Ознакомительная версия.
Вы держите в руках книгу о просто-вещах.
В ней маленькие тексты для взрослых, детей и их динозавров.
Почему сыр? Сыр – это и улыбка на камеру, и соль, и горечь, и много дыр, и пространство для домыслов, и влюблённость в козу, и вонь, и традиция. Это текучесть и твёрдость. Это время. Это изыск. Это скорый бутербродик. Это летающая тарелка. Скажите и сьешьте сыр. Это ваша книга!
Посвящаю тебе, дорогой читатель.
Один человек очень хотел завести тарелку. Гулять с ней, кормить, воспитывать, может быть, даже натренировать для выставок.
Но ему говорили – тебе ещё рано. Разобьёшь. Нельзя тебе заводить тарелку.
А потом он вырос, и как только вырос, то сразу пошёл в тарелочный магазин и выбрал там тарелку на свой вкус. И стал с ней гулять, кормить, воспитывать, даже натренировал для выставок. Тарелка, бывало, позвякивала при виде человека, а вечерами устраивалась у него на коленях.
А ещё через несколько лет человек состарился и ссохся, неосознанно снизив свой вес в два раза. И тогда он сел на тарелку, и они улетели далеко, счастливо посмеиваясь и попадая в объективы зевак.
Вот жил человек, и был он совсем один, хотя пора уже было жениться и заводить детей.
Ему и так было нормально, но всё-таки не очень.
Тогда он завёл себе рыбу. Купил большой аквариум-шар и запустил рыбу в прозрачную воду.
Рыба виляла хвостом, почти как собака, и молчала, как черепашка, а человек смотрел, как она виляет и молчит, и ещё искрится при этом.
Она очень искрилась, потому что стояло лето, и солнышко светило почти как в калифорнии.
Человек ничего не делал, только знай себе смотрел на свою рыбу.
Проснётся утром – и смотрит, ест – смотрит, компьютер включит – и то краем глаза нет-нет да и поглядит.
И так пока не придёт пора ложиться спать.
А сны ему снились тоже не абы какие, всё больше море. Или река.
Так прошёл год.
Рыба заметно выросла, и человеку пришлось прикупить аквариум побольше, уже не круглый, а такой, знаете, как ванна.
Может быть, сказывался сырой климат, но вскоре человек заметил, как его кожа сереет и становится больше похожей на чешую, он переборол себя и купил крем из серии люкс.
Он смотрел на свою уже такую большую и добрую рыбу и мазался кремом серии люкс, мысли его были далеко даже от своей кожи и других проблем, ему было не одиноко, только не хватало разговоров, и он разговаривал с рыбой.
Рыба не отвечала, только хлопала веками, и человеку надоело всё время одному говорить, и мазаться кремом из серии люкс надоело, а чешуек было всё больше и они были всё мельче размером, зато очень красиво искрились.
Стояло лето, и было почти как в калифорнии.
Человек больше не выходил из дому, а весь обратился в созерцание красоты своей рыбы, с которой ему не было одиноко.
Он хотел сказать ей – смотри, сегодня как за окном светло, и блики на воде, а знаешь, как сейчас прогревается море, как быстро и прохладно текут реки.
Но не говорил, не хотел, убеждал себя – да она и так это знает, рыбы всё знают.
В один из дней он вдруг стал задыхаться.
Он хотел позвать на помощь, но только ловил ртом острый воздух, беспомощно виляя искрящимся хвостом и маленьким телом, и только глаза говорили – в сон, в сон, в воду, куда-нибудь.
Тогда рыба выпростала из своего аквариума ногу, потом вторую ногу и обе руки.
Она потянулась и потёрла подбородок – ничего себе выросла борода! – она ступила на пол и с кожи стекали целые лужи.
Рыба взяла человека в ладони, и человек благодарно затрепетал, кажется, никогда ещё так сильно не бился пульс.
А через миг или два мига он ощутил прозрачную воду вокруг себя и в себе тоже, и глубоко вдохнул, и поплыл.
Рыба улыбалась, а потом посмотрела на него пристально и сказала:
– Смотри, как сегодня солнечно.
Одна лампа поставила на стол человека и сказала: свети.
– Я ж не звезда тебе, светить! – заупрямился человек.
Но лампа молчала и смотрела на него в сдержанном нетерпении, на улице было уже довольно темно.
Деваться со стола некуда, и человеку ничего не оставалось, как поднатужиться и выдавить из себя хотя бы слабенький луч или точечку, пусть даже осветить лежащую перед ним скрепку. Он зажмуривался, задерживал дыхание, тёр ладони, вертелся на месте и дул перед собой, но ничего не происходило. Он издавал мелодичные звуки, по щекам лились напряженные слёзы, ноги пускались в пляс, пальцы складывали невиданные фигуры. Ничего не менялось, лампа подозрительно скрипела и вздыхала.
В окно заглянула луна и облила стол своим бледным светом.
– Это я, – сказал человек. – Так светло?
– В самый раз, – кивнула заскучавшая лампа.
Человек беззаботно присвистнул и заснул. Наутро пришла точилка и заточила человека острее некуда, а лампу вынесли на домашнюю распродажу. Когда в следующую ночь луна снова пришла на выручку, то не узнала человека из-за торчащего из макушки грифеля. Тем не менее, снова было светло, и человек написал много занятных слов о звёздах и лезвиях.
Один человек построил мельницу из вертолётных лопастей.
Вертолёт его потерпел крушение посреди пустыни. Человек стартовал из пустыни, и приземлиться намеревался тоже в пустыне, но чуть подальше.
Сначала он лежал в тени вертолёта и считал птиц, хотя птиц не было. Языком перемещал травинку во рту, хотя не было никакой травинки. Песок засыпался в уши, лопасти переговаривались между собой.
Какая-то из небывших птиц села рядом с человеком и долго смотрела, как он погружён в свои мысли и не обращает внимания. Солнце начинало припекать.
– Хочется сладких булочек, – сказала птица.
– Воды, – сказал человек. – Сначала воды, потом сладких булочек, и ещё воды.
– Сначала булочку, – она постаралась надавить на то, что хватит и одной.
Так он стал мельником, потому что лётчик получился никудышный. Птиц прилетало всё больше, а человек добрел.
Спустя много лет птицам надоело жить на одном месте. Они собрались в большую стаю, подняли человека в воздух и улетели далеко.
Говорят, что вскоре он построил мельницу из птиц.
Один человек очень долго сидел под дождём и стал гладким, как морской камушек.
Очень долго сидел за столом и стал согнутым, как ракушка.
Его ушные раковины выбросило приливом на берег, а он и не заметил.
Вечерами фисташки в его пепельнице воображали себя мидиями и болтали о море, которого никогда не знали.
Как-то утром человек уплыл вместе с рыбами, потому что он это умел.
Соль во рту осталась насовсем – от фисташек, от мидий или от проходящий воды – спросить уже не у кого; в остальном же полный порядок.
Один человек взял на себя слишком много и превратился в автобус.
Внутрь сразу же набились пассажиры.
Господин в шляпе, который вёз рыбку в целоофановом пакете. Школьная экскурсия, дети – мальчики и девочки. Возмутительный бродяга. Спящая собака. Продавщицы. Старухи. Человек с заткнутыми ушами. Спящий человек. Одинокий человек. Семейный человек. Человек с велосипедом. Человек с контрабасом. Человек с птичками. Человек с сумками. Чьи-то сумки. Чей-то чемодан. Турист с фотоаппаратами и маленькой дочкой. Учительница. Человек с сомнениями. Опаздывающая девушка. Человек с тающим мороженым. Потеющий человек. Скучающий человек. Человек с вянущими маргаритками. Человек в очках. Человек в мечтах о другом человеке. Человек с канистрой бензина. Нервный человек. Дед, одетый не по погоде. Человек с переломом. Хихикающие люди. Кашляющий человек. Человек на работу и человек уже с работы. Человек с книжкой.
Куда деваться, нужно было везти всех по маршруту, аккуратно соблюдая остановки. На то и автобус. А про то, что ты ненастоящий автобус, никому знать не следовало.
Потом он взял в себя так много, что перестал останавливаться на остановках. Он сошёл с пути. И, доехав до горизонта, всех их съел, потому что господин в шляпе, который вёз рыбку в целлофановом пакете, начал о чём-то догадываться.
Патологическая проверка почты делает тебя похожим на почтальона. Только наоборот: ты повязан со своим почтовым отделением, пусть даже оно умещается в ладонь, но при этом только хлопаешь дверцами пустых ящиков. Или жадно накидываешься на очередной ошмёток газеты. Или счёт. Или – о боги – действительно, письмо. От другого, такого же повязанного.
Я верблюд, и у меня в руках куча почтовых ящиков. В пустыне они не очень нужны, но я, как вы уже знаете, иначе не могу. Я верблюд не из-за горбов, хотя в прошлой жизни точно звонил в колокол и жил в башне. Просто я много пью. Воду. Все фильтры – мои друзья. Все фонтаны, колодцы и краны. Кулеры. Привлекательные бутылочки и баночки, холодильники, чайные сервизы. Очень много я пью, и верблюды, держу пари, пьют столько же. Почтовая разница между нами лишь в том, что им не приходят письма оттого, что приходить им некуда, а мне – просто никто не дописывает до конца. Верю, что пишут. Я тоже пишу очень медленно. Это вообще чудо, что я умею писать.
Ознакомительная версия.
