Школа Достоевского,
Будь нам мать родная,
Научи, как надо жить
Для родного края.
Ревел бас Викниксора, сливаясь с мощными аккордами беккеровского рояля, а два тоненьких и слабых голоска, фальшивя, подхватывали:
Путь наш длинен и суров,
Много предстоит трудов,
Чтобы вы-и-й-ти в лю-у-ди,
Чтобы вы-и-й-ти в лю-у-ди.
Когда пение кончилось, Викниксор встал и, отдышавшись, сказал:
– Молодцы! Завтра же надо будет спеть наш гимн всей школой.
Янкель и Японец, гордые похвалой, с поднятыми головами прошли мимо воспитателя и отправились в спальню.
На другой день вся Шкида зубрила новый гимн республики Шкид, а имена новых шкидских Руже де Лилей [2] – Янкеля и Японца – не сходили с уст возбужденных и восхищенных воспитанников.
Гимн сразу поднял новичка на недосягаемую высоту, и оба автора сделались героями дня.
Вечером в столовой вся школа под руководством Викниксора уже организованно пела свой гимн.
Человек в котелке. – Исчезновение в бане. – Опера и оперетта. – Война до победного конца. – Кое-что о Пессимисте со Спичкой. – Безумство храбрых.
Халдей – это по-шкидски воспитатель.
Много их перевидала Шкида. Хороших и скверных, злых и мягких, умных и глупых, и, наконец, просто неопытных, приходивших в детдом для того, чтобы получить паек и трудовую книжку. Голод ставил на пост педагога и воспитателя людей, раньше не имевших и представления об этой работе, а работа среди дефективных подростков – дело тяжелое. Чтобы быть хорошим воспитателем, нужно было, кроме педагогического таланта, иметь еще железные нервы, выдержку и громадную силу воли.
Только истинно преданные своему делу работники могли в девятнадцатом году сохранить эти качества, и только такие люди работали в Шкиде, а остальные, пайкоеды или слабовольные, приходили, осматривались день-два и убегали прочь, чувствуя свое бессилие перед табуном задорных и дерзких воспитанников.
Много их перевидала Шкида.
Однажды в плохо окрашенную дверь Шкиды вошел человек в котелке. Он был маленький, щуплый. Птичье личико его заросло бурой бородкой. Во всей фигуре новопришедшего было что-то пришибленное, робкое. Он вздрагивал от малейшего шороха, и тогда маленькие водянистые глаза на птичьем личике испуганно расширялись, а веки, помимо воли, опускались и закрывали их, словно в ожидании удара. Одет человек был очень бедно. Грязно-темное драповое пальто, давно просившееся на покой, мешком сидело на худеньких плечах, бумажные неглаженые брюки свисали из-под пальто и прикрывали порыжевшие сапоги солдатского образца. Это был новый воспитатель, уже зачисленный в штат, и теперь он пришел посмотреть и познакомиться с детьми, среди которых должен был работать. Скитаясь по комнатам безмолвной тенью, маленький человек зашел в спальню.
В спальне топилась печка, и возле нее грелись Японец, Горбушка и Янкель.
Маленький человек осмотрел ряды кроватей, и, хотя было ясно видно, что это спальня, он спросил:
– Это что, спальня?
Ребята изумленно переглянулись, потом Япошка скорчил подобострастную мину и приторно ответил:
– Да, это – спальня.
Человек тихо кашлянул.
– Так. Так. Гм… Это вы печку топите?
– Да, это мы печку топим. Дровами, – уже язвительно ответил Японец, но человек не обратил внимания.
– Гм… И вы здесь спите?
– Да, и мы здесь спим.
Человек минуту походил по комнате, потом подошел к стене и пощупал портрет Ленина.
– Это что же – сами рисовали? – снова спросил он.
В воздухе запахло комедией. Янкель подмигнул ребятам и ответил:
– Да, это тоже сами рисовали.
– А кто же рисовал?
– А я рисовал. – Янкель с серьезным видом подошел к воспитателю и молча уставился в него, ожидая вопросов.
Маленький человек оглядел комнату еще раз и остановил взгляд на кроватях.
– Это – ваши кровати?
– Да, наши кровати.
– Вы спите на них?
– Мы спим на них.
Потом Янкель с невинным видом добавил:
– Между прочим, они деревянные.
– Кто? – не понял воспитатель.
– Да кровати наши.
– Ах, они деревянные! Так, так, – бормотал человек, не зная, что сказать, а Янкель уже зарвался и с тем же невинным видом продолжал:
– Да, они деревянные. И на четырех ножках. И покрыты одеялами. И стоят на полу. И пол тоже деревянный.
– Да, пол деревянный, – машинально поддакнул халдей.
Японец хихикнул. Шутка показалась забавной, и он, подражая Викниксору, непомерно растягивая слова, с серьезной важностью проговорил, обращаясь к воспитателю:
– Обратите внимание. Это – печка.
Халдей уже нервничал, но шутка продолжалась.
– А печка – каменная. А это – дверцы. А сюда дрова суют.
Маленький человек начал понимать, что над ним смеются, и поспешил выйти из комнаты.
Скоро вся Шкида уже знала, что по зданию ходит человек, который обо всем спрашивает.
За человеком стала ходить толпа любопытных, а более резвые шли впереди него и под общий хохот предупредительно объясняли:
– А вот тут – дверь…
– А вот – класс…
– А это вот – парты. Они деревянные.
– А это – стенка. Не расшибитесь.
Через полчаса затравленный новичок укрылся в канцелярии, а толпа ребят гоготала у дверей, издеваясь над жертвой любознательности.
Запуганный приемом, маленький человек больше уже не приходил в Шкиду. Человек в котелке понял, что ему здесь не место, и удалился так же тихо, как и пришел.
Не так просто обстояло дело с другими.
Однажды Викниксор представил ребятам нового воспитателя.
Воспитатель произвел на всех прекрасное впечатление, и даже шкидцы, которых обмануть было трудно, почувствовали в новичке какую-то силу и обаяние.
Он был молод, хорошо сложен и обладал звучным голосом. Черные непокорные кудри мохнатой шапкой трепались на гордо поднятой голове, а глаза сверкали, как у льва.
В первый же день дежурства ему выпало на долю выдержать воспитательный искус. Нужно было вести Шкиду в баню.
Однако юноша не сробел, и уже со второй перемены голос его призывно гремел в классах:
– Воспитанники! Получайте белье. Сегодня пойдете в баню.
Шкидцы тяжелы на подъем. Любителей ходить в баню среди них – мало. Сразу же десяток гнусавых голосов застонал:
– Не могу в баню. Голова болит.
– У меня поясница ноет.
– Руку ломит.
– Чего мучаете больных! Не пойдем!
Но номер не прошел. Голос новичка загремел так внушительно и властно, что даже проходивший мимо Викниксор умилился и подумал: «Из него выйдет хороший воспитатель».
Шкидцы покорились. Ворча, шли получать белье в гардеробную, потом построились парами в зале и затихли, ожидая воспитателя.
А тот в это время получал в кладовой месячный паек продуктов в виде аванса.
Ученики ждали вместе с Викниксором, который хотел лишний раз полюбоваться энергичным новичком. Наконец тот пришел. За спиной его болтался вещевой мешок с продуктами.
Он зычно скомандовал равняться, потом вдруг замялся, нерешительно подошел к Викниксору и вполголоса проговорил:
– Виктор Николаевич, видите ли, я не знал, что ученики пойдут в баню… и поэтому не захватил белья.
– Ну, так в чем же дело?
– Да я, видите ли, хочу попросить, чтобы мне на один день отпустили казенное белье. Разумеется, как только сменюсь, я его принесу.
Обычно такие вещи не допускались, но воспитатель был так симпатичен, так понравился Викниксору, что тот невольно уступил.
Белье тотчас же подобрали, и школа тронулась в баню. Все шло благополучно.
Пары стройно поползли по улице, и даже ретивые бузачи не решались на этот раз швыряться камнями и навозом в трамвайные вагоны и в прохожих.
В бане шумно разделись и пошли мыться.
Воспитатель первый забрался на полок и, казалось, совсем забыл про воспитанников, увлекшись мытьем.
Потом ребята одевались, ругались с банщиком, стреляли у посетителей папиросы и совсем не заметили отсутствия воспитателя. Потом спохватились, стали искать, обыскали всю баню и не нашли его. Подождав полчаса, решили идти одни.
Нестройная орда, вернувшаяся в школу, взбесила Викниксора. Он решил прежде всего сделать выговор новому педагогу. Но того не было. Не явился он и на другой день. Викниксор долго разводил руками и говорил сокрушенно:
– Такой приятный, солидный вид – и такое мелкое жульничество. Спер пару белья, получил продуктов на месяц, вымылся на казенный счет и скрылся!..
Однако урок послужил на пользу, и к новичкам педагогам стали с тех пор больше приглядываться.
Галерея безнадежных не кончается этими двумя. Их было больше.
Одни приходили на смену другим, и почти у всех была единственная цель: что-нибудь заработать. Каждый, чтобы удержаться, подлаживался то к учителям, то, наоборот, к воспитанникам.
Молодой педагог Пал Ваныч, тонконосый великан с лошадиной гривой, обладал в этом отношении большими способностями.
Он с первого же дня взял курс на ученика, и, когда ему представили класс старших, он одобрительно улыбнулся и бодро сказал:
