— А ну, мальчуганы! Давайте-ка я вам помогу!
В одно мгновение Николай Евгеньевич оказался на стремянке рядом с Сеней. — Подайте-ка мне полоску, — скомандовал он. — Я мальчишкой, когда на даче с мамой жил, — однажды три комнаты оклеил. Тряхну стариной… Ага! Обои с рисунком. Дело коварное… Ничего, подгоним.
Наш неожиданный помощник работал удивительно ловко. Через пятнадцать минут с обоями было покончено. Оставался бордюр.
— Бордюр мы будем клеить с помощью „человека-лестницы!“ — сказал Николай Евгеньевич и скинул с себя китель.
— Сними ботинки и встань ко мне на плечи! — обратился он к Бобу.
Боб не заставил себя ждать. Раз! — и его голова оказалась под самым потолком. По мере того, как Боб наклеивал бордюр, „человек-лестница“ двигался вдоль стенок.
Часы показывали без десяти семь, когда последний метр бордюра окаймил комнату, а с улицы донесся шум подъехавшего грузовика.
Я выглянул в окно. На грузовике — на тюках и на корзинках сидели наши ребята из лагеря. Из кабинки шофера выходила сама Людмила Ивановна…
— Бежим! — шепнул я друзьям.
— До свиданья! — крикнули мы и, схватив свои кисти и ведро, выбежали из квартиры.
— Мальчики! Мальчики! — неслось нам вслед. — Куда вы, куда?
Молча мчались мы по лестнице в спасительный подвал. Вот и дверь. Ползком мы подобрались к окну с откинутым щитком.
Людмила Ивановна уже шла по двору… Пузырек и редактор „Известий форта Тимура“ — Глеб Сахновский несли ее вещи.
— Нет, нет, Людмила Ивановна! Мы сами, сами донесем, — спорил Пузырек. — Не помогайте… Шофер нас подождет…
— Колечка! — вдруг крикнула Людмила Ивановна и бросилась в подъезд.
Пузырек и Глеб в растерянности остановились.
Что произошло в подъезде при встрече Людмилы Ивановны с сыном, мы видеть и слышать не могли. Через минуту Николай Евгеньевич сам понес наверх корзинку и мешок Людмилы Ивановны. Пузырек и Глеб побежали к грузовику.
В тот же вечер, пока еще не окончательно стемнело, Сеня вставил с помощью замазки, которую мы стянули у знаменитого профессора, стекла у больной соседки Марии Петровны. Я и Боб закончили ремонт в квартире ненастоящей тетушки. Она встретила нас с распростертыми объятиями. И мы сразу поняли, как напрасны были наши страхи.
Дверь „под дуб“ была Бобом снова перекрашена. Теперь она уже не напоминала задачу по отгадыванию следов диких зверей. Гусиные перья за себя постояли!
Заодно мы подправили, с помощью белил и голландской сажи, добытой Бобом, злополучную единицу на квартирном номере. Единица опять превратилась в четверку!
В эту ночь я спал так крепко, что, пожалуй, меня не разбудить бы и пушкой. Я не слышал ни как мама вернулась с работы, ни как она уходила рано утром. Проснувшись в девять часов, я увидел подле кровати на стуле новую, самую настоящую полевую сумку.
Расстегнув сумку, я ахнул. В ней лежали: компас, в карманчике перочинный нож и две толстых тетрадки в линейку. Вот в них-то я и пишу теперь свою повесть.
Милая мама! Как я был тронут твоим подарком к новому учебному году. Ты всегда угадываешь самые заветные желания!
До начала занятий в нашем распоряжении был еще целый свободный день. Мы с Бобом решили покончить со всеми долгами, которые мы наделали за последнее время.
Пообедав в школе, мы отправились на Кировские острова наловить лягушек, чтобы расквитаться с завхозом, а заодно и погулять.
На Елагином мы не были целых три года. Но он почти не изменился. Трава здесь оказалась не хуже, чем в мексиканских прериях, доходила местами нам до плеч.
Мы занялись охотой на лягушек. Особенно много их оказалось у пруда возле Стрелки, на взморье. Мы наловили пятьдесят восемь штук, самых крупных. Рюкзак Боба совсем раздулся.
Увлеченные охотой, мы не заметили как красный диск солнца спрятался за морским горизонтом, а в небе появился узкий серп луны.
С моря дул холодный ветерок. На Стрелке было безлюдно — ни одного человека.
Усевшись верхом на алебастровых львов, украшающих Стрелку, мы смотрели на темное море. Боб сидел на совершенно целом льве, а я на льве с отбитой задней лапой.
— Дует чистый вест! — крикнул Боб. — По левому борту виден парус! — и Боб пересел на льва с отбитой лапой, позади меня.
Слева от нас прошел из залива в Невку швербот. На носу и на корме у него чуть светились сигнальные огни. Потом где-то далеко в море пронесся торпедный катер.
— Ух, славно здесь! — воскликнул Боб, и в ту же секунду, как из-под земли, подле львов выросли две фигуры.
— Это, наверное, они! — прошептал женский голос.
Луч света от электрического фонаря ударил мне в глаза.
— Слезайте, граждане! Приехали! — сказал другой женский голос.
Я узнал в одной из женщин храбрую милиционершу, которая во время блокады всегда стояла на Кировском проспекте и никуда не уходила во время обстрела.
— Они? — спросила милиционерша, освещая наши лица.
— Вроде они! У того тоже был мешок за спиной. Они туда и складывали…
— Она о лягушках… — успел шепнуть мне Боб.
— Нечего сговариваться! — сердито закричала гражданка в штатском.
— Мы больше не будем! — сказал Боб дрожащим голосом. — Мы в последний раз. Честное слово, не знали, что их нельзя брать. Уверяю вас…
— Как не знали? — перебила его сердитая гражданка. — Не морочь мне голову. Покажут вам, как таскать государственное добро! А на вид такие приличные!..
— Ну, идемте на пост! — строго, но вежливо сказала милиционерша. — Там разберем как следует.
Молча, подавленные страшным обвинением в похищении государственных лягушек, мы зашагали к милицейскому посту.
Пост оказался совсем близко, в маленькой будочке. Там горел свет и стоял столик с телефоном. Милиционерша села за столик и положила перед собою лист бумаги.
— Ну-ка, показывайте, граждане, ваш мешок! — сказала она.
— Сейчас! Сейчас! — бормотал Боб, снимая с плеч свой мешок.
— Сколько штук? — спросила милиционерша.
— Пятьдесят восемь! — чистосердечно сознался Боб. — Все крупные…
— Пятьдесят восемь! — завопила наша обвинительница. — Все, все ограбили. Дочиста… Самые крупные… — запричитала она. — Товарищ милиционерша! Ты пересчитай хорошенько. Я за каждую штуку отвечаю.
Милиционерша развязала Бобин мешок и сунула туда руку. В тот же миг из мешка на стол выпрыгнули три лягушки!
Тут произошло что-то удивительное. Милиционерша взвизгнула и вскочила с ногами на стул.
— Что это у вас! Уберите скорей! — умоляюще кричала она.
Мы бросились ловить лягушек и водворили их опять в мешок.
— Страсть боюсь их! — созналась милиционерша, слезая, наконец, со стула.
— Это они нарочно придумали! — возмутилась наша обвинительница. — Испоганили своими лягушками все огурцы…
— Огурцы! — обрадованно воскликнули мы. — Честное слово! Там одни лягушки! Пятьдесят восемь штук. Самых крупных.
— Как, одни лягушки?
В будке поднялся ужасный хохот. Смеялись мы, смеялась милиционерша. Не смеялась только наша обвинительница — ей было не до смеха. Воры, похитившие огурцы, исчезли.
Что же оказалось! Мнимая заведующая лягушками на самом деле была сторожиха на огороде, расположенном поблизости. Туда забрались двое мальчишек и потаскали огурцы. Мальчишки, когда их заметила сторожиха, убежали по направлению к Стрелке. Нас случайно спутали.
По правде говоря, мы с Бобом здорово перетрусили пока все это не выяснилось. А теперь нам было очень весело.
Особенно нас смешило, что милиционерша, которая не боялась снарядов, испугалась обыкновенных лягушек.
Расстались мы с храброй милиционершей и „заведующей лягушками“ в самых приятельских отношениях.
На первый урок я и Боб чуть не опоздали, так как отдавали завхозу наш долг лягушками.
Мы вбежали в класс одновременно со звонком, не успели даже хорошенько поздороваться с ребятами, как вошла Людмила Ивановна.
Все встали и дружно крикнули:
— Здравствуйте, Людмила Ивановна! Пятый класс в сборе!
— Не так громко, мальчики! — улыбнулась Людмила Ивановна. — Поздравляю вас с новым учебным годом!
Людмила Ивановна обежала глазами весь класс, и мне показалось, что она особенно внимательно посмотрела на меня и Боба. Мы сидели в среднем ряду на третьей парте.
— В этом учебном году я опять буду вашей классной воспитательницей и, надеюсь, что мы попрежнему останемся друзьями… — и Людмила Ивановна посмотрела на Сеню.
Сеня заерзал на скамье, потому что он строчил какую-то записку. Видно, дело было очень срочное. На уроках Людмилы Ивановны мы никогда не переписывались.
