— Привет, Янис! — сказала Глория Аль. Встреча была не очень-то к месту.
Я хотела было протиснуться мимо нее. Единственное, чего мне хотелось — это убраться подальше. Но Глория загородила выход.
— Ты куда спешишь, Янис? — произнесла она так тихо, что услышать ее могла только я, и не сдвинулась с места. У меня не было никакой возможности выбраться. Она к тому же положила руку на мое плечо, и весила эта рука не меньше тонны.
— Где у вас кошачья еда? — спросила Глория приказным тоном, глядя на парня за кассой. Он указал на стеллаж.
— Там же, где молоко, с другой стороны.
— Можешь помочь? — спросила она, еще крепче вцепившись в мое плечо. — В таких местах никакого обслуживания.
Я бросилась в проход между стеллажами. Как машинка на пульте управления. Когда я вернулась с банкой, Глория неодобрительно посмотрела сначала на меня, потом на банку. Затем снова обратилась к продавцу:
— У вас только этот сорт?
— Это же автозаправка, — недовольно ответил парень.
Я слышала, как за Адидасом и его телохранителями захлопнулась дверь.
Я надеялась, что их собьет машина, как только они выйдут из магазина. Или что угодно, лишь бы мне их больше не видеть.
Глория отправилась к холодильнику с молоком.
— Но молока у вас несколько видов! — обвинительным тоном произнесла она, обращаясь к продавцу, которому все это явно начало надоедать.
— Но… кошачья еда… это же…
— Что? Не так важно? — перебила Глория.
— Нет, если человек пришел за бензином… — пробормотал парень, перебирая жвачки в коробке.
Наконец, Глория решилась купить плохую кошачью еду и пять пакетиков кислой карамели.
Я открыла дверь — не могла же я сказать ей, что лучше оставаться на заправке, пока поблизости бродят бандиты и грабители.
Всего через несколько метров перед Глорией возник Адидас и произнес самым масляным голосом:
— Помочь вам нести, тетенька?
— Спасибо, очень мило, но банку кошачьих консервов и несколько пакетиков карамели я и сама донесу.
Она обошла Адидаса и посмотрела на меня:
— Пока, Янис!
Глория быстро направилась к домам. Адидас стоял и таращился ей вслед. Не набросился сзади, ничего такого. Просто стоял.
— Значит, это твоя старуха?
Он медленно открыл банку колы, которая зашипела, как горящий пикфордов шнур. Протянул банку мне, чтобы я попробовала. Угодливо ухмыльнулся. Я сделала шаг назад, хотела сесть на велик и уехать.
— Ну, отвечай! Это и есть твоя любимая старушенция? Которая угощает тебя морсом и дарит подарки?
— Это не она, — сказала я.
— Чего? Слыхали? — Адидас повернулся к Зеббе и Али, которые, похоже, ничего не понимали. — У тебя несколько бабок? Ты что, лесбиянка?
— Заткнись! — сказала я.
— Знаешь, что я ненавижу больше всего в мире?
Он стоял так близко, что я чувствовала, как воняет помойкой.
— Ненавижу мелких телок, которые мне врут! Хочешь оставить эту бабку себе, да? Эгоистка! Тухлый номер!
Но если кто и был тухлый, так это Адидас. Я старалась не дышать и сделала еще шаг назад.
Он протянул банку с колой Али, который отпил и передал Зеббе. Не знаю, передали ее Заку или нет, потому что в эту секунду мне вмазали. Голова чуть не отлетела. Тогда — наконец-то! — Зак что-то сделал. Он встал между мной и Адидасом.
— Не смей бить мою сестру, понял!
— Да? Не сметь? Ну-ка, смотри!
Он приготовился ударить еще раз. Но зачем мне было ждать? Меньше чем за секунду я вскочила на велик и понеслась оттуда. Хотя голова все еще была не на месте.
11. О снах, которых лучше бы и не было
Мама открыла кухонное окно. Из цирка доносилась музыка. Кажется, ей тоже нравилось. Она слегка подпевала. И вдруг умолкла.
Зак хлебал гороховый суп, не говоря ни слова. Когда у него такое настроение, всем не по себе.
Мама даже не сказала ему, чтобы не хлюпал. Если бы я так ела, она прикрикнула бы: «Янис! Ешь потише!»
Но она только вытянула шею над цветочными горшками. Я так мало знаю о маме. Например, почему в ту минуту у нее был такой вид, словно она только и хотела исчезнуть. Правда, мамы не исчезают, как папы.
— Как хорошо, что к нам приехал цирк! У них, наверное, и лошади есть?
— Вонючий цирк! — фыркнул Зак над желтовато-коричневым бульоном.
— Откуда тебе знать! — крикнула я ему.
— Настоящий цирк идиотов! — дразнил он.
— Ну-ка замолчите, — сказала мама. Вид у нее был грустный. — Я думала, что мы туда пойдем. Втроем.
— Never, — сказал Зак. — Тухлятина чертова.
— Мы не ругаемся дома, Зак, и ты это знаешь.
Зак вздохнул. Мама решила закончить воспитание. Момент был не самый подходящий.
— А ты, Янис? — Казалось, она и вправду очень хочет в этот голубой шатер.
— Не знаю, — сказала я, помешивая суп в тарелке.
— Понятно, — сказала мама.
Я чувствовала себя предателем. Стоило мне пошевелиться, как в кармане шуршало. И уже начинало жечь.
Я закрылась в туалете и почувствовала себя ужасно несчастной. Ради Зака я украла пятьсот крон. А он этого не заслуживал.
— Что с тобой? — спросила мама через дверь.
— Все хорошо, — ответила я и спустила воду.
Зак лежал на кровати. Руки он спрятал под одеялом.
Я опустила пятисотенную купюру на его живот.
— Что? — Зак поднялся и сел. Он стал вертеть купюру в руках и проверять ее на свет, как будто думал, что я сама ее нарисовала.
Потом улыбнулся.
— Где ты ее достала?
Но я не ответила.
Зак вскочил с кровати. Он схватил меня — то ли обнял, то ли танцевать собрался — и закричал:
— Ты лучшая в мире сестра, знаешь?
Я, конечно, не знала, но слышать это было приятно.
— Черт, Янис, какая ты классная!
Пришлось шикнуть на него — не очень-то хотелось, чтобы мама пришла в эту самую минуту. Ни один из нас не смог бы объяснить, откуда взялись деньги.
— Это от старухи? — спросил Зак, когда мы оба уселись на его кровать.
— Ни за что не взяла бы ничего у нее.
— Но не у мамы же ты их украла?
Он произнес эти слова, но это была такая глупость, что я даже отвечать не стала.
А Заку больше нечего было сказать.
Приятно лишить кого-нибудь дара речи.
Жалко только, что это бывает так редко.
Я убрала со стола и налила полную раковину пенной воды.
Мама словно и не видела, что я делаю. Сначала она смотрела в окно, как будто замечталась.
— Пойдем в цирк? — спросила я, вымыв уже половину посуды. Мама по-прежнему не говорила ни слова. Если бы на моем месте был Зак, она захвалила бы его еще до того, как он включил воду.
— Ты моешь посуду? — она неуверенно улыбнулась, как будто не могла поверить своим глазам.
Я ничего не ответила, только терла из всех сил. Тогда она засмеялась. Жаль, что она смеется так редко.
— Ты хочешь? — спросила она.
— Мыть посуду?
— Пойти со мной в цирк.
— Конечно.
Обману ли я Глорию? — подумала я. Если сначала пойду с мамой? Наверное, нет.
Вечером, когда Зак забрался в окно, я еще не спала. Он ставил горшки с цветами на место, тихонько насвистывая. Скоро его голова оказалась рядом с моей.
— Ты меня спасла, понимаешь?
— Больше не буду.
— И не надо. Можешь носить перчатки сколько хочешь.
Он совсем сбил меня с толку. Как-то неправильно было сравнивать перчатки, которые он дал мне на время, и украденные деньги.
— Ты спишь? — прошептал он.
— Кажется, да, — ответила я. — Пошли Адидаса куда подальше.
— Обещаю.
— Даже если он будет дарить тебе вещи?
— Не нужно мне его барахло. Все краденое. Нет у его отца никакого магазина. Да и отца тоже нет, наверное.
— И у нас нет.
— Есть!
— Не замечала.
— Скоро мы с ним встретимся. На летних каникулах.
— На неделю, ага.
— Ну и?
— Я не собираюсь ехать. Плевать мне на него.
— Не плевать, я знаю.
— Ему же плевать на нас!
— Он подарит нам кучу всего…
— Вот именно. Наверное, думает, что нас можно купить.
— Он наш отец.
— Тихо! Спи! — кажется, я разозлилась.
— Что такое?
— Больше не хочу о нем слышать, понятно?
— Ладно, больше трепаться не будем. Спи!
Я знала, что теперь будет: как только я усну, начнутся сны. Такие сны, которых мне совсем не хочется.
Если у меня будут дети, я их никогда не брошу. Даже если у меня появится новая любовь, детей я не забуду. Ни за что! Хотя у меня не будет детей. И вообще, становиться взрослым — такая засада. Если б только можно было гонять и гонять на велике. Или завести «ХД» и гонять на нем. И ни о чем не думать. Вот бы отказаться расти.
А потом мне приснился тот сон, который снится каждый раз, стоит подумать о папе: мы вместе идем по улице, у него хорошее настроение, у меня тоже. Но он прибавляет шагу и идет все быстрее и быстрее. Наконец, мне приходится бежать, но я все равно не успеваю. Я кричу и прошу подождать, но он только смеется и отвечает, чтобы я поспешила. И я спешу, и, наконец, бегу со всех ног, но папа все равно далеко впереди. Потом он скрывается за углом, и, когда я поворачиваю, его нет, и я не знаю, куда мне идти. Я стою одна, мимо проходят люди и смотрят на меня. И тогда я замечаю, что я в чужом городе, не узнаю дома и людей. Они что-то говорят, может быть, спрашивают, почему я стою там. Я не понимаю их язык и не могу ответить, поэтому снова бегу. Мне не хватает дыхания, хочется упасть на землю и заплакать.
