От автора
СОКОЛ
БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ МИШИ И ВОРОНКА
КАК СОКОЛ СТАЛ БОЯТЬСЯ ВОДЫ
АККУРАТНЫЙ ПОЧТАЛЬОН
ГИБЕЛЬ АЛЬФЫ
КАЗАЧОНОК
ПРЫЖОК
РАЗБОЙНИК И МИШКА
ДРУЖОК
ПОДВИГ САНИТАРА
ЛЕБЕДКА
СМЕРТОНОСНОЕ ПОЛЕ
БЕРЛИНСКИЙ СЛОН
НОРКА:
В госпитале
Способный щенок
Трудная дрессировка
Мастер тонкой кисти
Возвращение
Опасная встреча
Маленькое приключение
Большое испытание
До свидания
Дорогие ребята!
Четверть века я проработал ветеринарным врачом, был и на фронте. За эти годы немало повидал неприметных героев в мирном и ратном труде. Вот об их подвигах я и хочу вам рассказать.
Но вместе с тем мне очень хочется поведать и о животных, чья жизнь и судьба тесно связаны с человеком в труде и в бою: это рысак Сокол, пострадавший от волчьих зубов, собака Альфа — «аккуратный почтальон», которая спасла меня и Сокола, верный пёс Дружок — подносчик патронов, погибший на могиле хозяина. Или несравненные «живые тягачи» — верблюды Разбойник и Мишка, поводырь слепого — «учёная» Норка, быстроногая Ласточка, дважды спасшая от гибели шестнадцатилетнего конника Петю Сердюка.
Немало через мои руки прошло четвероногих пациентов, и я лечил их так же внимательно и любовно, как медики лечат человека. Присматриваясь к животным, я замечал, что не все они на одно «лицо», как думают некоторые люди: у каждого свои привычки и повадки, свой «характер». Открывать эти особенности у «братьев наших меньших», проникать в их внутренний мир, понимать их поведение, желания, нужды и, в конце концов, умело управлять ими — это очень интересно и поучительно.
Энгельс писал, что в общении с людьми собака и лошадь учатся понимать (конечно, в пределах их ограниченных возможностей) всякий язык и способны проявлять к человеку привязанность и благодарность. Да и сами животные, как и птицы, при общении друг с другом применяют свою особую сигнализацию, свой «язык».
Тысячелетиями находясь в общении с человеком, домашние животные стали значительно «культурнее» и «умнее», чем их дикие предки. Особенно это заметно на собаке, самом верном друге человека.
Всё, что написано в этой книге, — правда. В основу своих рассказов я положил истинные события — то, что видел и пережил сам или близкие мне люди.
Посвящаю её моему школьному учителю-другу А. В. Фёдорову, который вложил в меня первые зёрна любви к жизни и литературе.
Автор
Однажды ранним утром, во время моего дежурства, в ветлечебницу привезли необычного пациента, и, когда сняли с него попону, которой он был прикрыт, я ужаснулся: в повозке лежал весь в ранах, окровавленный жеребёнок.
Привёз его старший конюх колхоза «Рассвет» Иван Агапович Владимиров.
— Вот какой… и войны нет, а весь израненный, — сокрушался он. — Проморгал мой Мишка…
Около повозки понуро стоял небольшой паренёк лет четырнадцати. Лицо у него было обветренное, нос в шелушинках.
Заметив моё недоумение, Иван Агапович пояснил:
— Волк порезал Сокола.
Медлить было нельзя, и я побежал на квартиру к врачу. Александр Алексеевич Фёдоров жил тут же во дворе, в отдельном домике.
Врач осмотрел истерзанного жеребёнка и покачал головой:
— Да-а… Изуродовал он его сильно.
— Александр Алексеевич, он ведь у нас от племенной матки. Может, как-нибудь выходим, а? — спросил Иван Агапович, с тревогой заглядывая врачу в глаза.
Александр Алексеевич прощупал у жеребёнка позвоночник, ноги и сказал, обращаясь ко мне:
— Впрочем, кости и суставы не повреждены. Крови много потерял. Ну что ж, Василий Николаевич, попробуем полечить…
Иван Агапович с сыном осторожно подняли жеребёнка и понесли его на попоне в манеж. Жеребёнок почувствовал, что его уносят от матери, приподнял голову, задрыгал ногами и тоненько заржал. Матка ответила ему ржанием и пошла вслед за ним, едва не ворвавшись в манеж вместе с повозкой. Дверь манежа закрыли. Матка неистово ржала и била копытами. Пришлось её выпрячь и ввести к сыну. Лишь там она успокоилась.
Жеребёнка положили на хирургический стол. Ввели кровь. (У нас в лечебнице стоял конь Воронок — донор.) Лишь после этого мы приступили к операции. На теле маленького жеребёнка оказалось семнадцать ран! И многие из них рваные, глубокие.
Пришлось некоторые зашивать, а кое-где и обрезать лохмотья кожи. Несмотря на обезболивание, жеребёнок иногда вздрагивал и порывался встать. В такие моменты его мать тянулась к нему мордой и тревожно ржала.
Иван Агапович успокаивал её:
— Ну-ну, дурочка. Ничего с твоим малышом не сделается. Всё хорошо будет.
У всех конюхов такая привычка: они разговаривают с лошадьми, и им кажется, что лошади их понимают.
Во время операции, придерживая голову жеребёнка, Миша посматривал на мои руки. Его заинтересовала наша работа.
Возились мы с жеребёнком часа два. Устал я и даже вспотел от волнения. Впервые мне пришлось делать такую сложную операцию. Александр Алексеевич помогал мне и руководил всем ходом операции.
После обработки ран мы наложили клеевые повязки, и тёмно-серый жеребёнок стал пёстрым.
Иван Агапович, довольный, улыбнулся.
— Вот какой пегаш стал, и не узнаешь. Теперь небось выживет? — спросил он, обращаясь к врачу.
— Трудно сказать… — уклончиво ответил Александр Алексеевич. — Может быть, и выживет, если волк не бешеный. Придётся оставить жеребёнка в стационаре.
— Ах ты, — озабоченно сказал Иван Агапович, — такое сейчас время горячее, а тут лошади приходится лишаться. Ну, что ж поделаешь, от матки сосунка не оторвёшь. Придётся тебе, Миша, тут оставаться, а я корму привезу.
— Введите жеребёнку противостолбнячную сыворотку, — приказал мне Александр Алексеевич.
Врач боялся столбняка: в раны попала земля.
Жеребёнка с матерью поместили в просторный денник, который был похож на комнату с решётчатой дверью.
Миша Владимиров ухаживал за ними: кормил, поил, чистил и мне помогал, когда я менял повязки и обрабатывал раны. Ростом Миша был невелик, но телосложением крепыш. В работе расторопный и любознательный. Я рассказывал ему о болезнях, показывал в микроскоп микробов, давал читать книги.
Раны у жеребёнка зарастали хорошо, без осложнений. Иван Агапович, приехав как-то проведать своего питомца, сказал:
— Вот, Мишка, гляди, что наука делает. Учись. Может, и ты когда лекарем будешь.
…Мы подружились с Мишей. Главного врача он почему-то побаивался и робел перед ним, а ко мне, молодому практиканту, относился более доверчиво и просто. Может быть, потому, что мы были земляками и по возрасту я недалеко от него ушёл.
Как-то вечером, на досуге, Миша рассказал мне подробно о происшествии с жеребёнком:
— Поехал я с ребятами в ночное в Песчанку. Пырей и острец там, сами знаете, во! По колено. Лошади как попадут туда — оторваться не могут. Ну, приехали, пустили лошадей, а сами костёр развели, картошку стали печь и сказки рассказывать. А у табуна двоих дежурных поставили: Саньку Учаёнкова и Тимку Полканова. У Саньки дробовик в руках. Но спать всё равно никому нельзя. Волки по ночам рыскают. А тут так получилось. Я днём работал и здорово умаялся, а как стали сказки рассказывать, лёг на спину и стал на небо глядеть. Гляжу и думаю: откуда всё это взялось — звёзды, луна, земля, люди? Вот так думал, думал и задремал. Вроде слышу голоса ребят и вроде как сплю. Сла-адко так! Вдруг слышу, кто-то крикнул: «Во-олки!» Ребята на крик побежали. Вскочил я — и за ними.
Слышу, затопали лошади — земля загудела! — и куда-то в сторону понеслись. Гляжу, а наша Ночка с волком бьётся. Волк жеребёнка рвёт и утащить хочет, а Ночка ему не даёт: бросается на зверя и хочет его копытами трахнуть, да, видно, боится ушибить своего сынка. Закричали мы во весь голос и на волка бросились — кто с кнутом, кто просто так, а я с вожжами. Испугался зверь — прыг в сторону и скрылся. Подбежали мы к жеребёнку, а он кровью истекает.
Миша умолк и тяжело вздохнул.
— Вот какая история… — сказал он. — Отец меня винит, а я что? Учаёнок виноват. У него ружьё было, а он не стрелял. Боялся, говорит, в жеребёнка попасть. Струсил, наверно. Он у нас такой: только на словах храбрый. А тятя сказал, что я, сын старшего конюха, лошадь не сберёг. Подвёл, говорит, нашу фамилию, подорвал авторитет…
Миша задумчиво нахмурился и опустил глаза.
Время от времени жеребёнка осматривал Александр Алексеевич и говорил:
