Перевод с чешского Ф. Боголюбовой и Н. Нагорной
Обложка - художник Н. Шеберстов
примечания верстальщика fb2
Государственное издательство художественной литературы
Москва, 1954 г.
Вестец — большая деревня, есть там и церковь и школа. Около церкви дом священника, а рядом с ним хата церковного служителя; сельский староста живет тут же, в центре деревни, а на самой окраине стоит избушка деревенского пастуха. За избушкой тянется большая долина, защищенная с двух сторон холмами, поросшими по большей части хвойным лесом. Здесь и там виднеется то вырубка, то зеленая лужайка, на которой разбросаны белостволые, со светлозеленой кроной березы, похожие на девушек в лесной семье; кажется, сама природа вырастила их здесь для того, чтобы развеселить эти угрюмые ели и пихты, важные дубы и буки. Среди долины, между лугами и полями, извивается река — она протекает прямо за пастушьей хатой; берега ее густо поросли ольхой и вербой.
Деревенского пастуха звали Якубом. В этой избушке на окраине и жил он со своей дочерью Барой. Якубу было шестьдесят лет. Бара была его первое и единственное дитя. Отец, разумеется, мечтал о сыне, который продолжил бы его род, но, когда Бара подросла, Якуб перестал жалеть об этом. Она стала для него милей сына, и он часто думал: «Пусть она и девочка, но все же мое собственное дитя; я могу, как все люди, умереть спокойно, имея эту ступеньку в рай».
Якуб был родом из этой же деревни. Оставшись сиротой, он с малых лет должен был работать. Сначала Якуб пас гусей, потом был гуртовщиком, скотником, погонщиком волов, батраком, пахарем, пока не достиг наивысшего положения, доступного ему, сделавшись деревенским пастухом. Это уже была настолько хорошая служба, что он мог жениться. Якубу дали пожизненно хатку, дрова крестьяне привозили ему прямо на двор, он мог теперь держать даже корову, а хлеба, масла, молока, яиц и всякого варева он получал на неделю. Кроме того, каждый год ему давали полотна на три рубашки, две пары штанов, две пары башмаков, куртку и широкополую шляпу, а раз в два года — кожух и суконный плащ. На большие праздники он получал много всякого добра. Что и говорить, служба была хорошая. И хотя Якуб был некрасивый, неразговорчивый и хмурый человек, он мог бы найти себе жену, но он ее не искал. Летом он отговаривался тем, что ему некогда засматриваться на девушек — нужно пасти скот, а зимой он вырезал из дерева различные вещички; по вечерам же, когда парни собирались с девушками, он предпочитал посидеть в корчме. Если чьей-либо жене случалось прийти за мужем, Якуб радовался, что за ним некому приходить. Он не обращал внимания даже на то, что над ним часто смеялись, называя его старым холостяком и говоря, что его заставят после смерти в чистилище вить из песка веревки. Так он дожил до сорока лет. И тут ему кто-то сказал, что если он умрет бездетным, то не попадет на небо, потому что дети, мол, ступеньки в рай. Крепко засело это в голове у Якуба; когда же он все обдумал, то посватался к батрачке старосты — Баре.
Смолоду Бара была красивой девушкой. Парни охотно танцевали с ней, и некоторые из них даже ухаживали, да только все это были парни не из тех, что думают жениться, и ни один из них не посватался к Баре всерьез. Когда Якуб спросил, не согласна ли она выйти за него замуж, она подсчитала, что у нее три десятка лет за плечами, и, хотя Якуб ей не очень нравился, дала ему слово, решив: «Лучше свой сноп, чем чужая копна». После недолгих приготовлений староста справил им свадьбу.
Через год у них родилась девочка, которую в честь матери тоже назвали Барой. Якуб почесал затылок, услыхав, что бог послал ему дочь, а не сына. Но бабка-повитуха утешила его, уверив, что дочка похожа на него, как две капли воды. Не прошло и недели со дня рождения девочки, как в Якубовой избе случилась беда. Соседка, забежав в полдень к родильнице, нашла ее полумертвой у очага. Она подняла крик, сбежались кумушки, пришла бабка-повитуха, и они привели Бару в чувство. Оказалось, что Бара готовила мужу обед и, забыв, что родильница в течение сорока дней не должна ни в полдень, ни после вечернего звона выходить из светлицы, стояла в кухне у очага и стряпала. Вдруг, рассказывала она, в ушах у нее зашумело, как в страшную бурю, в глазах стало темно, кто-то схватил ее за волосы и бросил на землю.
— Это была полудница![1] — воскликнули все в один голос.
— А что, если она подбросила своего ребенка вместо Бары,— спохватилась одна из соседок и подбежала к девочке.
Тотчас все столпились у колыбели, вынули дитя, распеленали, осмотрели. Одна сказала:
— Это дитя полудницы, посмотрите, какие у нее большие глаза.
— Да, да,— подхватила другая,—и голова у нее большая.
Третьей показалось, что у ребенка коротенькие ножки, и каждая из соседок заметила что-нибудь необычное. Мать перепугалась, но бабка-повитуха, внимательно осмотрев ребенка, решила, что это собственное дитя Бары, которое та носила под сердцем. Тем не менее многие кумушки остались при своем мнении, что ребенка подбросила полудница.
После этого несчастья жена Якуба так и не смогла оправиться. Она начала чахнуть и умерла спустя несколько лет. Якуб остался со своей дочкой один. Сколько его ни уговаривали жениться вторично ради маленькой Бары, он и слышать об этом не хотел.
Он сам растил ее, как ягненка, и хорошо вырастил. Когда Бара немного подросла, деревенский учитель велел посылать ее в школу, и, хотя Якуб считал грамоту пустым делом, он все же послушался. Всю зиму ходила Бара в школу, но весной, когда пришло время выгонять скот на пастбище и начались полевые работы, Якуб не смог без нее обойтись. Впрочем, с весны до осени школа все равно большую часть недели стояла на замке, сам учитель работал в поле, как и дети,— каждый по мере своих сил.
Следующую зиму Бара уже не могла ходить в школу— ей нужно было учиться прясть и ткать. Когда Баре исполнилось пятнадцать лет, во всей деревне не было девушки сильнее и выше ее. Она была широка в кости, мускулиста, но вместе с тем хорошо сложена и проворна, как форель. Кожа у нее была очень смуглая, частью от природы, частью от солнца и ветра, так как она никогда, даже жарким летом, не закрывала лица, как это делали деревенские девушки.
Из-за густых волос, длинных и черных, как вороново крыло, но грубых, как конский хвост, голова ее казалась слишком большой. У нее был низкий лоб, короткий тупой нос, несколько большой рот, слишком полные, но свежие и алые, как кровь, губы и крупные белые зубы. Всего красивее были у Бары глаза, и из-за них-то ей приходилось сносить больше всего насмешек. Односельчане дразнили Бару, называя ее глаза «коровьими». Они были необычайно большие, синие, как васильки, опушенные длинными черными ресницами. Над глазами изгибались дугой густые черные брови.
Когда Бара сердилась, лицо ее напоминало небо, затянутое тучами, из-за которых синеет лишь кусочек лазури.
Но сердилась она очень редко, разве только когда молодежь кричала ей вслед, что у нее коровьи глаза; при этом лицо ее вспыхивало гневом, и нередко дело кончалось слезами. «Глупая, не обращай ты на это внимания,— утешал ее Якуб, — ведь у меня тоже большие глаза. И пусть они будут коровьи, ведь в этом нет ничего зазорного; у этой немой твари взгляд куда милей, чем у тех». При этом он обычно показывал палкой по направлению к деревне.
Но позднее, когда Бара подросла и стала сильной, молодежь уж не осмеливалась обижать ее, так как девушка умела постоять за себя, если ее задевали. Даже сильные парни не могли с ней сладить: там, где не хватало силы, она брала ловкостью и изворотливостью. Таким образом, она добилась того, что ее оставили в покое.
Словом, Бара была настолько своеобразна и непохожа на других девушек, что нечего удивляться, если соседи шептались о ней. Женщины, не умея по-другому объяснить себе характер девушки, опять начали уверять, что все-таки Бара «дитя полудницы», а если это даже и не так, то, несомненно, полудница взяла ее под свое покровительство.
Этим можно было легко объяснить и оправдать поступки Бары, но по этой же причине односельчане или избегали, или боялись ее, и лишь несколько человек искренно ее любили. Каждый, кто хотел посильнее рассердить Бару, кричал ей вслед: «Дикая Бара!» Но как ошибался тот, кто думал, что это прозвище задевало девушку больше, чем любое другое. Как раз на это она обижалась мало, всякая другая кличка ее огорчала куда больше. Хотя Бара и наслушалась в детстве всяких сказок о полудницах, ведьмах, о водяном и лешем, живущем в лесу, о блуждающих огоньках,[2] о черте и привидениях, она ничего не боялась. Пока Бара была маленькой, отец брал ее с собой на пастбище, и она целый день играла там с псом Лишаем, самым большим своим другом после отца. Якуб разговаривал с ней мало, сидел и вырезывал что-нибудь из дерева и лишь время от времени поднимал голову, чтобы взглянуть на стадо. И если корова или телка отходили в сторону, он посылал Лишая вернуть их, что пес надлежащим образом и выполнял. Иногда, если это было нужно, Якуб вставал сам и обходил стадо. Когда Бара немного подросла, она всегда сопровождала Лишая, и собака не подпускала к девочке коров. Со временем Бара научилась выгонять стадо одна и в случае необходимости заменяла отца. Коровы знали ее голос так же хорошо, как и рожок Якуба; злой бык, которого боялись даже сильные парни, слушался Бары, когда та ему грозила.
