Самойлов не спал три ночи. На четвёртую ночь закончили мост. Вся трамвайная линия в центре города шла теперь по мосту, над Охотным рядом. Движение не мешало метростроевцам, они не мешали движению.
Стоит Самойлов на новом мосту. В ушах гудит от усталости, фонари кажутся окружёнными радугами. Какие только мысли не придут в голову после бессонных ночей. Выдержит ли мост? Выдержит ли мост? Самойлов вдруг совсем по-мальчишески топает ногой изо всех сил. Крепкий мост, топай сколько хочешь. По мосту пронёсся трамвай. Пустой, громкий. Опоздал и спешит. А утром по новому мосту пошли тяжёлые танки. На Красной площади начинался первомайский парад.
Мост всё выдержал. Пока шло строительство метро, мост честно служил, а потом его снесли.
Мишка и Борис смотрят на Самойлова. А Самойлов поглядывает на стену, где висят часы.
— Всё вам рассказал, — говорит инженер. — Пора идти.
— А вы и сейчас на двери спите? — не утерпел и спросил Мишка.
Самойлов засмеялся.
— Да, сплю на двери. Я вам забыл сказать — дверь обита клеёнкой, а внутри что-то мягкое. Настоящий диван.
— А я на сундуке сплю, — сказал Мишка.
— Думаешь, на сундуке лучше?
Они все вместе вышли из красного уголка. Навстречу шёл детский сад, дети шли парами. Они шагали медленно и пели не очень дружно про то, как в ночи ясные, про то, как в дни ненастные мы гордо, мы смело в бой идём.
Бабушка ушла. Мишка нырнул головой в сундук. Пахнет нафталином. Перламутровый бинокль с одним стёклышком. Страусовые перья, лёгкие, как облака. Шляпа. Альбом в бархатном красном переплёте. На страницах нарисованы синие незабудки и написаны стихи по-старинному, с буквой «ять» и с твёрдым знаком.
«Муся ангел, Муся цвет, Муся розовый букет».
И ещё:
«Твоя прелесть словно роза, только разница одна: роза вянет от мороза, твоя прелесть — никогда».
«Когда ты станешь бабушкой, надень свои очки и вместе с твоим дедушкой прочти мои стихи».
И опять нарисованы цветочки, синие и красные.
Дальше Мишка читать не стал. Старые письма, перевязанные лентой, он тоже положил на пол.
А вот слежавшиеся жёлтые листы. Газета «Русское слово», тысяча девятьсот второй год. Тоже «ять» и твёрдые знаки. Отчёт о заседании Московской городской думы. Больше тридцати лет прошло. О чём написано в этом отчёте?
Жил в Москве инженер Балинский. И он предложил думе проект подземной дороги большой скорости. Метро. Ну конечно, метро! Тридцать лет назад! У Мишки глаза тревожно заблестели. Историческое открытие! Как повезло ему в этот обыкновенный день. Как хорошо, что бабушкина дурацкая кузина, по-человечески двоюродная сестра, вышла замуж за буржуя-князя и отправилась в своё глупое свадебное путешествие. Иначе бы не сохранилась в их доме эта газета.
Вот с чего начиналось метро!
Инженер предложил думе свой проект. Дума тогда решала городские дела.
Балинский писал:
«Великие умы того века напали на счастливую мысль подземных дорог большой скорости. Все города с населением свыше миллиона имеют дороги большой скорости, за исключением Петербурга, Москвы и пяти китайских городов».
Мишка держит старую газету, у него даже пальцы дрожат: так он волнуется.
Балинский приходит на заседание думы и предлагает построить в Москве метро.
В дверь постучали. Кто это пришёл к Мишке не вовремя? Это пришла я.
В тот вечер я гуляла во дворе, никого из ребят не было. Они теперь бегали, разыскивали разные истории для своей летописи. Мне стало скучно одной. Хорошо бы Мишка вышел. И тут я увидела, что Мишкина бабушка идёт через двор с тазом и чемоданчиком — значит, в баню. А в нашей Виноградовской бане всегда очередь, бабушка придёт домой не скоро.
— Мишка! Открой, это я пришла.
— Входи. Только сиди тихо и не мешай.
Он перебирает вещи в сундуке. В комнате пахнет нафталином. А из кухни — жареным луком, наверное, их соседка, Анна Ивановна, готовит ужин.
На полу лежит страусовое перо и длинная белая перчатка. Я беру перчатку. Пальцы у неё наполовину отрезаны, я видела обрезанные перчатки у трамвайных кондукторов. Так им удобнее брать мелочь.
— Кондукторская? Самая настоящая? — спрашиваю я.
— Нет. — Мишка машет рукой. — Бабушка ходила на бал в этих перчатках. Они до самого локтя, разве у кондукторов такие бывают? — Мишка и сам понимает, что настоящие кондукторские лучше. — Мазурку танцевала. И этот, падепатинер.
Мишка выговаривает это слово совершенно просто. Всё-таки он очень умный, Мишка.
— Можно страусиное перо подержать?
— Возьми. Только сиди тихо. Кому сказано? Я нашёл исторический документ.
Ну и что? Исторический.
Перо лёгкое, шелковистое, оно нисколько не весит. Дую на него, и оно колышется, как дым.
— Слушай! Их буржуйская дума думала, думала и придумала. — Мишка читает старую газету с тусклыми буквами: — «Господину Балинскому в его домогательствах отказать».
Я не знаю, что такое «домогательства», но когда человеку отказывают, его жалко. А тут ещё Мишка расстраивается, я же вижу, что расстраивается.
— Отказать? — переспрашиваю я.
— Отказать! — возмущается Мишка. — А почему? Слушай. «По своей фантастичности проект метрополитена в городе Москве равен только прорытию Панамского канала». Насмехаются. Слушай дальше: «От его речей несло соблазном, как истинный демон, он обещал Москву опустить на дно морское и поднять за облака». Просто хулиганство. Он им предлагает для города, а они хихикают.
— Мишка, — говорю я, — не переживай.
Я хочу утешить Мишку. А он не обращает на меня внимания. Если бы они тогда построили метро, то мы бы родились, а метро уже построено. Мы бы пропустили самое интересное.
Я говорю это Мишке, а он отвечает:
— Ты не понимаешь. Ты ещё не учишься в школе.
Это уже нечестно. Но я ничего не говорю. Мишка что-то пишет в толстой клеёнчатой тетради. Если бы он писал по-печатному, я бы прочла. По-печатному я уже умею читать, а по-письменному нет.
Развинчиваю перламутровый бинокль. Он пахнет духами. Примеряю длинную перчатку. Ну и что, что я не хожу в школу? Мы в детском саду разучиваем хорошие песни. Про красную кавалерию.
Я машу на себя веером, тихая душистая прохлада обдувает лицо.
Вдруг Мишка говорит:
— Удивительно. Кто тебя научил обмахиваться веером? Откуда у нормального советского ребёнка старорежимные замашки?
Я бросаю веер на пол.
— Не обижайся, — говорит Мишка.
И я не обижаюсь.
У Николая Трифоновича сегодня выходной. Они с Катей идут в гости в метростроевское общежитие.
— Папка, давай пойдём пешком, — говорит Катюша. — Нам торопиться некуда, ещё утро.
— Пошли пешком. До Моховой не так уж далеко.
Блестят мокрые булыжники, дождь перестал, на чёрных ветках липы висят блестящие капли.
— Смотри, папка, булыжники фиолетовые.
— Выдумываешь. Серые. Когда метро пустим, сяду где-нибудь на солнышке и буду сидеть целую неделю. По солнцу в шахте скучаю.
— И я с тобой. Ладно? Сядем с тобой на солнышке и будем сидеть целую неделю.
На двух высоких неструганых рейках лозунг:
«Ежедневно вынимать девять тысяч кубометров грунта и укладывать четыре тысячи кубометров бетона!»
Отец кивает на лозунг:
— Вот, видишь: девять и четыре. Для тебя и для других просто цифры. А нам это задача. Не из лёгких, между прочим.
— Рассказывай. — Катюша дёргает отца за руку. — Давно ты ничего не рассказывал. Мы уже историей почти две тетради исписали. Дольше всех Мишка приносит. Он в старой газете материал нашёл. Мишка молодец. У него на шапке буква «М».
— Мишка? — переспрашивает отец. — Это который фиги показывает?
— Мишка? Нет, папка, ты перепутал. Он никогда себе этого не позволит. Он молодец, Мишка.
Катя замолкает, смотрит на воробья: сел на голую ветку и покачивается — то хвост выше, то голова выше. Равновесие старается удержать. Отец молчит.
— Рассказывай, папка.
— Приходят новички на шахту, берут в руки молоток. Думают, простое дело: тарахти молотком, порода сама отколется. Но не так всё просто. Породу надо чувствовать. Когда твёрдый известняк, за смену одного метра не пройдёшь. А лозунг в голове — девять тысяч кубометров грунта, четыре тысячи кубометров бетона. Девять и четыре. В этих девяти, что ни говори, и мои кубики есть.
Подъехал извозчик: крытая пролётка со скамеечкой на двоих, а сам впереди сидит, пальто ватное, целый день на ветру, и лицо красное.
— Садитесь, подвезу! Барышня, наверное, устала!
— Мы пешком пойдём, — сердито говорит Катя. Выдумал ещё — барышня.
Катя наклоняет голову и смотрит на свой сатиновый красный галстук, стянутый блестящим зажимом. На зажиме маленькое пламя.
