ОБ ЭТОЙ КНИГЕ И ЕЕ ИСТОКАХ
В 1815 году немецкий востоковед Диц (1751 — 1817) опубликовал в переводе на немецкий язык одно из двенадцати сказаний огузского героического эпоса «Книга моего деда Коркута», рукопись которого была обнаружена в Национальной библиотеке города Дрездена. Перевод вызвал настоящую сенсацию. Огузский Тепегёз (Темя-глаз), главный персонаж памятника, являл родного брата циклопа Полифема из «Одиссеи» Гомера.
Возникает вопрос: какова связь между древнегреческим мифологическим образом и столь же мифологическим персонажем эпоса огузов, переселившихся из Центральной и Средней Азии на территорию Азербайджана и Малой Азии в XI веке? Для выяснения этого вопроса обратимся сначала к древнегреческому путешественнику и историку Геродоту (V в. до н. э.). После описания иссидонов — одного из многочисленных племен Центральной Азии — он сообщает: «… А выше его, по рассказам иссидонов, живут одноглазые люди и стерегущие золото грифоны. Со слов иссидонов повторяют это скифы, а от скифов знаем мы, почему и называем их по-скифски аримаспами. Словом „арима“ скифы называют „один“, а „спу“ на их языке — „глаз“.»
Территория аримаспов, судя по древним источникам, находилась где-то между Восточным Уралом и Алтаем.
Для нас особенно ценен тот факт, что миф этот бытовал в тех местах, где обитали «аримаспы» Геродота. В самом деле, в XIX веке казахский этнограф Ч. Ч. Валиханов (1835–1865), а вслед за ним русский востоковед П. В. Остроумов записали в киргизско-казахских степях миф об одноглазых великанах, сюжет которого в главных чертах совпадает с мифом о Полифеме в «Одиссее», в особенности со сказанием о Тепегезе «Книги моего деда Коркута».
А кто же были огузы? Так именовали себя объединенные тюркоязычные племена, жившие еще в VI–VIII веках на Алтае и в Центральной Азии, а до X века — в Средней Азии и Поволжье. С конца X века по XIII век они проникали в Закавказье, оседали там или вели кочевой образ жизни. С течением времени эти племена составили значительную часть этногенеза вновь образованного народа — азербайджанцев.
Огузы обладали богатым фольклором, в частности эпосом, который из поколения в поколение передавался изустно. На новой родине, в Азербайджане, очевидно в XIII веке, они синтезировали двенадцать народных сказаний о древних богатырях, мифических персонажах типа упомянутого Тепегеза, наслоили их многими событиями из собственной жизни уже на территории Закавказья и Малой Азии, создав таким образом великолепный по языку и стилю эпический памятник — «Книгу моего деда Коркута», дошедший до нас в рукописи XVI века.
Огузские сказания, включенные в упомянутый памятник, разнотипны и не связаны между собой ни темой, ни сюжетом. Общими для них являются лишь имена героев и персонажей, а главное — образ древнетюркского старца, певца подвигов огузских богатырей Деде[1] Коркута.
Являясь эпической историей народа, сказания памятника в первую очередь ярко выражают межплеменную сплоченность перед опасностью нападения врагов. Многие из них насыщены бытовыми и этническими деталями.
Красочно описаны в памятнике всевозможные приключения огузских богатырей, свадебные обряды, единоборство героев с силами зла.
В сказаниях отражены и социально-нравственные черты огузов, родоплеменные связи и узы дружбы в семье.
Только в одном, двенадцатом, сказании говорится о разногласиях и распре среди огузов. Весьма вероятно, что это сказание складывалось в период борьбы между огузскими беками за власть.
* * *
По мотивам «Книги моего деда Коркута» азербайджанский писатель Анар создал повесть, которая предлагается вниманию читателей. Свою повесть Анар назвал «Деде Коркут». Он построил ее так, что в ней освещены почти все сюжеты, сюжетные линии, эпизоды и даже отдельные мотивы памятника далекой старины. В то же время повесть — оригинальное произведение. В ней очень рельефно подчеркнуто все то положительное, чем жило огузское общество и что увековечено сказителями. Основной пафос повести Анара — это стремление огузов жить в мире и согласии как между собой, так и с соседями.
Анар проявил большое умение, создав композиционно целостное произведение из разносюжетных сказаний первоисточника. Фактически он синтезировал эпическую историю огузов, художественно переосмыслив все то, что происходило с ними, чем они жили, какими идеалами руководствовались.
События повести развиваются в совершенно ином плане, чем в «Книге моего деда Коркута». Автор начинает свое повествование с междоусобиц давно минувших дней, когда огузские беки уничтожали друг друга, а погибая, оборачивались грудой камней. Это очень удачный ракурс, напоминающий нам памятники — надгробные камни и каменные фигуры (балбалы), воздвигнутые над могилами древнетюркских, в том числе древнеогузских богатырей. Ими богаты просторы Сибири и Енисейской поймы.
Этот своего рода эпиграф, вмонтированный писателем в ткань эпических сказаний, во многом разъясняет, почему огузские племена покинули свою родину и пустились в бесконечные дали, пока не добрались до кавказских гор и малоазийских степей, принося с собой и передавая из уст в уста песни о подвигах и поражениях своих далеких предков.
Новаторством писателя является и то, что он ввел в повесть известную легенду о бегстве Деде Коркута от смерти. Этой легенды нет в огузском памятнике, но она очень популярна среди тюркоязычных народов. Мотив бегства проходит сквозь всю повесть, делая тем самым Деде Коркута свидетелем всех событий, которые и побудили его сложить и спеть свои сказания.
В повести значительно переосмыслен миф об одноглазом. Он превращен в увлекательный рассказ о грабителях караванов. В эпическом плане выдержано описание борьбы этого чудища с одним из самых обаятельных героев памятника — Бейракем, победившим одноглазого великана и освободившим купцов из плена.
Повесть Анара написана в стиле эпических произведений. То романтично-лирические, то сурово-эпические, то фантастические, увлекательные сюжетные линии, занимательные сцены и эпизоды делают ее привлекательной не только для юношества, которому она адресована, но и для любителей художественного слова вообще.
Доктор филологических наук X. Короглы
Зеленогрудые древние горы такой схватки не знали. Глубокие тесные ущелья такого побоища не ведали.
Был тот день тяжким для огузов. Друг сражался с другом, родич с родичем, брат с братом, отец с сыном. Откуда грянула на головы племени огузского кровавая беда?
Пусть придет праотец народа, мудрый прорицатель Деде Коркут, возьмет в руки кобзу, слово молвит, песнь затянет, поведает о том, что было, что миновало.
Но Деде Коркут песни не заводил, кобзы не трогал. Говорили шестоперы, гремели мечи, свистели стрелы, ржали кони. Кто уловил бы хоть слово, кто стал бы слушать кобзу? Деде Коркут с увещеванием подходил к огузским конникам, призывал прекратить братоубийство, но никто на него не взглянул, никто не вслушался. У воинов, никогда не вынуждавших Деде Коркута повторять что-либо дважды, сегодня пылали глаза, мутился разум.
Двое джигитов во весь опор гнали коней навстречу друг другу. Ошиблись. Кони взвились на дыбы. Один всадник, схватив другого за пояс, швырнул его наземь. Но смерть настигла и того, кто сбросил его с седла. Стрела со свистом вонзилась в грудь его. Он простер руку, обнял шею своего коня, соскользнул. на землю. Еще одна шальная стрела попала в коня. Конь вытянулся рядом с джигитами.
Ратники истребляли друг друга: рубили мечами, сокрушали дубинами; кто прицеливался стрелой, кто нападал с копьем, кто, раскрутив аркан, сбрасывал всадника с седла…
Погибая, джигиты и кони застывали, обращались в камень. Возгласы, стоны, ржание слышались все реже.
В конце концов никого не осталось и ничего не слышалось. Поле брани было заполнено каменными телами. Каждый застыл в том движении, в каком застигла его смерть. Среди этих каменных истуканов горестно брел седой старец — Деде Коркут, ведя в поводу жеребца с белой звездой во лбу.
Он взобрался на вершину утеса, посмотрел вокруг. Каменные изваяния утратили четкость линий. Теперь это были уже не люди, не лошади, а просто похожие на них причудливые скалы. Камни, камни, груды камней — только это я осталось от кровавой бойни! Только это и осталось от огузских племен!
Камни, скалы, утесы… И ни единого звука, ничего живого…
Вздохнул Деде Коркут, заплакал, дернул за узду своего жеребца с белой звездой во лбу, двинулся в путь, прошел горы и ущелья, вышел к лесу. Был этот буковый лес кладбищем. Казалось, буки, словно кроты, выбирались из могил. А на могилах стояли каменные бараны. Будто целое стадо превратилось в камень в этом лесу.
