вставай, папка…
Но отец не шевельнулся. Он не встал, не улыбнулся Мите, не подёргал кончик своего длинного уса. Он не щёлкнул Митюшку по затылку крепкими, жёлтыми от махорки пальцами. Он лежал неподвижный, тихий. Глубокая рана темнела у него на виске, а глаза, широко открытые и застывшие, глядели в небо…
Митя, спотыкаясь, брёл по улице, ничего не видя перед собой, ничего не замечая. Сколько времени пробыл в овраге он не знал. Но солнце стояло уже высоко, и небо, ещё недавно закрытое тяжёлыми тучами, всё очистилось, стало просторным и голубым.
— Эй, Митька! Митюха, подожди!.. — раздался за спиной весёлый голос. Его догонял соседский Гринька, самый лучший друг-приятель.
Но Митя не остановился. Он даже головы не повернул. Всё тем же усталым шагом он понуро продолжал идти.
— Да обожди ты, Митя! — догнал его Гринька. — Послушай, чего расскажу… Чапаева видел?.. Нет? Эх, разиня! Где ж ты шатался всё утро? Он с отрядом прискакал. Вот это командир! Как беляков саданёт! В момент город очистит Беляки здесь и часу не продержались…
— Отца у меня зарубили… — тихо проговорил Митя и усталыми, сухими глазами посмотрел на приятеля.
Гринька сразу осекся. Замолчал и остался стоять посреди дороги.
А Митя шёл дальше. Он помнил слова отца, которые тот сказал, когда первый раз пришёл с солдатской винтовкой за спиной: «Если меня убьют, сынок, ступай тогда в ревком. Вызовешь товарища Чуркина. Он тебя не оставит в случае чего…»
В городе снова были свои — красные. Значит, нужно было немедля идти в ревком, к товарищу Чуркину.
— Тебе куда, парень? — остановил Митю часовой, который стоял у крыльца большого дома. На крыше дома висел красный флаг, а над крыльцом кумачовый плакат. На плакате меловыми буквами стояло: «Вся власть Советам!» Это и был ревком.
— Пусти, дяденька! — попросил Митя, стараясь как-нибудь прошмыгнуть под рукой часового. — Мне очень надо.
