Янко и один местный мальчик вскоре вырвались вперёд и стали быстро приближаться к лодке. Но как раз в тот момент, когда они уже подплывали, яхта снова заскользила по морю.
— Он попросту дурачит нас! — обозлился соперник Янко, Вилли, и вслед за остальными повернул назад к берегу.
Янко не сдавался. Он должен доплыть до яхты! Моряки ужасные насмешники, это ему известно из книг, но душа у них нараспашку. Он покорит моряка своей настойчивостью. Расстояние между ним и яхтой опять уменьшилось. Ещё несколько взмахов! Только б снова не ускользнула! Нет, шутишь!
Когда он подплыл к яхте, юноша приветливо кивнул ему и протянул руку, помогая влезть в лодку.
— Ты хорошо плаваешь! — похвалил его юноша, снова садясь у руля.
Запыхавшийся Янко помахал друзьям, не спускавшим с него завистливых взглядов.
— До свидания! До свидания!
Паруса развернулись. Только выйдя далеко в море, юноша отпустил паруса слабее, и яхта снова медленно заскользила по сверкающей на солнце весёлой зыби.
— Ты любишь ходить под парусом? — спросил юноша.
— Ещё бы! — ответил Янко.
— Хочешь быть рулевым?
Янко ответил одними глазами.
Юноша уступил ему место у руля, взял фотоаппарат и подошёл к мачте.
— Сфотографировать тебя?
Замирая от счастья, Янко улыбался в фотоаппарат.
Юноша сделал несколько снимков.
— А парусом управлять умеешь?
— Не очень.
— Хочешь, я научу тебя?
— Ещё бы!
Подлаживаться под ветер было делом нелегким, не то что руль крутить, но зато куда интереснее и увлекательнее. И тут не обошлось без фотографирования.
Юноша становился всё разговорчивее. Лёгкий акцент выдавал в нём иностранца, но это ничуть не стесняло Янко. Напротив, своей приветливостью и добродушием он так располагал к себе, что у Янко сам собой сорвался вопрос:
— Вы моряк?
— Нет, журналист. А ты Курт Грот, не так ли?
— Да, — ответил поражённый Янко. — Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Я ещё много чего знаю! — Журналист значительно посмотрел на него. — Много такого, чего ты и сам про себя не знаешь.
— Неужели?
— Да, да. Я знаю не только то, что ты родился в Югославии и что господин и госпожа Грот, у которых ты живёшь, не настоящие твои родители. Мне известно и то, как ты попал в Германию.
Янко всё больше удивлялся.
— А вы из Югославии?
— Да. Меня зовут Лойзе Перко. На днях я был в твоём родном доме.
— В моём родном доме?
И яхта и море были мигом забыты.
Перко полез в портфель и достал несколько фотографий:
— Узнаёшь?
На одной был запёчатлён дом, который Янко видел уже в альбоме и который в тот вечер встал у него в памяти.
— Это мой родной дом!
Перко показал следующую фотографию:
— А это кто?
У Янко округлились глаза. Не та ли это женщина, что…
— Мама! Моя мама! — вскрикнул он взволнованно.
— Что ты знаешь об отце с матерью?
— Отец погиб на войне, вернее его схватили и расстреляли, — ответил Янко, не отрывая глаз от снимка. — А мать умерла в лагере.
Перко помолчал.
— Я ищу тебя уже три дня. Твои друзья в Хаймдорфе сказали мне, что ты с приёмной матерью, Хильдой и Максом уехал к морю, а в какое место, никто не знал. Тогда я поехал в Кассель и там окольным путём разузнал, где находятся Хильда с Максом.
— А зачем вы меня ищете?
— Чтоб узнать, вправду ли ты не хочешь вернуться домой.
— Куда? — вздохнул Янко.
— В тот дом в саду, где сейчас спеют яблоки и груши, в горы, где шумят густые еловые леса…
— Как же я покину маму, свою новую маму?
— А ты покинул бы свою новую, приёмную мать, если бы была жива твоя родная мать? — спросил Перко, подчёркивая последние слова.
Янко выронил фотографии и медленно поднялся. Глаза его были прикованы к Перко.
— Значит…
— Да, — кивнул Перко. — Твоя мать, твоя родная мать жива. Годами она искала тебя и только недавно узнала, где ты.
— Моя мама жива?! Жива?! Жива?! — повторял Янко дрожащим голосом.
— Да. Она просила, чтоб твои приёмные родители вернули тебя, но суд отклонил её просьбу. Разве ты ничего не знаешь?
Янко отрицательно мотнул головой.
— Она жаловалась на несправедливое решение. Требует пересмотра дела, требует, чтоб твои приёмные родители как можно скорее вернули тебя. — Он вынул из портфеля кипу газет. — Смотри, даже ваши газеты пишут об этом.
Перед Янко заплясали буквы и снимки. Прошло несколько минут, прежде чем он в этом бешеном хороводе разобрал своё имя, имена приёмной и родной матери, имена обоих отцов…
— Значит, я не Курт Грот, а Янко Слап…
— Янко Слапник, — подсказал Перко.
— Янко, Янко… — оживился он вдруг. — Это имя я уже слышал… Да, да, так звала меня мама, когда солдаты уносили меня из дома в сад. «Янко! Янко!» — И он с облегчением повторил: — «Янко, Янко!»
— Перед отъездом в Германию, — говорил Перко, — я беседовал с твоей матерью. Она передаёт тебе сердечный привет и просит вернуться к ней. У неё всё готово к твоему возвращению.
Шум и гам на берегу отвлекли Янко от воспоминаний.
Он оглянулся. Там, на берегу, Хильда, Макс и другие ребята. Мама, его приёмная мать, тоже там. Разве может он расстаться с ней, с тётей Бертой, Хильдой и Максом?
Сердце у него сжалось.
— Отвезите меня на берег, — попросил он.
— Ты вернёшься к матери?
— К берегу, к берегу! — крикнул Янко.
Перко направил яхту к берегу.
— Слышишь, Янко…
Но Янко уже ничего не слышал. Не дожидаясь, пока яхта войдёт в залив, он прыгнул в воду и поплыл к берегу.
Отмахнувшись от товарищей, пропустив мимо ушей назойливые расспросы Хильды, которой не терпелось узнать, почему он так внезапно покинул яхту, Янко опрометью бросился к рыбачьему домику.
Но завидев свое окно, он остановился. Нет, он не пойдёт к матери. Она обманула его, сказала, что родная мать умерла, утаила всё об отце…
Глазами, полными страха и слёз, глядел он на окно, затянутое белой полотняной занавеской, потом рванулся и что было сил побежал назад, к морю, но не к заливу, а в противоположную сторону. Далеко от последнего дома, запыхавшийся, сел он у воды.
Растерянный, потрясённый, Янко бездумно смотрел на уходившее куда-то за горизонт взлохмаченное море. Вот ударилась о берег пенная волна, а за ней вдогонку уже спешит другая. Чуть дальше вскипает третья, а ещё дальше вздымается из глубин четвёртая. Нескончаемой чередой подкатывают они к берегу, разбиваясь на тысячи брызг.
Стоило ему подумать о родной матери, как перед ним тут же вставала приёмная, когда думал о приёмной, видел перед собой родную. Обе были ласковые, добрые и так похожи одна на другую, что он их едва различал.
Вдруг он вскочил и торопливо зашагал назад, в посёлок. Он ещё и сам не знал, куда понесут его ноги — к матери или к журналисту. Одно ему было ясно — в одиночку не справиться с этой напастью.
У самого посёлка ему встретилась госпожа Грот.
— Курт!
Он остановился как вкопанный.
— Мама…
— Я знаю, всё знаю, — сказала госпожа Грот печальным, упавшим голосом. — У меня только что был журналист. Он рассказал про ваш разговор…
Она взяла его за руку. Погружённый в свои грустные думы, Янко даже не заметил этого. Молча шли они по берегу. Далеко за посёлком сели на каменную плиту.
— Я сама всего не знала, — нарушила молчание госпожа Грот. — Не знала, что твоя родная мать ещё жива. Я бы тебя не взяла, если б не была уверена в том, что ты сирота. Впрочем, прошло несколько лет, и никто о тебе не спрашивал. — Она взглянула на взволнованное море. — Когда я узнала, что твоя родная мать жива и просит тебя вернуть, то так растерялась, что вообще не могла говорить с тобой об этом. И за тебя боялась. Поэтому и послала тебя в Кассель, поэтому мы и приехали сюда, на море. — Она обняла Янко, прижала к себе. — Не уезжай! В Тенчахе ты никого не знаешь, даже мать. А здесь у тебя есть я, есть отец, он, правда, крутой человек, но по-своему любит тебя, есть тётка, Хильда и Макс, школьные товарищи, у тебя есть всё, что душе угодно. Если уедешь, я буду целыми днями одна, буду…
Янко посмотрел ей в глаза.
Неужели он оставит её? И уедет в незнакомый край, к людям, говорящим на другом, непонятном языке. И его там никто не поймёт. К тому же ни у кого на свете нет лучшей матери, чем у него. И он обвил руками её шею:
— Мама! Мама моя!
Госпожа Грот ещё крепче прижала его к себе:
— Курт, мой Курт!
А море по-прежнему билось о берег, где женщина, которая не была матерью, но имела материнское сердце, обнимала мальчика, у которого были две матери и который именно поэтому чувствовал себя сиротой, ибо не знал, какую выбрать — ту, что воспитывала его все последние годы, или вернуться к той, которая научила его выговаривать первые слова и делать первые шаги и которую он знал лишь по далёким, полузабытым воспоминаниям.
