Самуил Полетаев - Лёнька едет в Джаркуль

Всю дорогу бабушка неусыпно следила за Лёнькой.

— Долго ли затеряться! — говорила она, запирая купе.

Но стоило ей заглядеться или вздремнуть, как Лёнька осторожно поднимал рычажок и тут же выскакивал в коридор.

Бабушка ходила по вагону.

— Не у вас тут мой шалопут? — спрашивала она, заглядывая в соседние купе.

— Только что убежал.

— Управы на него нет!.. В деревне его и не видишь, только забежит домой: «Дай поесть!» А тут нужен глаз да глаз. Долго ли затеряться в пути!

И рассказывала, что едет она с внуком к дочери на целину.

— Всем семейством трудно было сразу подняться… А теперь у них еще один мальчонка народился. Как же им без меня? — с важностью подчеркивала бабка. — Ну, а приехать зятю за мной, пишет, некогда: урожай большой. Вот и приходится одной в такой путь тащиться…

Весь вагон уже знал, куда и зачем едет старушка, сочувственно выслушивали ее жалобы на внука, но не выдавали его.

— На-ка, поешь, — говорила она, когда ей удавалось поймать внука и водворить на место.

— А я уже ел, — хвастался Лёнька и хлопал себя по животу. — Куриную ножку, яблоко, шоколадину, даже пиво попробовал.

— Бесстыдник, по чужим людям харчуешь! Своего нет? — сердилась бабка и сама жевала черствые деревенские лепешки, крутые яйца и соленые огурцы.

Перед Джаркулем, станцией под Кустанаем, где они должны были сходить, бабка всю ночь не спала. Она перекладывала узлы, поправляла одеяло, спадавшее с Лёньки, и вздыхала.

Утром она вытащила узлы в проход: пассажиры ходили, спотыкаясь о них, а проводница, девушка лет восемнадцати, очень строгая на вид, вдруг рассмеялась:

— Бабушка, и до чего же ты беспокойная!

— Я, доченька, в грамоте слабая. Не узнаю вывеску на станции, а поезд и уйдет, — извинялась старушка и, наверно, в десятый раз просила ее помочь сойти в Джаркуле.

На станции Лёнька спрыгнул первым. Бабка успела передать узлы, засуетилась и побежала обратно.

Неизвестно, что она оставила там, в купе, но, когда выскочила в тамбур, поезд уже тронулся. Лёнька только успел заметить ее побледневшее лицо, сбитый набок платок и разметавшуюся прядь седых волос. Чья-то рука втащила старушку обратно, один за другим простучали вагоны, мелькнул флажок в конце, и на платформе с грудой узлов Лёнька остался один.

Тут ему стало не хватать воздуха, он несколько раз судорожно вздохнул и заревел. И тогда станция, платформа, люди — все куда-то поплыло, потонуло в слезах.

Когда Лёнька уже собирался перейти на тихий, безутешный плач, перед ним из тумана вырос отец — огромный, в телогрейке, с небритыми щеками и воспаленными глазами.

Вокруг собралась толпа. Люди сочувственно качали головой, пожимали плечами, давали разные советы. Пропала бабка — такое не часто случалось. У отца на лбу выступили капельки пота. Лёнька никогда не видел отца таким растерянным. Он испуганно притих, ожидая взбучки за пропавшую бабку. К ним подошел начальник станции.

— Мимо проехала? — спросил он, не удивившись. — Это бывает. Позвоним сейчас в Успеновку, а ночью ее с троицким обратно доставят. Не пропадет ваша матушка…

Все облегченно вздохнули. Воспрянул духом и Лёнька. Только отец не обрадовался.

— Бабку жаль, изведется, — покачал он головой. — Да и комбайн у меня стоит, время горячее.

Сквозь толпу протиснулся паренек в тельняшке, с подсолнухом в руке.

— Здорово, дядя Гриша, — обратился он к Лёнькиному отцу. — Это я, Павлик, не узнаете? Мой батя у вас штурвальным работает…

Отец уставился на него, не понимая, какое все это имеет отношение к пропавшей бабке.

— Вы же на машине приехали, так? Вот и догнали бы: грунтовая аккурат вдоль железки идет. Через полчаса там будете.

Отец тут же схватился за узлы. Павлик сунул подсолнух за пазуху и бросился помогать. Узел он перекинул через борт и сам залез в кузов.

— Садись, Сашок! — крикнул он мальчишке в косынке из носового платка на стриженой голове. — И ты, малец, давай с нами, — разрешил он Лёньке. — С ветерочком, знаешь, здорово!

Вел, он себя так, словно был здесь хозяином. Лёнька вопросительно посмотрел на отца.

— Дай-ка хоть посмотреть на тебя, — сказал отец. — Не соскучился по братцу, а?

Братишку Лёнька никогда еще не видел. Любопытно, конечно, какой он, но соскучиться просто было некогда — родился тот совсем недавно, а в дороге не до него: столько всего незнакомого, что только поспевай рассматривай!

— А он про меня знает? — спросил Лёнька.

— Как же! Только народился, сразу о тебе и спросил: когда, мол, Лёнька приедет?

Отец рассмеялся и потрепал сына по щеке.

— Ну ладно, валяй наверх, если не хочешь с отцом.

Лёнька, подхваченный ребячьими руками, взобрался в кузов.

Узлы сразу разлетелись по углам. Мальчишки присели на корточки. Лёнька схватился за борт, кепка его шлепнулась на дно кузова.

Поехали! Глаза у Лёньки округлились от ужаса, ветер растрепал соломенный чубчик. Он словно скакал на бешеном скакуне, а ребята мчались где-то далеко впереди.

Грузовик и в самом деле прыгал, как скакун. Отец оборачивался и смотрел в заднее окошко. Лёнька кивал ему и смеялся, потому что душа его рвалась на части, и чувствовал он себя птицей, летящей высоко над землей. А под ними, сливаясь в сплошной поток, летели дорога, пшеница, ковыль.

— Становись наперед, сзади сильно бросает! — прокричал Павлик.

Лёнька на четвереньках добрался до кабины, Павлик и Сашок раздвинулись и обняли его за плечи сильными загорелыми руками.

— Тетку потерял?

— Бабушку.

— Доставим как миленькую! — успокоил Павлик, словно всю свою жизнь только и делал, что спасал пропавших бабушек.

На ухабе машину подкинуло, и Лёнька прикусил язык. В окошко оглянулся отец.

— Дядя Гриша, ты на дорогу гляди, а мы за ним присмотрим! — прокричал Павлик. — А твой папаша — во! — сказал он Лёньке. — Другой бы в шею прогнал, а он завсегда ребят катает… Ты надолго к нам?

— Навсегда.

— Значит, наш теперь.

Под колеса с шумом убегала серая, натертая до блеска дорога, в степи виднелись кое-где вагончики и палатки, а чуть в стороне, заросшее камышом, тянулось озеро.

— Третья бригада, — пояснял Павлик. — А вон вышка, видишь? Элеватор. Емкость — сорок тысяч. А ты трактор водишь?

— Не.

— Значит, неграмотный. А у нас каждый умеет. Вон Сашок тоже умеет.

Сашок натянул косынку на самые брови и застенчиво покраснел.

— Ну, не совсем, но скоро научится. Мы и тебя научим. Только за нас держись.

Павлик вытащил из-за пазухи подсолнух, разломил на три части и одну передал Лёньке:

— Поплюйся!

И ребята стали грызть семечки, а ветер бросал им в лицо мокрую шелуху, и они пригибались, чтобы она пролетала мимо.

Вдруг небо потемнело, над степью нависла туча, и пошел дождь. Крупные капли захлестали в лицо.

Не успели натянуть на себя брезент, как дождь прошел. Где-то там, на горизонте, свисали дымовые полосы, похожие на конские гривы. Это сразу в нескольких местах шел дождь, но между ними ярко светило солнце. И все это видно было с машины, мчавшейся по огромной, необозримой земле, которая зовется целиной.

А потом на солнце надвинулась туча, и верхний краешек ее блеснул, как сабля. И тогда Лёньке показалось, что едут они в заоблачную страну, где живут сказочные богатыри.

В стороне, как два параллельно текущих ручейка, вспыхивали рельсы. Они то исчезали, то снова появлялись. И вот вдали сперва точкой, потом крупнее и крупнее показался поезд. Ребята навалились на крышу кабины и в три глотки заорали:

— Ура-а-а! Догоня-я-я-ем!

Лёнька, зажатый ребятами, на миг взглянул в окошко. Отцовская кепка сбилась на затылок, руки резко и проворно крутили руль.

Послышался грохот поезда. Из паровоза выглянул машинист, махнул рукой и дал длинный гудок. Ребята замахали руками, отец включил сигнал.

«Догоняю!» — ревел грузовик.

«Не догонишь!» — кричал паровоз.

Вся земля грохотала и раскалывалась под ними, все включилось в эту отчаянную гонку: степь, облака, самб солнце мчалось за ними и даже дым от паровозной трубы.

Но вот дорога вильнула в сторону, поезд скрылся за пакгаузами, только слышен был равномерный стук колес. А потом вместе, грузовик и поезд, выскочили на станцию и уже медленно подъехали к платформе.

Мальчишки кубарем скатились с машины и бросились к вагону. Бабушка сошла пошатываясь, держа в руках пустую бутылку: из-за нее-то она и осталась. Уткнувшись в отцов пиджак, она расплакалась. Отец осторожно и растроганно гладил ее по плечу.

Лёнька стоял в стороне и ждал, пока она выплачется. Он чувствовал себя бывалым целинником, ему уже многое было знакомо: он узнал степь, ветер и солнце, приобрел веселых, смелых друзей, и бабушка с ее страхами и ненужной бутылкой казалась такой маленькой и несчастной, а сам он словно чуточку вырос и даже раздался в плечах.