Валерий Алексеев - Прекрасная второгодница

Девятиклассник Игорь Шутинов вошел в прихожую, поставил сумку с продуктами на пол и, держась рукой за дверь, принялся развязывать шнурки ботинок. Был он из породы аккуратистов: шагу не сделает по квартире в уличной обуви, ни до чего не дотронется дома, не вымыв после улицы рук. Разуваясь, Игорь бормотал:

Привычку бормотать стихи Игорь культивировал в себе сознательно: в прошлом году совершенно неожиданно выяснилось, что он обделен «чувством прекрасного», именно так выразилась студентка-практикантка, давшая в восьмом «А» единственный и, как в один голос говорили учителя, неповторимый урок. С тех пор Игорь целеустремленно воспитывал в себе это чувство, идя пока чисто «количественным путем». Рано или поздно, он был убежден, количество освоенного материала обратится в качество восприятия. Случалось так, что с заученными стихами Игорь был внутренне не согласен: кстати, идея подстриженных и рассаженных по линейке деревьев не представлялась ему такой уж отвратительной. Но свое несогласие Игорь подавлял: специалистам надо во всем доверяться, по крайней мере на первых порах, пока не вникнешь в суть дела.

В прихожей вопреки обыкновению горел свет. Возле обувной тумбы, которая одновременно служила и телефонным столиком, сидел отец. Прижимая к уху телефонную трубку, он в упор смотрел на Игоря и молчал. Выражение его лица, сокрушенного и в то же время полного ожидания радости, удивило Игоря.

— Что-нибудь? — коротко, не произнося лишних слов, но с нужной интонацией спросил Игорь.

Отец досадливо поморщился («Не мешай») и взглядом показал на лежавшую возле телефонного аппарата развернутую телеграмму.

— Костя?

Отец кивнул.

Никакие силы не заставили бы Игоря взять телеграмму немытыми руками, и он, бегло взглянув на нее издали, снял куртку, повесил ее на вешалку, прошел в ванную, тщательно вымыл с мылом руки, не менее тщательно их вытер и только после этого начал знакомиться с новостями.

«ПРИБЫВАЮ ШЕСТНАДЦАТОГО АПРЕЛЯ ОТПУСК СВЯЗИ СЕЗОНОМ ДОЖДЕЙ КОНСТАНТИН».

— Здорово, — по обыкновению ровно сказал Игорь, хотя все в нем запело от радости, и даже эти слова «запело от радости» он услышал в себе, но только как слова. Как будто кто-то механически произнес или, еще лучше, напечатал крупным шрифтом: «ВСЕ В НЕМ ЗАПЕЛО ОТ РАДОСТИ». Так радовался Игорь, это можно было принимать или не принимать, это можно было осуждать или одобрять, но он так радовался. Каким-то образом эта форма радости был связана с «чувством прекрасного», но каким — Игорь мог только предполагать.

— В Шереметьево? — спросил он отца. Отец кивнул и после паузы проговорил:

— Музыку для меня играют. «Ждите, ждите», — и музыка. Я уже все вальсы Штрауса… — Тут он вскинулся и пронзительным голосом закричал: — Девушка, алло! Алло, девушка!..

Должно быть, тревога была ложная, потому что, умолкнув, отец сделал попытку затянуться погасшей сигаретой, и лицо его сморщилось, как у обиженного ребенка, а глаза стали обреченными.

— Бросил бы ты курить, — наставительно сказал Игорь и, взяв со столика спички, поднес отцу огня.

Терпение у отца было адское. Может быть, терпение вообще являлось его главным жизненным капиталом, но не ожесточенное терпение и не смиренное, а спокойное, выстраданное, как у Робинзона Крузо после неудачи с большой лодкой.

Константин был старший брат Игоря, он уже год выполнял в тропических джунглях Андамана геодезические работы по ирригационному проекту «Шитанг». Работа была важная, от нее зависело благосостояние целого региона, о проекте «Шитанг» писали в центральной прессе (так выражался отец: «О пустяках в центральной прессе не напишут»), и цветная фотография Константина, вырезанная из журнала, была приклеена к стене прихожей как раз над телефонным столиком. Худощавый, изжелта-смуглый, весь неуловимо тропический, с белозубой улыбкой на слегка изнуренном лице, Константин Шутинов увлеченно беседовал с одетым в длинную клетчатую юбку аборигеном Андамана. За их спинами виднелась лилово-зеленая гладь разделенного на рисовые чеки болота, белые и золоченые пагодки на островах тверди, соломенные хижины на сваях, крыши блестели под темным, низко нависшим небом.

Костин отпуск в определенном смысле был неожиданностью: контракт с советскими специалистами, работавшими на Шитанге, не предусматривал выезда в Союз: два года с перерывами на отдых и обработку материалов в столице «страны пребывания». Несколько настораживала Игоря и необычная для Кости многословность: зачем было в телеграмме упоминать этот самый сезон дождей? Экзотики ради? Сомнительно. Работы на Шитанге начались как раз в разгар сезона дождей, и год назад это никого не смущало. У Игоря имелись кое-какие соображения на этот счет, но он предпочитал помалкивать, чтобы не волновать маму.

На кухне он распределил продукты, как полагается, и пошел в гостиную. Отец все так же сидел у телефона, неподвижный, словно старейшина индейского племени, он только проводил Игоря взглядом, в котором можно было прочитать укоризну. Ну, разумеется, ему хотелось бы, чтобы Игорь вопил и приплясывал на ходу, щелкая в воздухе пальцами.

Мама и Нина-маленькая вполголоса, чтобы не мешать отцу, обсуждали вопрос, надо ли извещать о прибытии Константина некую Ирочку.

— Ты понимаешь, прощались они как-то холодно, — озабоченно говорила мать и тут же по своему обыкновению сворачивала утверждение в вопрос: — А может быть, мне теперь кажется? Все-таки целый год прошел. И в письмах о ней ни слова, даже приветов не передавал. А с другой стороны, зачем через нас приветы, если он с нею переписывается напрямую?

— Мама, не ломай себе голову, — уговаривала ее Нина-маленькая. — Мы обязаны поставить ее в известность, а там уж она как хочет, на ее усмотрение.

Нина-маленькая вполне доросла до таких разговоров: ей было двадцать лет, она училась на втором курсе факультета журналистики, курила, не стесняясь родителей… Впрочем, последнее ей прощалось потому, что Нине-маленькой срочно нужно было похудеть. Ей досталось не только мамино имя, но и мамина комплекция: обе коротенькие, толстенькие, краснощекие (отец смеялся: «Свекольная кровь»), они были как две подружки, голубоглазые, с одинаковыми носами.

— Ложная проблема, — сказал Игорь, стоя в дверях. — Костя никогда ничего не забывает.

— Тебя еще не спросили! — недовольно сказала мама и, чтобы поставить Игоря на место, потребовала отчета о магазинных делах.

Игорь с удовольствием отчитался: вместо кулинарских «домашних» котлет, которые были ему заказаны, он взял полкило вареной колбасы, остальное — без изменений.

— Колбаса, — проговорила мать, — так мы ее за один раз съедим.

Женщины в этом доме не любили готовить и с большой охотой передоверяли кухонные дела Игорю и отцу.

— Правильно, — подтвердил Игорь, — но живем-то мы тоже один раз.

В другое время фраза не была бы оставлена без внимания, но сегодня мамину голову занимали более важные проблемы.

— Вот мы здесь спорим, Игорек, — помолчав, сказала мама, — сезон дождей — это как? Месяц, два, а может, несколько дней?

Игорь усмехнулся: не составляло труда вычислить подоплеку вопроса — мать горела идеей женить Костю за время отпуска, ей не давала покоя мысль, что Костенька там, на Шитанге, питается всухомятку, по-холостяцки. При этом она простодушно забывала, что Костенька прошел у отца неплохую кулинарную школу и был не из тех, кто пасует перед сковородкой.

Подумав, Игорь сказал:

— Сезон дождей в тех широтах — с мая по октябрь включительно, пока дуют муссоны.

Мать с ужасом воскликнула:

— Господи, но за полгода там все раскиснет! Как же он будет с теодолитом ходить?

— Алло, девушка! Девушка, алло! — закричал в прихожей отец, и все притихли.

Игорь обвел взглядом комнату: было странно думать, что здесь вновь появится Костя. За год он так сросся со своим Шитангом, что, казалось, это будет всегда: они — здесь, он — там, в Андамане. Стены гостиной были увешаны фотографиями: Константин у карты Шитанга с указкой в руках, Константин на трассе у нивелира, в обвислой зеленой парусиновой шляпе и широких болотных сапогах. Кругом — босоногие люди в подоткнутых юбках и в таких же обвислых шляпах, Игорь сам увеличивал эти фотографии и гордился своей работой.

«Навряд ли ему понравится этот иконостас», — подумал Игорь и, подойдя к стене, принялся снимать фотографии.

— Эй, эй! Ты что делаешь? — окликнула его мать.

Обернувшись, Игорь спокойно и деловито изложил свои соображения. Костин характер маме был хорошо известен. Костя даже в зеркало смотреть на себя не любил.