Радий Погодин - Лазоревый петух моего детства (сборник)

Вышел шут с балалайкой. Улыбка у него такая, что глаз не видно.

— О благородные юные зрители, досточтимые пионеры, отважные защитники мелких животных и лесных насаждений, я приветствую вас!

Я расскажу историю, которая началась неизвестно когда и, наверное, не скоро закончится.

Трень-брень…

Только не торопитесь смеяться… Не торопитесь смеяться… Ха-ха-ха…

Утро было раннее, солнце нежаркое. Ветер нес к самолетным стоянкам осенние листья.

Самолеты решительно набирали скорость. Они красовались силой и, как молодые, удачливые спортсмены, уходили в самое поднебесье.

— Вскрыли и забейся… Забейся и взвейся. Нет… Песня поэта, взреви, как мотор. Нет…

— Зачем же песне реветь? Ну, ты даешь. И сердцу реветь незачем. Оно стучать должно.

— А я еще не могу сразу. Самое главное я всегда дома придумываю.

Мальчишку, который сочинял стихи, звали Бобой. Второго — Тимошей. Ростом они были одинаковые. Отличались они друг от друга весом. Боба был как будто пустотелый. Тимоша — как будто литой. И как ни крутись, но именно эти качества больше всего отражаются на характере.

Мимо мальчишек проходили прилетевшие пассажиры. Южные пассажиры шли с цветами. От них пахло солнцем и морем. Северные пассажиры распахивали шубы и полушубки. От них тянуло взопревшей кожей, усталостью и табаком.

Пассажиры проносили мимо мальчишек свой разговоры.

— Скажите, пожалуйста, где багаж выдают?

— Я все свое ношу с собой! Прилетел, слава богу. В самолете слова сказать не с кем. У всех рожи постные, как у архангелов. А на земле… Эй ты, индюк! Нахал! Петух в компоте!.. А на земле я любому слово скажу. Земля — матушка.

— Вам куда?

— Ему в крематорий.

Вышел шут с балалайкой. Одежда на нем пилотская — темно-синяя, с золотыми шевронами.

Трень-брень…

— Я пришел извиниться. Физики-атомщики, герои великих строек, суровые юноши и прекрасные девушки с геологическими наклонностями, а также — морские волки, летчики-испытатели, десятиклассники, сомлевшие от сомнений, сегодня не прилетели. Сегодня их рейсы проходят мимо нашего с вами театра. Нынче театром владею я и, уж простите великодушно, созываю только таких людей, которые пригодятся мне для рассказа.

Еще раз прошу прощения.

Трень-брень…

— Простите, где багаж выдают? Мы подарим вам чайную розу.

— Не выношу чайные розы и уличные знакомства.

— Иван Селизарович, Иван Селизарович, вы меня неправильно поняли по телефону. Иван Селизарович, это была скромная шутка с моей стороны.

— Шути, голубчик, но шути осторожно. В основном шути с подчиненными. У них чувство юмора есть осознанная необходимость.

— Простите, где багаж выдают?

— Да отвяжитесь вы, я вам не Горсправка.

Пассажиры спешили к транспорту. Вежливые, терпеливые автобусы приседали от пятаков и двугривенных. Мордастые таксомоторы скликали попутчиков, чтобы в один конец да за двойные деньги.

Боба поднял с асфальта красный кленовый лист, поплевал на него и пришлепнул к столбу, крашенному в алюминий.

— Тимоша, скажи, что на свете самое красивое? Могу биться — не знаешь.

— Чего не знать! Что мне нравится, то и красивое.

— Ослам колючки нравятся.

— Не возникай. Насчет ослов в зуб дам.

— Дай в этот, он у меня молочный. — Боба оттянул пальцем нижнюю губу. — Юмор не понимаешь. — Он сплюнул и сообщил с таким видом, словно сделал подарок: — Самое красивое — ракеты, самолеты и автомобили. Скорость, помноженная на гармонию линий.

— Скорость, помноженная на что?

— На гармонию линий.

— На что?

Боба вздохнул грустно. Так грустно, чтобы всем стало совершенно понятно, как ему жалко товарища.

Самолеты громыхали, словно не слышали этого разговора. Словно им все равно было, хвалят их или ругают.

— Чего не понимаешь, тем не обладаешь, — сказал Боба.

Тимоша насупился.

— Ну, ты даешь! Ну, я пошел. А то черви сдохнут. — Он поднес к глазам стеклянную трехлитровую банку с веревочной ручкой.

— Не сдохнут. Они живучие. Вчера ушли, а здесь самолет чуть не обвалился. Смотри, рыжая прилетела.

— Тише ты, может, она иностранка.

Мимо мальчишек прошла девчонка. Солнце запалило на ее голове рыжий осенний огонь. На девчонке была шуба из нерпы, ярко-красные брюки, темно-красный пушистый свитер. В одной руке нерпичий портфель, и к нему привязана нерпичья шапка. Изогнувшись стручком, девчонка волокла тяжеленный рюкзак.

В небольшом отдалении от мальчишек девчонка остановилась, постояла секунду-другую, покрутила головой, высматривая кого-то в толпе, и угрюмо уселась на свой мешок.

«Пассажиров, отлетающих рейсом триста вторым, Ленинград — Сочи, просят пройти на посадку», — объявила по радио девушка-диспетчер. И вдруг запела нежным домашним голосом: — «Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги…»

— Разиня, микрофон не выключила, — сказал Тимоша.

— Тайга под крылом ни о чем не поет. И не похожа тайга на море, — сказала девчонка.

«Извините, Аркадий Степанович», — объявила по радио девушка-диспетчер, хихикнула и выключила микрофон.

Боба сделал вокруг девчонки несколько ленивых безразличных шагов, уселся на корточки почти нос к носу, спросил вежливо:

— Скажите, пожалуйста, на что похожа тайга?

— Тайга на тайгу похожа. Море — на море. И тайга не зеленая, — ответила ему девчонка. — Отодвинься, чего ты мне в нос дышишь!

Боба отодвинулся. Лицо у него было постным и предупредительным, словно он находился в учительской.

— Я вас понял: тайга белая.

— Ты что, глупый?

— Ага, глупый — дурак.

Девчонка улыбнулась, словно попросила прощения.

— Дурак, а вежливый. Тайга даже зимой не бывает белая. Тайга везде разная. В Архангельской области тайга некрасивая. Вам такая не понравится. Она ржавая, в плешинах, в желтых пятнах. От болотного железа. Даже смотреть неприятно. За Уралом тайга бурая, в сиреневую переходит у горизонта. И везде тайга разноцветная. Зеленую тайгу, наверно, поэты придумали.

Тимоше очень понравилось это ее заявление.

— Крой их, — сказал он, — поэтов. Присаживай. Гармония линий, помноженная на скорость.

Девчонка вскинула брови. Глаза у нее большими стали и робкими.

— Это про что?

— Это, понимаешь, формула красоты. Боба вывел.

— Чего не понимаешь, тем не обладаешь, — сказал Боба. — Нынче радость — утром рано повстречались два барана.

Тимоша улыбнулся ему задушевно.

— Боба, не возникай. Скорость есть скорость. Линии есть линии. Они друг на друга не умножаются. А насчет баранов — напоминаю. — Тимоша показал Бобе кулак и уселся рядом с девчонкой на край тротуара.

— Это же не буквально, — сказал Боба.

Шофер такси, молодой человек расторопного вида, подошел к ребятишкам.

— Привет, кавалеры. До центра по рублику, дальше по счетчику. Спешите ехать?

— Нам на автобусе в самый раз, — ответил ему Тимоша.

— Пардон…

Когда шофер удалился, поигрывая ключиком от зажигания, Тимоша придвинулся поближе к девчонке.

— Мы за аэродромом червей копаем. Сейчас на червей спрос. Народ увлекается рыбной ловлей. Дороже всех репейник ценится, белый такой. Его, гада, найти трудно. Выползки хорошо идут. Мы выползков по ночам в парке ловим с фонариком. Светишь в траву…

бесстрастно прочитал Боба.

Девчонка быстро к нему повернулась:

— Вы поэт?

— Странный вопрос. — Боба пожал плечами.

— У нас в классе один мальчик тоже сочинял стихи. Я их не могу прочитать. Он их одной девочке посвятил. Хорошие стихи, про северное сияние.

— Тебе, наверное, посвятил? — спросил Тимоша.

Девчонка головой покачала.