– Ого! Ты чего это? – Алиса заметила, что ее спутница дрожит. – Дядь Валер! Мы пришли!
В коридоре бесшумно появился невысокий мужчина. У него было слегка оплывшее лицо, короткий вздернутый нос, поднявшиеся домиком удивленные брови, взлохмаченные седые волосы. Совсем не Олег.
– Что это? Что это?
Псина благоразумно исчезла в недрах квартиры.
– А вы чего, с утра Флора не кормили? Он решил прохожими закусить!
Дальше было много суеты, восклицаний и скуления Флора. Его таскали за шерсть, тыкали носом в Машу и приговаривали, что нельзя так поступать. Потом бросали собаку и вели Машу в ванную, где решительная Алиса заставляла раздеться, промывала рану на бедре, облачала в черный халат и уводила к себе в комнату.
– А я не знаю, где Лежий! – по ходу кричала она топчущемуся в коридоре дяде Валере. – Я звонила, он не слышит. Мож, ему новую трубку купить? Или слуховой аппарат?
Машу колотило всерьез. Холод неприятными иголочками пробегал по коже, отзываясь изнутри множеством гадливых мурашек.
– Дядь Валер! А чего она вся горит? Мож, заражение?
– Заражение так быстро не происходит. – Руки у дяди Валеры были мягкие и холодные. Он осматривал царапины, накладывал повязку. – И рана чистая. Это от испуга.
– Я домой пойду, – вставала Маша, искала по карманам обратный билет.
– Какое домой? – не пускала Алиса. – Дядь Валер! Лежий прозвонился, говорит, задерживается. А ее домой надо! Или лучше у нас оставить? Я, если что, могу с Флором поспать.
Дядя Валера долго смотрел на Машу. Как-то бесконечно долго.
– Ну вы тут сидите. Сейчас все решим.
– О! Сейчас все будет! – радостно уселась на табуретку напротив Маши Алиса.
– Почему дядя? – Было слишком много вопросов, чтобы держать их в себе.
– Это отчим моего парня. Я у парня своего живу.
– А собака?
– А Флор мой. Я с ним уже шесть лет. Везде вместе. Слушай, ты очень испугалась? Страх – это такое странное состояние, когда ты уже перестаешь быть самим собой.
– Почему?
– Ну ты обычно понимаешь, что вокруг тебя происходит. Когда хочешь, идешь, когда надо, говоришь. А страх, он не дает тебе действовать как обычно. Ты уже не можешь что-то сделать. Круто, да? Я из окна выпрыгнула, чтобы почувствовать, как это, победить страх.
– Зачем?
– Маленькая была, глупая. Ногу сломала. А потом еще несколько раз пробовала идти через страх. Знаешь, круто. Мне нравится. Потом жизнь начинает видеться по-другому. Свободней.
Маша фыркнула. Мурашки пробежали по телу. Голова отделилась и покатилась по линолеуму кухни. Глаз упал в чашку с чаем. Алиса все рассказывала и рассказывала. О том, как интересно шагать через черту, как волнительно ходить по краю. Как после всего начинаешь ценить жизнь. И как это Лежий не понимает – что жизнь не размазана по времени, а сконцентрирована в одной точке. И эта точка постоянно вибрирует, норовя исчезнуть.
Голос Алисы шел фоном в уплывающее сознание Маши. Ее сковала странная апатия. Было все равно – что ей говорят, что вокруг происходит.
Пришла в себя она в дороге.
– Слушай! Я твоим звонила, спрашивала у них адрес, – жарко шептала ей в ухо Алиса. – Так что твои в курсе.
Они ехали в машине. На водительском месте округлая спина дяди Валеры. Под колесами хрустел снег.
Над головой знакомо пищали кнопки сотового.
– Слушайте, а давайте ему три телефона купим! – шипела Алиса. – Один-то он точно услышит. Чего не отвечает? О! На эсэмэску отозвался. Поздно будет. Ну и черт с ним! – И без перехода: – Я с твоего звякну твоим, что мы подъезжаем. – Прижалась щекой к Машиному плечу. – Держись! Ты классная девчонка! Ничего, еще потусуемся!
– Где это произошло? – кинулась вперед мама. – Я так и знала! Так и знала! Этот мерзкий мальчишка!
Отец осторожно вел Машу к дому, Алиса решительно топала следом.
– Короче! – с напором говорила она. – Там джинсы порвались и куртка. Я все исправлю и привезу.
– Давай потом, потом, – пыталась выставить ее мама.
Но Алиса все равно обходила ее стороной, склонялась над Машей. И тогда были хорошо видны светлые глаза. Тушь слегка размазалась, добавляя синяков под нижним веком.
– Я забила свой телефон тебе в трубку, а твой – себе. Позвоню. Ну, ты, это, давай!
Алиса порывисто обняла Машу. Потом Степанова долго чувствовала у себя на щеке ее холодное прикосновение.
На следующий день Маше стало получше.
– Это никуда не годится! – ворчала мама. – Жизнь не останавливается на каком-то там Олеге. Тебе всего пятнадцать лет! Тебе учиться надо! В следующем году институт выбирать, на курсы идти. Люди встречаются, люди расстаются – это нормально. Любые отношения не могут стоять на месте, им надо развиваться. Взрослые люди женятся, когда понимают, что дальше уже быть врозь невозможно. Если не женятся, то просто начинают жить вместе. А у вас с Олегом что могло быть? Ты думаешь, он бы так и ездил к тебе из своей дыры? Жить вместе вы не можете, рано. Значит, вы бы неминуемо расстались. Никто бесконечно не сидит и не смотрит закаты. Никакая любовь это не выдерживает.
Маша слушала и не верила. Это был очередной взрослый обман, попытка заставить ее жить так, как им хочется. Если бы не одно «но», они бы вечно встречались и ходили на каток, гуляли по парку. Она бы шла за Олегом куда угодно, только бы был.
Звонила Алиса. Грозила, что приедет. Кричала, что у нее для подруги масса новостей и сюрпризов.
И только Олег молчал. Словно его никогда не было.
Заражения не случилось. Нервный срыв, давший температуру и слабость. Снова звонила Алиса. Как здорово, что все обошлось! Она Флора до сих пор таскает за уши. Своим напором она сражала наповал. Ничего не оставалось, как подчиниться.
Алиса приехала. Привезла фотографию Флора, стала утверждать, что если Степанова подержит карточку, то они с псом станут лучшими друзьями. В пакете у нее оказались Машины вещи. На джинсах на месте дырки появилась стильная рваная заплатка с красной подложкой. Куртку облепили черные летучие мыши, удачно скрывшие место встречи с зубами пса.
– Клево, да? – кричала Алиса.
– Клево. Ты где-то училась?
– Да я всю жизнь шью. Это отвлекает от грустных мыслей.
И она действительно загрустила. От такого перехода у Маши закружилась голова.
– А чего грустить-то? – Степанова испугалась, что теперь Алиса все знает. Она рассказала Олегу о сумасшедшей, отправившейся на прокорм Флору, рассказала, кто она и откуда. Он все понял. Он признался.
– Иногда мне кажется, что все заканчивается и жить дальше бессмысленно. Становится так страшно, что хочется бежать. Но бежать невозможно. Мир наступает, он хочет уничтожить меня…
– Но ведь сейчас все хорошо?
– Что? – Алиса словно возвращалась из прекрасного далека, взгляд ее был отсутствующий. – Ну да! Все нормально. Слушай, что я придумала! – снова ожила готесса. – Дай мне свою фотографию! Я покажу ее Флору, и все станет нормально. Ты сможешь приезжать ко мне в гости.
– Не надо фотографий!
– Да ладно!
Алиса по-деловому прошлась по ящикам в стенном шкафу, нашла альбом.
– Погоди! Какие гости? Меня и не отпустят.
– О! Вот эта клевая! – Алиса вынимала из-под пленки карточки. – И эта ничего.
А потом она последний раз перекинула страницу и замерла.
– О! Лежий! Откуда?
Она просмотрела альбомные листы до конца, вернулась в середину.
– И правда – Лежий! Это же Барангол! Мост через Катунь! Вы были там вместе?
– С кем? – тянула время Маша.
Это как если бьется твоя любимая чашка, как если любимый неожиданно говорит, что больше не любит, как если друг сообщает, что знать тебя не хочет. Всего секунда прошла, а того, что тебе было дорого, нет. Секунда мгновенная, но для тебя это вечность, разделяющая твою жизнь на до и после. Когда в душе гибнет что-то очень важное для тебя. Когда ты умираешь, чтобы стать другой.
– С Лежим! Вот, смотри! Это же он!
Алиса разворачивала к ней альбом, но Маша и так помнила. Здесь он купается в холодном водопаде. А тут сидит на Черемыше. А это он в профиль на фоне неба.
– Мы в «Царской охоте» познакомились.
Это был какой-то кошмар. Степанова уже не хотела причинять Алисе боль. Зачем что-то говорить этой взбалмошной девчонке? Зачем вклиниваться в эту притертую жизнь? Машина дурацкая идея с письмом Алисе именно что и была дурацкой.
– Ну да! Это турбаза, – соглашалась Алиса. – Мы оттуда уходили на Укок. А он про тебя и не рассказывал. Говорил, что скучает, ничего не делает.
– Мы и не делали ничего. Просто вместе время проводили. – Маша отвернулась.
– А я тебя не помню. – Алиса колебалась. Все было слишком неожиданно, чтобы так просто объяснялось.
– Мы уехали до вашего возвращения.
– Но Лежий не говорил, что с кем-то был. – Алиса потянулась к телефону.
– Наверное, и правда, скучал.
Почему немеют губы? Почему она не может говорить? Потому что Алиса оказалась не такой плохой девчонкой? Потому что теперь и Маша понимает, что Алиса может совершить глупость – выпрыгнуть из окна, броситься под поезд, резануть себя по венам?
