Валентина Фролова
Падение Херсонеса
Для старшего школьного возраста
Князь Владимир стоял у борта ладьи, смотрел на Херсонес, греческий город на берегу моря. Все на ладье, почти сорок человек, в простых холщевых рубахах, в холщевых штанах. Князь — как все. Оружие: мечи, пики, луки, стрелы, — на дне. С вечера князь послал к стратигу Игнатию Харону послов, двух воевод. Ночевали руссы на пустынном берегу, вдали от причалов порта.
Теперь вошли в гавань.
Ждали возвращения своих.
Ромеи, несколько человек, поднялись на крепостные стены. Херсонеситы, как и все греки, называли себя ромеями. Они, видите ли, наследники славы великого Рима. Стража скучилась у сторожевых башен. Поглядывала строго. Пугала взглядами. Но стража ведать не ведала, что в подошедшей к их берегу славянской ладье — обыкновенной, крепкой, воеводской, совсем не расписной, княжеской — среди корабельщиков сам Владимир, грозный князь Киевской Руси.
Страшную обиду нанес стратиг Владимиру. Князь послал к нему из Киева послов, тех же воевод, которых ждал теперь, Ратибора и Беляя. Послал с щедрыми дарами. Просил дочь стратига за себя. А Игнатий Харон отказал: «Дочь за варвара не отдам». Воевода Голуб, старенький, потертый годами, усмехнулся знающе в сивую бороду: так отказал стратиг, да не в тех словах. Сказал, верно:
— Рыжее мясо! Жениться ему…
Князь держал при себе обветшалого воеводу потому, что тот знал десятка два наречий.
Рыжее мясо — руссы. Ромеи считают, что руссы годны только на то, чтобы быть наемными солдатами.
И дочь стратига, черная, как скворец, Аспазия, тоже, верно, усмехнулась:
— Рыжее мясо! Жениться…
Владимир стоял у борта. Русоволосый, с молодой бородой, лицо налитое. Ранний утренний ветерок заплутался в волосах… «Вар-вар»… Брезгуют князем?
Что женщина? — Добыча войны.
Жди гречанка, черная, как скворец, Аспазия.
Не взял добром — возьму мечом.
Не нужна Аспазия Владимиру.
Вот кто нужен, царевна Анна, сестра царей Василия и Константина. Цари правят могущественной Византией. Царь по-гречески — базилевс. Или — василевс. Василий — Царственный. Главный из царей он, Василий. Жениться на сестре царей — породниться с ними. Породниться с кесарями — многое решить у себя в Киеве.
И кесарям, хоть их власть от Бога — так они говорят — трудно бывает. Азийцы вышли из повиновения. Взбунтовались. Подняли несметные рати. Говорят, рати азийцев такие, что и день скачи, и два скачи, от первых их рядов до последних не доскачешь. Вождь мятежников Варда Фока почти у столицы Византии Константинополя, Царьграда. Вот в такую трудную минуту стали цари искать друзей себе по всему свету. Послали гонцов и в Киев. Владимир согласился: «Шесть тысяч воинов пошлю к Царьграду».
Но потребовал:
— Сестру вашу в жены давайте!
Кесари обрадовались. Сказали, на все, мол, согласны.
Владимир выполнил обещание. Послал войско отборное. Руссы — воины стойкие. Слово держат. К изменам не приучены. Воюют со своим оружием, с тем, что с собой привозят. Потому и не бросают его при первом страхе. Не то что нанятые царями банды из отребья, неизвестно откуда пришедшего. Этим — сброду широкоплечему — оружие дают цари. Оружие чужое — чего не бросить?
Платят цари руссам хорошо. Золотом. А сестру не отдают.
Брезгуют князем.
Варвар…
У спесивых — спесивых и лживых — греков все варвары. Половцы — варвары. Хазары — варвары. Руссы — варвары. Ни одного языка, кроме своего, греческого, ни знать не хотят, ни признавать не хотят. Какую бы речь ни слышали, ухо их все слышит: «Вар-вар-вар-вар-вар-вар». И потому все женщины руссов у них Варвары.
Варвар — чужой.
За спиной князя бескрайнее море. На другом берегу вход в пролив. На берегу пролива Константинополь. Там, в богатом дворце, сестра царей Анна.
Говорят, юная. Говорят, легкая и быстроногая. Говорят, красивая.
Красивая — это хорошо.
Жди, гречанка.
Добром не возьму — мечом возьму.
И стоит князь у борта ладьи лицом к самому дальнему из ромейских городов, к Херсонесу; к Корсуни, так называют его руссы. Смотрит на скалы, образующие берег. На город на скалах. Оборонительные стены мощные, широкие. Сторожевые башни близко одна от другой. Стены, как скалы, и скалы, как стены. Подкопа не сделаешь. А брать Херсонес надо. Брать сейчас. Брать — пока царям плохо.
Утро еще раннее, свежее. Но солнечное, радостное. Подымающееся солнце бросает широкие пурпуровые столбы на воду. Хорош Борисфен[1]. И широк, и глубок, и красив. А с морем никакого сравнения. Тени от стен, от башен по-утреннему длинны, доползают до кромки воды. Верно, спит еще в своей опочивальне в Священном дворце красавица-царевна. Волосы гречанки черны. Брови, ресницы черны. От длинных ресниц тень на нежных подглазьях.
Ну спи… спи пока…
Возьму Херсонес — тебя возьму, царевна! Помните, ромеи, Рим был велик, да пал под ударами варваров.
Научу вас, ромеи кичливые, слово держать.
Не воевать вам, ромеи, с Киевом надо — дружить. Могущественный, сильный Рим пал под напором кочевников — готов, франков. Греки и сказали: «Константинополь — второй Рим». Теперь у них и слава великого Рима, и вера великого Рима, христианская. Потому, считают они, царь ромеев — первый царь среди всех царей. У Бога власть над всем миром, у царей Византии над всей землей.
За спиной князя Русь, веры взыскующая.
Рванули водой и сухопутьем в Киев гонцы, послы, проповедники.
Сильный Киев — для всех соблазн.
Иудеи нахваливают свою веру. Мусульмане свою. Христиане свою.
Сам папа римский присылал посольство тайное.
Князь выбрал христианскую веру.
Веру ромеев.
Оно и со старыми богами было неплохо. Перун, Даждь-бог… Любил их князь. Перун как загремит в небе, как загромыхает на весь мир, как насупит брови, нахмурится тучами — такого страху нагонит, дрожь тебя прошибет от затылка до пяток. А отгремит, отойдет душой, подавит гнев — и нивы колосятся, жатва обильная, уловы рыбы богатые, в лесах зверья без счету, только охоться. Чем плох бог? Чем плохи боги? Но много богов — много раздору. Ромеи — умные. Царя у них два, два брата, Василий и Константин. Царя два — государство одно. А у руссов брат на брата идет. Что ни домок, то свой царек.
Будет одна вера, будет одна Русь Киевская.
Ради Руси единой готов князь забыть прежнюю веру.
За оборонительными стенами Херсонеса крыши домов. Светятся, играют на солнце золоченые кресты церквей. Много красивого в христианстве. Сколько городов князь прошел с огнем и мечом, сколько спалил, разрушил, растоптал, никогда жалости не знал. А вот эту красоту, маковки церквей, золотые кресты над куполами, почему-то жалко.
Пошто, ромеи, Владимира злите?
Вас со всех сторон теснят кочевники, Русь со всех сторон теснят кочевники.
В необозримых степных пространствах вокруг Руси двигаются, перемещаются огромные орды кочевников. Они не сеют, не пашут. Разводят крупный и мелкий скот, питаются мясом и молоком. Ищут новые пастбища. И нового случая для грабежа. Налетели на град, на селение. Вчера тут жизнь была — сегодня и дома, и дворы, и люди-трупы черны. Один запах спаленного дерева да заживо сгоревшей человечины. Владимир силен. Удары отражает. Отгоняет кочевников. Но будь Киев и Константинополь заодно, кочевники бы поостереглись. Знал бы каждый, идет на пастбище — найдет кладбище.
И Анна бы князю не нужна, да лживы ромеи. Бог у них один, а на слове ромея не поймаешь. Владимир в угоду царям уже трижды крестился. Латынянин крестил своей латынью. Болгарский пресвитер крестил. Русс, долго живший в Константинополе и ставший христианином, крестил. Чего царям надо?
Знает Владимир, что нужно царям. Нужно, чтобы он сам прибыл в их город.
Чтобы пал ниц. Чтобы, боясь взглянуть в лица Великих и вдруг ослепнуть, грохнулся бы челом о пол. И, червь слепой, пополз бы к их ногам, облобызал бы, залил бы благодарными слезами кампагии, обувь из порфиры и жемчугов, которую они, цари, да еще царь персов носить имеют право. От них, от Василия и Константина, христианство бы принял.
«Аз есмь червь», — учат их книги, требуют повторять это денно и нощно. Я — червь? Под Богом — червь. Но вы, цари земные, еще докажите, что вы лучше меня, князя киевского. Русь не меньше Византии. Вы у меня помощи просите, не я у вас. Почему же я — червь, а не вы — черви?
Нет, не будет Анны — не жди от ромеев твердости в слове…
— Князь! Наши! — проговорил дружинник за спиной.
Князь и сам видел. Растворились врата в стене. Тяжелые, хоть и называемые «малыми». Стража выпустила Ратибора и Беляя. В чванливом Херсонесе человеку с положением нельзя ходить без слуг за спиной. За воеводами двенадцать дружинников, по шесть на каждого. Дружинники не в плащах воинов, а в длинных рубахах. Вроде впрямь слуги. Сами воеводы в плащах. Ратибор в красном, Беляй в зеленом. Плащи, как положено у воинов, заколоты на плече. Оба без мечей: «Мы мирные. Мы идем к тебе, стратиг, чтобы повторить то, что ты уже слышал: отдавай свою дочь за нашего князя». Идут воеводы ходко. Едва удерживают себя, чтобы не сбежать вприпрыжку по лестнице в скале. Вот они на причале. Веселые! Глаза у обоих лукавые и смеющиеся. Все, как надо, князь! Тупой и упрямый стратиг опять отказал. Значит, война. Возьмем Херсонес. А потом на ладьи. И — в Константинополь. Прибил свой щит на врата Царьграда пращур твой, Вещий Олег. И мы прибьем!
