— Ну… да! — Стеша отвечает, и — оживилась: — Слыхал, небось, и авторучки такие бывают, которые ядом плюются, и зонтиком можно до смерти уколоть. Наши не то еще придумают!
— Вот–вот! — Ваня поддакивает. — Ты через куклу связь с ними держишь, да? Внутри рация упрятана? Дайко! — и собрался у куклы голову свинтить, но девочка не дала — отняла куколку.
— Даже и не думай! — орет. — Там очень капризное техническое устройство, сломаешь еще…
— А можно я сам что‑нибудь спрошу?.. — Ваня тогда.
— Ну, спроси, — Стеша протянула куклу. — Но учти, она стихами только отвечает. Чтобы врагов запутать…
— Понятно!
— И у ней только про серьезное надо спрашивать…
— Хорошо.
Ваня уж знал, про что спросить!.. Поглядел на Стешу и попросил ее удалиться, дескать, у меня секретный будет вопрос… Десантница нахмурилась:
— Уж не про меня ли расспросить хочешь? Так учти — я засекреченный агент, она тебе про меня ничего не скажет…
— Нужна ты мне! — Ваня ей полушутливо. — Про другое совсем хочу узнать…
— Ну, смотри!
И когда девчонка убралась с сеновала, Ваня, дав куколке остатки шаньги, умильно сказал:
— Куколка Леля, покушай, да моего горя послушай… Понимаешь, у меня нет отца–матери, то есть мать‑то я, кажется, нашел, да… Да толку‑то от нее!.. Конечно, мне у бабушки хорошо, даже очень хорошо, но… Узнать я хотел, а отец мой он… где‑нибудь есть? Жив, нет ли? И… знает ли про меня?
Взгляд куколки стал живым, рот открылся, и она пропела дребезжащим голоском:
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки–баю.
Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
Песенку спою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки–баю.
По камням струится Терек,
Плещет мутный вал;
Злой чечен ползет на берег,
Точит свой кинжал;
Но отец твой старый воин,
Закален в бою;
Спи, малютка, будь спокоен,
Баюшки–баю.
Ваня пристально смотрел сквозь стекло на дорогу, думая, что вот–вот он отправится по ней — а куда?.. Сердечко‑то понывало… Ох, тяжко будет без Шишка!.. Там, в горах‑то, люди серьезные, скорей всего, и не посмотрят, взрослый ты или не взрослый, у них один разговор: голова с плеч — и всё тут!..
Собраться‑то недолго — он уж давно наметил, что сложить в котомочку, и деньги у него были какие–никакие… Бабушка давала иной раз на мороженое, а он морожено‑то не ел, деньги в свинью–копилку складывал. На часы копил. Теперь денежки‑то и пригодились! Но на два билета, конечно, не хватит. Да Стеша сказала, так, дескать, поедем, зайцами… А насчет часов: есть у десантницы часы–те, ежели что — какое время на дворе, он уж узнает!..
И вдруг услышал Ваня вздох. Глянул — подрезанное растение силится что‑то сказать. Теперь живинка только по словечку в день выдавливала, да и то — скажет и сразу свянет… А тут заговорила Кровохлебка, и не одно слово вымолвила, а целых четыре:
— Возьми… меня… с собой! — и выдохлась, набок склонилась.
— Да как же я тебя возьму! — Ваня опешил, вот, разговоры‑то секретные вели при ней, а она теперь вишь что удумала! — И где это видано — растения в дальнюю дорогу брать?! Да ты и не выдюжишь — путь‑то не близкий, поливать тебя надо, а чем? И в чем тебя везти — в котомку, что ль, посадить?
Но Кровохлебка ответить уж не могла, только листочки к Ване протянула. Жалко ему стало живинку. И решился мальчик:
— У десантницы кукла в рюкзаке, а я чем хуже! Пускай у меня тоже кто‑нибудь будет! А насчет воды — вода‑то она везде есть, это ведь не пища! — И кивнул растению:
— Ладно, поехали со мной!
И Кровохлебка, как политая водой, заблестела, даже вроде вытянулась чуток!
Чугунок–от тяжелый, дак Ваня нашел для живинки легкий транспорт — алюминиевую кастрюльку. Земли насыпал — и пересадил.
Вот так дружина у него, подумалось: девчонка, кукла да цветок! Ну, и навоюют они! Вот Волх Всеславьевич[25]‑то посмеялся бы!
И тут Ваня вспомнил про лешаков! Если с Шишком не удалось, так, может, тут попробовать?! А вдруг кто из них согласится повоевать?! Хорошо бы, конечно, Цмока[26] вызвать — это лешак заслуженный, награжденный орденом! Если только не спит он беспробудным сном… А что ж: попытка — не пытка! С лешаками‑то совсем другой выйдет коленкор!
Но десантнице про свои планы Ваня, до поры до времени, решил не сказывать, а ну как опять ничего не выйдет — засмеет ведь его!
И — можно было ехать! Василиса Гордеевна ушла со двора, сказавшись, что до вечера, дескать, ешьте тут без меня шаньги, молоком запивайте. Ваня со Стешей переглянулись…
И только бабушка за порог, Ваня шаньги с перепечками — в котомку отправил, туда же топорик сунул. Увернул сменку, теплые вещи, кастрюльку с Кровохлебкой умостил так, чтобы стебель наружу торчал. Степанида Дымова, хоть выкатила глаза на растение, сидящее в котомке, но сказать ничего не посмела.
А Ваня взялся за письмо бабушке — всю ручку изгрыз, никак слова подходящие не находятся. Стеша уж поторапливать его стала. Тогда Ваня кое‑как изложил суть дела, девочка от себя приписку сделала, дескать, извините–простите, но так обстоятельства складываются, у нас с Ваней важное задание, не поминайте, де, лихом, и спасибо за всё.
Оставили письмо на видном месте. Ваня обошел избу: уж так ему не хотелось уходить в этот раз! На дорожку присели, и — пошли.
Мальчик дверь на замок запер, ключ на обычное место сунул: в мох между бревнами.
Никто их не провожал, заговор на добрый путь Ваня сам прочел, велел Стеше повторять:
— Марья Моревна лежит в горах, держит крест в руках. Я крещуся, ангелу преклонюся. Ангел мой, сохрани меня в поле, в доме, в пути, в дороге, от пули свинцовой, от ножа стального, от зверя черного, от змея ползучего. Покрой меня, господи, правой пятой, нетленной рукой. Аминь, аминь, аминь!
Степанида Дымова слово в слово повторила.
— Пошли теперь! — Ваня обронил.
Вот ворота заскрипели и — хлопнули, закрываясь…
Ваня от девочки отворачивается — крепится, чтоб не завеньгать[27]. На проспект вывернули — мальчик вздрогнул: показалось, за людьми — бабушка мелькнула… Нет, поблазнилось!
Тут и сказал он Стеше, дескать, прежде чем на юг отправляться, надо им в один лесок завернуть, а без этого, де, никак — пути, де, не будет. Десантница плечами подернула: — Надо так надо! На автовокзал приехали — Ваня посмотрел на расписание: 120–й номер до Теряева‑то идет…
В автобусе мальчик объяснил водителю, в какое место им надобно… Дескать, где‑то за Теряевом должна быть просека, вот там бы остановить…
— Ищите сами свою просеку! — шофер‑то им. — Мне еще каждую просеку в уме держать!
Вот едут, в окошечки поглядывают — вначале город за ними бежал, потом лес припустил. Автобус‑то едет поскрипывает, остановится — кого‑то впустит, кого‑то выпустит. Так и едут. Вот лес убрался к горизонту.
— Теряево! — крикнул водитель.
Ваня встрепенулся — вон оно село‑то, откуда Житные пошли, с дороги чуть видать… И укатилось Теряево под уклон, как пасхальное яичко.
— Теперь хорошенько смотри! — Стеше говорит. И сам к окошку прильнул.
А густой лес опять к трассе подступил, перешагнул через нее — и с двух сторон обступил дорогу, еловые ветки прямо в окошки ведь заглядывают: кому там, дескать, на месте не сидится!.. И вот мальчик увидел: узкий коридор протянулся по лесу, и по ту сторону шоссе продолжается, будто еще одна дорога, поперечная, легла на пути. И вон знак мелькнул: Москва — столько‑то километров.
— Остановите, остановите! — Ваня закричал. И — скорей к дверям. Стеша — за ним. Вывалились из автобуса, и стоят на росстани[28] дорог — одни. Трасса‑то пустая, а просека — тем более. Ваня сориентировался, на какую им сторону: сосна должна выситься выше всех сосен, так им туда! А Алёнушка с братьями — если мел у них еще остался! — они там, по другую сторону… Ох, не думать, не думать, не думать! Опять он сюда попал!
— Ты куда припустил‑то так? Будто кто за нами гонится… — Стеша кричит, далёко десантница‑то отстала. А он и забыл совсем про нее. Забыл, зачем они сюда пожаловали. Стороной прошли сосновый бор — мало совсем деревьев‑то осталось, вырубили, что ли?.. Вот и смешанный лес пошел, тут тоже сплошные вырубки, заросшие молодым ольшаником, не пожар ли уж случился? Но нашел он всё ж таки дерево, которое показалось ему подходящим. Достает из котомки топорик — Стеша плечиками пожимает:
— А топор‑то тебе зачем?
