Сергей Иванов - Бывший Булка и его дочь

Филипповы – отец и дочь – сидели перед телевизором. За спиною у них, с каждой минутой всё ярче, разгоралась балконная дверь, полная густого закатного солнца. Телевизор старался сколько мог, да где ж ему было тягаться со звездой, со светилом!..

Однако со светилом легко потягалась Лида. Она встала, одним махом задёрнула штору.

Отцу жаль было этого солнца – редкого, январского, такого щедрого и такого бессильного. Потому что по улице в последнее время, с утра до вечера и день за днем, гуляли здоровенные – косая сажень в плечах – морозы, которые когда-то назывались рождественскими.

Отцу жаль было солнца, однако он промолчал: странно ему было тут возражать – раз они телевизор смотрят. Да и не хотелось ссориться с дочерью. Он только глянул разок на штору, которая, словно парус ветром, вся была вздута солнечными лучами, и решительно повернулся к телевизору. Некоторое время они смотрели молча. Шёл фильм про горных лыжников – без начала, без конца, какие часто стали теперь показывать.

– Сколько можно? – благодушно рассердился отец. – Летают-летают, одно и то же двадцать раз!

Дочь ничего не ответила. Тогда отец выдержал паузу и сказал:

– Нет, в общем-то красиво… краски отличные!

Цветной телевизор был у них уже больше полугода, но отец всё продолжал им гордиться и хвалиться. Лида едва заметно дёрнула щекой, как умеют делать только девчонки. Заметить этого отец не мог, однако он почувствовал, что от дочери исходит какой-то холодноватый ветерок.

– Может, на другую программу переключим? – спросил он.

Лида, опять молча, пожала плечами. И тут уж отец не выдержал – мотнул головой, вздохнул выразительно: мол, чего тебе не хватает?! День хороший, всё в порядке, дома чистота, телевизор – залюбуешься, скоро мать придёт!..

Лыжники кончились, теперь показывали цирк. Дрессированный медведь, лёжа на спине, крутил разноцветную бочку, потом шест с лампами на конце… Свет на арене погас. Лампы проносились в темноте, словно огромные жуки.

– Замечал, – сказала вдруг Лида, – жонглёры сколько раз ошибаются? То булаву грохнет, то ещё чего-нибудь. А звери никогда!

– Ну и что? – спросил отец несколько насторожённо. – Ну и к чему ты клонишь?

– А потому что их тренируют до потери пульса… Смотри, этот – видишь, какой добрый, да? А сам с кнутом.

Отец глянул на дочь удивлённо и озадаченно. И наконец-то увидел, что она не в домашнем платье, а в брюках и свитере – значит, для гулянья. Он улыбнулся:

– Брось ты, Лидка…

Потом помолчал немного: говорить, не говорить? Но в конце концов что тут особенного… И сказал, невольно усмехнувшись:

– Вот я тебе точно… как только наряд снимешь, так он тебе сразу и позвонит.

– Почему обязательно "он"?

– Ну, пускай "она"…

А про себя отец подумал: до чего же непонятные становятся теперь ребята: всего шестой класс, а уже вечерние звонки, мохеровые свитера…

Сам он был вовсе не стар. Даже, можно сказать, ещё довольно молод; летом играл в футбол за сборную цеха. Но был он… понимаете – взрослый! И все люди для него делились на две категории: мы – взрослые, они – дети.

Между прочим, очень многие страдают таким… не знаю, как сказать, "дальтонизмом", что ли: неразличением оттенков возраста.

Кстати, и у Лиды был тот же самый "дальтонизм". Для неё отдельно существовали ребята (унизительное слово "дети" она, естественно, не употребляла), то есть понятные, хотя и далеко не всегда симпатичные ей люди. И совершенно отдельно взрослые.

Взрослые из-за чего-то там переживали, случалось даже – ссорились (возьмите любой фильм или телеспектакль)… Лиде это представлялось каким-то ненатуральным, даже почти наигранным. Ведь всё, буквально всё самое ценное, что есть в жизни: работа, за которую платят деньги, любое кино, театр, такси, полная самостоятельность – в общем, что только твоей душе угодно! – всё это являлось владением взрослых. Так чего им, спрашивается, переживать?

И только одна, пожалуй, была у взрослых действительно плохая вещь – смерть. Но, во-первых, это касалось только старых взрослых, во-вторых, умирали и дети. В-третьих, взрослым, которых Лида любила или знала лично, до смерти было бесконечно далеко. Ну, примерно, как ей самой.

За те две-три минуты, во время которых мы с вами рассуждали о "возрастном дальтонизме", Лида успела встать и направилась к себе в комнату. Потом, к немалому удивлению отца (вот уж не думал, что шутка его возымеет такое действие!), прямо на ходу стала снимать через голову свитер. Теперь она осталась в ярко-зелёной почти мальчишеской рубашке, которые одно время звали батниками, а теперь, уж извините, не знаю как. И если бы отец её был достаточно наблюдателен, то, несомненно, сказал бы себе, что дочь его, видно, не собирается гулять по улице, а идёт к кому-то в гости, раз под глухой свитер надела нарядную кофточку.

(В скобках заметим, что для Лидиного отца не существовало разных там батников, блайзеров, трузеров и т. д., а только кофточки для женщин и рубашки для мужчин. Так говорили в шестидесятых годах, то есть в ту пору, когда он, весёлый заводской парень, интересовался модой.)

Лида между тем сняла батник, брюки, аккуратно развесила свой наряд в шкафу, словно он ей сегодня больше не понадобится. Надела домашнее платьице… Ей не хотелось верить в совет отца, тем более в совет, сказанный с насмешкой. Но что, скажите, делать? Звонок, которого она в самом деле ждала, должен был раздаться в три, а сейчас уже десять минут пятого.

Лида закрыла дверцу шкафа, повернула ключик – всё, больше ничего она предпринять не могла… Села к столу. Хотя, собственно, делать ей здесь было нечего. Учить – с ума надо сойти: каникулы в разгаре. Читать – книжки нет подходящей. Главное же – настроения!

За окном последним светом кончался закат. Небо было чистое, холодное. Под голыми деревьями лежал спёкшийся, недельный снег. Вороны громко каркали на мороз. Эти дырявые и пустые зимние деревья были, конечно, плохой ночлежкой. Даже для ворон!

– Лид! – сквозь закрытую дверь послышался голос отца. – Может, в доминишко сгоняем?

Как-то это было некстати. Как-то обидно, что отец ничего не хочет замечать, не воспринимает её всерьёз. Но ругаться сейчас не хотелось. Начнёшь доказывать, а получится -срываешь зло… Она не ответила.

– Лидуш…

Без стука он открыл дверь, и это опять было плохо. Но так знакомо он улыбался!

– Пойдём, Лид…

Сейчас только под пистолетом можно было заставить её играть. Всё-таки пошла!

"Что за ёлки, – думал в это время отец, – чего она так переживает, прямо трясётся вся…" Он положил руку на плечо дочери, но Лида быстро отстранилась. "Эх ты, Лидка-Лидочка, – он нахмурил брови, – мала ещё, нервы не бережёшь".

Они уселись за журнальный столик, который служил обычно чайным и даже обеденным столом во время хоккеев, фигурных катаний, "Клубов кинопутешествий" и других интересных передач. Сейчас отец высыпал на него блестящие плашечки домино, залихватски перемешал их.

– Прошу набирать! С пылу с жару, на копейку пару!

"Чего ему так интересно? – думала Лида. – Ерунда какая-то!" Она небрежно отщёлкала себе в подол семь костяшек. Отец выбирал фишки по одной, с разных концов "базара". Долго, будто сомневался, водил по воздуху рукой, хмурился, словно шахматист. Лида знала, что это всё несерьёзно, что это как бы такой ритуал. Но ведь каждый раз одно и то же – неужели ему не надоест?

Отец взял наконец последнюю фишку – словно из костра выхватил горящий уголёк:

– Вот она, счастливая!.. Дупель-аз есть?

– Нету.

– Дупель-два есть?

– Нету.

– А дупель-три у меня! – он грохнул фишку об стол так, что у того вздрогнули и подогнулись все три лапы.

– Прекрати, батянь! Если так будешь стучать, я вообще играть не буду!

– Запишем поражение!

Лида фыркнула в ответ. "Сейчас разойдётся, – думал отец, – все нервы свои позабудет…"

Он опять грохнул фишку.

– Ой, Лид! Честное слово, больше не буду!

– Ещё раз грохнешь, пропустишь ход!

– Сурово…

И пошла игра… Лида расправилась с отцом чуть не за три кона.

– Поддаёшься, батянь!.. Я так играть не буду!

– Зачем мне поддаваться? Мне самому играть интересно… В игре, Лидка, что в бане – все одинаковы!

Сыграли ещё одну. И снова Лида обставила его. Причём в кровопролитной драке, где оба они добрались почти до девяноста очков, а потом Лида пошла на риск, устроила жуткую "рыбу". Батянька, сердясь, сгрёб доминошки в мешочек, а у неё не было сил сдерживать свою радость.

– Вот так, батянечка! Не умеешь – не садись.

– Счастливый игрок вору кум, понятно?