Лидия Чарская
Джаваховское гнездо
Весь день бушевала Кура. Ревели волны, косматые, страшные, о чем-то грозно ликуя и плача, набегали они и разбивались о подножия гор.
Весь день бушевала река. Не успокоилась и к ночи.
На небе залучились звезды. Тихий вечерний ангел с темными очами затеплил высоко золотые огни лампад.
Черные развалины крепости на высоком утесе, расположенном в самом сердце Гори, оделись темной, не узнанной миром, мрачной тайной.
Подползала, сверкая алмазными блестками, черная, гордая кавказская ночь.
А Кура все бушевала.
* * *
Статный татарин Амед, перевозчик, пригнал еще с утра свой паром к берегу и решил здесь остаться, пока не утихнет буря.
Не пришлось ему сегодня получить ни одного абаза[1] на обед. В такую погоду кто же захочет проехаться по Куре на пароме?
— Алла верды! Алла верды![2] — шепчет он, тихо шевеля губами и обращая к Востоку взор. — Если и завтра река не уймется — ложись и умирай с голоду, Амед, или затяни потуже свой пояс и ступай в горы промышлять барантой,[3] если допустит пророк.
И он накидывает бурку на голову, пряча лицо от разгулявшейся стихии.
* * *
— Эй, кто тут! Необходимо перевезти на ту сторону господ! — доносится до Амеда сквозь шум волн и свист ветра громкий голос.
— Что они, с ума сошли там, на берегу?! В такую погоду невозможно двинуться с места на пароме.
— Ты это говоришь, Амед?
— Я говорю — переправляться на пароме в такую бурю нельзя. Обождать надо. Скажи это твоим господам, Николай! Мой слух не обманул меня? Это ты?
— Так. Селям алейкум,[4] приятель!
— Алейкум селям! Кунаку приветствие и почет! Но переправляться нельзя. Надо обождать.
— Но нам нельзя ждать! Поймите же! Нам необходимо на ту сторону сейчас же. Сейчас!
Это уже не голос армянина Николая, старика-слуги из ближайшего духана,[5] а молодой, звонкий и чистый, как серебро, девичий голосок.
* * *
Амед зоркими глазами впивается во тьму, чтобы разглядеть, кто это говорит.
Там, на берегу, три фигуры. Две женские и одна мужская. И еще что-то странно изогнувшееся, жуткое по своей неясности. Что-то огромное, широкое, с крохотной головой, все в черном, как монах.
— Нам необходимо переехать сейчас! Во что бы то ни стало! — волнуется юный серебристый голос.
— Да! Да! Пожалуйста, перевезите нас! — говорит другой голос, как будто надорванный, слабый.
Амед колебался одну минуту.
Ах, эта Кура! В аду могут быть только такие реки. Когда он, Амед, был совсем еще мальчишкой, на его памяти снесло бурей мост на Куре. Завели паром после этого. Но и паром разве надежен?
— Не повезу! Не выдержит паром, — голос Амеда звучит угрюмо, почти свирепо.
Что, в самом деле?! Он создан не затем, чтобы умирать так рано, почти на заре жизни, одиноким, как тополь в горах.
Эта мысль едва-едва мелькает у него в голове и тут же гаснет.
Неожиданно маленькая ручка опускается ему на плечо.
— Послушайте! Пожалуйста, перевезите нас на тот берег. Возьмите с нас дороже, но перевезите. Нам необходимо быть там к девяти часам. И мы не смеем опоздать! Ни за что!
Голос звенит и рвется…
Фонарь с берега мигает от ветра, но все же может различить Амед при его слабом свете кудрявую белокурую головку под резиновым плащом, капризный излом бровей, властный ротик и большие синие глаза:
— Нам надо на ту сторону! Непременно!
Уже не просьба, а приказание. Губы складываются горделиво, строго.
— За полтумана[6] вы перевезете нас!
И уже повернувшись назад, другим тоном добавляет энергичная молоденькая особа:
— Не бойтесь, мама! Входите на паром! А ее вы, Николай, поставьте сюда. Я буду ее держать обеими руками. Сюда, так… Прекрасно.
Мимо изумленного Амеда пронесли и поставили, прислонив к доске парома, какой-то безобразный черный предмет, тот самый, что поразил его своим видом на берегу. Потом фигурка в плаще протянула руку своей спутнице.
— Не бойтесь же, не бойтесь, мама. Сходите без страха.
— Но, Даня, дитя мое, я боюсь не за себя.
— Пустяки! Не волнуйтесь, мама, ради Бога. Опасность вовсе не так велика. Перевозчик получит целых пять рублей. Можно, кажется, постараться за эту сумму, — капризным, не допускающим возражения голосом доканчивает молодая особа. Потом слегка кивает головой.
— Можете идти, Николай! На том берегу, я думаю, найдется возница для нее, — говорит она, указывая пальцем по направлению стоявшего на доске парома предмета.
В душе Амеда борются тревога и радость.
С одной стороны, бешеные волны реки могут сломать паром, как щепку. И тогда гибель им всем, всем! С другой стороны — полтумана едва ли когда-нибудь зарабатывал за две недели он, перевозчик Амед!
Колебаний быть не может.
Он перевезет их! Перевезет!
* * *
— Совсем не так страшно! Совсем! — говорит дама в плаще. — Мама, мама! Да неужели же вы боитесь?
Пожилая дама не отрывается ни на минуту от клокочущих волн. Они заливают паром, до колен захлестывают ноги. О, какой холод! Какая ледяная вода!
Она вся мокра до нитки. Лихорадка. И это сердцебиение, это сердцебиение! Как оно ужасно! Но она старается забыть о себе и думает только о своей юной спутнице — о Дане.
Даня — ее Даня. Хрупкое, как стебель тепличного цветка, существо. Ей ли выносить такие ужасы — ей, Дане?! Завтра будет простуда, может быть, горячка. Но иначе поступить они не могли. Их там ждут. Если они не поспеют вовремя, придется заплатить огромную неустойку, а у них нет лишних денег. Даня права. Переправиться необходимо.
Амед точно так же чувствует это. Его тело напряглось, вытянулось, как стрела. Мускулы сделались стальными, напрягая все свои силы, он тянет за канат.
А вода захлестывает паром, беснуется, заливая их до колен.
Фигурка в плаще прижала к груди черный таинственный предмет и держит его обеими руками, обняв крепко-крепко.
Резиновый капюшон сполз с ее головки, волосы растрепались. Глаза сосредоточенно смотрят вперед.
В голове мысли: «Надо успеть на ту сторону до закрытия лавок. Купить новую обувь маме и себе. А потом сейчас же отправиться туда. Только бы не опоздать, только бы не опоздать».
А Кура ревет, и клубятся ее холодные волны.
Вдруг невольно отвлекается фигурка в плаще.
— Что-то плывет там, вдали, прямо на нас! Вы не видите, Амед?
Татарин впивается глазами в темноту. Огромный остов, не то плот, не то плоскодонная лодка, мчится на них, мчится прямо на паром.
— Алла верды! Да это плот! Огромный плот из стволов деревьев, какой спускают дальние жители вниз по Куре для продажи дров на базаре в Гори!
Очевидно, плот снесло по реке. Ни одной человеческой фигуры не видно на нем. Черный, тяжелый, он несется по волнам.
— Клянусь бородой пророка! — говорит Амед. — Если он сшибется с нашим паромом, мы не выдержим, разобьемся!
— Так скорее же! Ради Бога, скорее вперед!
— Что можно сделать против воли Аллаха?! — отвечает угрюмо Амед.
— О!
Крик отчаяния вырывается у обеих женщин.
Амед усиленно перебирает канат руками.
Если паром успеет отплыть с середины реки, плот не заденет его. И тогда — спасение!
— Даня! Даня! Бедная ты моя Даня!
Пожилая женщина обвила руками свою юную спутницу. Слезы катятся у нее из глаз.
— Если суждено — умрем вместе! Господи, спаси нас! — шепчет она и незаметно крестит холодной, как лед, рукой белокурую головку.
А роковой плот все ближе, ближе.
Амед, с округлившимися от ужаса глазами, работает что есть мочи.
Но паром подвигается медленно, в то время как плот несется, подгоняемый стихией.
Синие глаза молодой девушки в плаще пронизывают тьму. Одна рука ее обвила плечи матери, другая странный предмет, теснее прижав его к груди.
— Боже мой, неужели нам суждено здесь погибнуть? — шепчет девушка.
— Амед, ты?
— Я!
— Брось паром. Прыгайте в лодку!
— Спасены!
Большая, ныряющая в волнах лодка, вернее, катер, подплывает к парому.
В ней несколько человек, лица которых трудно различить.
— Спасены!
Два женских голоса слились в один.
— Слава Тебе, милостивый Господи!
— Безумие плыть в такую бурю! — говорит сильный молодой голос. — Все, кто на пароме, торопитесь прыгать сюда.
— Никак сама княжна с вами? — изумляется Амед.
— Не время рассуждать! Помоги твоей попутчице сойти к нам и сходи сам.
Фигура поднялась с кормы лодки и, с трудом удерживая равновесие, протянула руки вперед. Пожилая женщина, с помощью Амеда, сошла с парома в лодку первая. За ней синеглазая девушка в плаще, не выпуская из рук странный черный предмет. Последним прыгнул Амед.
