Стефан Каста - Притворяясь мертвым

Я лежу у костра. Он едва горит. Пламя беспокойно мечется, лижет сырые ветки, которые я собрал. Кажется, оно вот-вот потухнет, но язычки огня продолжают свою пляску. Я подбрасываю охапку еловых веток. Мне кажется, это спасет костер, а тот спасает меня. Еловые ветки!

Ветрено. Пронизывающий ветер гуляет по гребню горы, на которой я лежу. Я чувствую его спиной, пот или высох, или превратился в лед, не знаю, что из двух. Я больше ничего не знаю. Мне неинтересно.

Но все же я пытаюсь размышлять. Пытаюсь заставить время идти. В некотором роде это получается. Секунды тикают на часах цивилизации. На наручных часах, на часах в радиоприемнике, на настенных часах, на часах, встроенных в газовую плиту на кухне Кристин.

Где-то люди смотрят телевизор. Где-то папа поправляет своей дочери одеяло. Где-то мальчик ест бутерброд с арахисовым маслом, открывает холодильник и достает пакет с молоком. Где-то продолжается обычная жизнь. Так и должно быть.

Здесь же беззвездная ночь. Лишь безнадежно-черное небо. Ни луны, ни планет, ни спутников, ни Бога.

Я гляжу в никуда, ничего не слышу.

Здесь беззвучная ночь. Ни людской болтовни, ни тиканья часов, ни вечного городского шума.

Вокруг меня, выпрямив спины, спят деревья.

Я думаю о Джиме и Кристин. Волнуются ли они?

Туве, любовь моя!

Неописуемая, недостижимая моя Туве. Теперь многое сходится, но все же многого я не понимаю. О многом можно прочитать в твоих раскосых глазах.

Я вижу тебя, словно в зеркале, и решаю, что это видение, поскольку слишком много думаю о тебе. Но вскоре я понимаю, что это не так. Кошмар наконец закончился, все снова стало нормально, ну, во всяком случае, почти нормально. Я оборачиваюсь и вижу тебя наяву, ты действительно отражаешься в обычном зеркале магазина Hennes & Mauritz. За металлической стойкой с белыми трусами среди косметики. Ты стоишь и выбираешь какую-то мелочь и постоянно оглядываешься, словно ждешь кого-то. Несколько минут я наблюдаю за тобой. Последнее время я всегда так делаю. Наблюдаю за людьми.

Я ищу новый свитер взамен сожженного.

Но, увидев тебя, я теряю интерес к одежде. Чувствую, как от напряжения опять начинает кружиться голова. Все возвращается, все начинается снова.

Словно какая-то сила свела нас обоих в этом магазине. Я снимаю голубой свитер с У-образным вырезом и белой окантовкой и пытаюсь сложить его как было. Продавщица замечает это, подходит ко мне и говорит, что сама обо всем позаботится.

Я прохожу через женский отдел, задеваю стойку с трусами, и они разлетаются, словно встревоженная стая белых чаек. Ты снова поднимаешь взгляд. Ты видишь меня. Жизнь возвращается. Становится разноцветной. Обычный сентябрьский день, но разноцветный!

Ты украдкой бросаешь на меня взгляд, и сначала мне кажется, что ты боишься меня. Но затем я вижу тень улыбки, словно ящерка, промелькнувшей на твоих красных губах. Этого достаточно. Это что-то значит. Это многое значит.

— Привет, — говорю я, поскольку остальные слова все равно потеряли свой смысл.

Ты держишь в руках тени для век IsaDora. Это любимая марка Кристин. Не уверен, что вы с Кристин одного типа. Но, наверное, можно пользоваться одинаковыми тенями, несмотря на тип. Может, спросить у тебя? Но тут я подумал, вдруг ты покупаешь их для своей бабушки. Странно, какие нелепые вещи приходят на ум, когда нервничаешь.

— Давно не виделись, Кимме, — говоришь ты.

И я знаю, что в это самое мгновение мы оба вспоминаем все еще раз. Чтобы обо всем рассказать, потребуется полвечности. Я должен попытаться передать своими словами то, что случилось. Если собираешься прочитать об этом, наберись терпения перед моей манерой повествования. Я должен пережить все заново, пережить это вместе с тобой.

Я пытаюсь найти объяснение. Я задаю вопросы. У меня так много вопросов! (Да, кстати, существует полицейский рапорт, но там — не все, о чем ты знаешь.)

— Разве ты ничего не берешь? — спрашиваю я, как раз перед тем, как пройти через рамку, — ведь я думал, что ты взяла эти тени для своей бабушки.

Но ты качаешь головой!

Я помню так отчетливо, Туве, как ты покачала головой, словно это было отрепетировано и разучено.

И тут я совершаю маленькую ошибку — останавливаюсь, медлю, смотрю, куда ты направляешься, тогда я не знал, что ты заметила мою нерешительность, ведь ты продолжаешь просто идти, поворачиваешь голову, говоришь:

— Береги себя, Кимме.

Я остаюсь стоять, как дурак. Вижу, как ты исчезаешь. Опять!

Нам в спину дует попутный ветер, такой холодный, что прихватывает мочки ушей. Мы молча и целеустремленно крутим педали, скользим с холма, словно виндсерферы, стискивая зубы, поднимаемся на следующий. Первым как всегда едет Филип, за ним — Манни, он всегда следует за Филипом, я это быстро усвоил, затем — Криз и Туве, я, за мной — грудастая Пия-Мария.

Честно говоря, я хотел бы ехать последним, так легче контролировать свои движения. Я должен постоянно думать. О велосипеде, о правой ноге, о левой ноге. Об обеих руках на руле.

Меня больше не заботит мысль о том, где лучше ехать. Нужно лишь сосредоточиться на движениях. Постоянно помнить об этом.

Мы покинули город затемно. Когда проезжаешь по безлюдным, погруженным во тьму кварталам, кажется, что мы — единственные бодрствующие, единственные выжившие. Теперь быстро светает. В мягких лучах восхода начинают проявляться размытые очертания пашен, холмов и крестьянских дворов.

— Сегодня будет ясно, — слышится голос Туве.

— Правда?

Она не успевает ответить.

— Канюк! — вопит Филип.

Велокараван немного расползается, когда мы одновременно принимаемся высматривать двух крупных хищных птиц, кружащих над полем. Туве оборачивается ко мне и с энтузиазмом кричит:

— Ты видишь их?

Я киваю. Думаю о велосипеде. Правая нога, левая нога. Концентрируюсь снова и снова. Бросаю взгляд на пару коричневых хищных птиц, парящих в тусклом свете. Торопливо говорю:

— Чертовски красивы!

Ветер обрывает мои слова. Филип начинает смеяться, когда птицы приближаются к нему. Он одобрительно кивает мне.

Светлые волосы Туве развеваются. На ней серо-синяя ветровка, джинсы и коричневые ботинки. У нее совершенно круглые очки, увеличивающие ее волшебные глаза.

Туве, любимая! С тобой что-то происходит. Мне достаточно просто ехать за тобой, чтобы чувствовать это. Меня тянет к тебе, к твоей груди, похожей на маленьких птенцов.

Мимо проносится автобус, и порыв ветра опять заставляет пошатнуться наш караван. Туве торопливо оборачивается, чтобы убедиться, на месте ли я, ее глаза блеснули за стеклами очков.

«Повернись еще раз», — думаю я.

Над пашней запел жаворонок. Звуки его песни пронизывают нас. Туве снова оборачивается посмотреть, слышу ли я. Я киваю. Думаю о велосипеде. Думаю о руле. Думаю о правой ноге, о левой ноге. Проходит целая вечность.

— Жаворонок, да? — говорю я.

— Браво! — восклицает Туве.

Жаворонка я знаю. Его пение легко запоминается. Стоит лишь раз услышать. Напоминает радио на кухне Кристин, которое без конца крутит одну и ту же музыку. Вот такая же песня у жаворонка. Прищурив один глаз, я осторожно смотрю в небо и нахожу птичку, она словно висит в воздухе, сквозь вибрирующие крылья пробиваются лучи солнца.

«Повезло с птицами, — думаю я, — и с канюком, и с жаворонком».

Мы останавливаемся на вершине холма над бухтой Шведского пролива. Здесь лишь мы да тысячи чаек, под ногами шуршит сухая серая трава. Воздух дрожит от птичьих криков, и нам приходится напрягать слух, чтобы услышать птиц, бродящих по мелководью. Из-за них-то мы и приехали, а чайки не в счет.

— Береговая сорока! — кричит Филип, и мы соскакиваем с велосипедов, чтобы рассмотреть эту птицу. У Филипа есть подзорная труба. Почти новая, фирмы «Кова», на штативе. Она дает такое же четкое изображение, как и видео. Я взял на время у Филипа одну из его складных подзорных труб — черную, с приличной резкостью — и без проблем разглядел черно-белую птицу внизу на краю пляжа, то и дело поклевывавшую влажную землю своим длинным красным клювом.

«Береговая сорока, — подумал я. — Красный клюв. Легкая птица».

Мы пьем какао, а я налегаю на бутерброды с домашним сыром и помидорами, сделанные Кристин.