не знаешь, ничего не видел…
— А ты сам, Жак? Тебе тоже нужно уходить…
Жак понимал: идёт облава на тех, кто расклеивает листовки против войны. Надо как можно скорее предупредить своих.
— Мне надо идти туда…
«Но там жандармы, Жак!» — хотел было закричать Поль.
Старший брат, приняв самый небрежный вид, двинулся вниз по улице, туда, откуда шли жандармы. Поль хотел спросить Жака, что делать с ведёрком и листовками, но в это мгновение из-за угла появилась первая шеренга синих мундиров. Впереди — два офицера.
— Стой! — раздался окрик. — Кто такой? Проверить документы!
Поль не слышал, что сказал Жак. Он увидел только, как офицер сделал знак, и два жандарма бросились обыскивать Жака. Они вынули из кармана Жака розовый билет. Поль знал его — это был пропуск в порт.
А в это время офицеры допрашивали Жака:
— Так ты идёшь с работы? Но ведь сегодня в порту ваши парни не работают.
Жак усмехнулся.
— Не работают те, которые не интересуются заработком, — сказал он. — Я не из таких. Мне денежки всегда нужны…
Офицеры переглянулись.
— Ага, значит, ты поумней других, — сказал лейтенант. — Не станешь голодать и сидеть без работы из-за какого-то там Вьетнама?..
Жак засмеялся.
— Вот ещё: нужен мне этот Вьетнам, как рыбе зонтик, — сказал он очень убедительно. Потом вытянулся по-военному: — Так как же, разрешите идти, господин капитан?
Капитан минуту подумал, потом махнул рукой:
— Можешь идти, таких мы не задерживаем.
И Поль, тревожно следивший за братом, увидел, как Жак всё такой же неторопливой походкой направился к углу и скрылся из виду.
Только тогда мальчик вспомнил, что он всё ещё стоит на месте. А ведёрко? А листовки? Вот они лежат здесь, у самых ног Поля… Жак не мог их взять, но, конечно, думал, что Поль позаботится об этом. Ведь сказал же он, что Поль стал совсем большой…
Мальчик беспомощно оглянулся по сторонам и вдруг в двух шагах от себя увидел тёмный подъезд дома.
Поль схватил в одну руку ведёрко, в другую свёрток и нырнул в подъезд; под ногами он нащупал ступеньку и сел, стараясь сжаться. Ведёрко и свёрток он засунул за спину. В случае чего, он даже сядет на ведро, прикроет его собой. Ничего, что штанишки будут измазаны клеем, мама, когда узнает, наверно не станет сердиться!..
У самой двери раздались голоса.
— А это что? Смотрите, капитан, эти забастовщики и здесь ухитрились расклеить свои возмутительные листовки! — сказал чей-то густой бас. — Какие наглецы! Нет, я не успокоюсь, пока не выловлю всех их вожаков!
— Ого, а клей совсем свежий! — воскликнул тот, кого звали капитаном. — Лейтенант, мы с вами сваляли дурака — дали уйти этому парню. Это наверное его рук дело! Сейчас же нужно организовать погоню! — Он громко скомандовал: — Сержант, берите троих — и бегом за тем парнем, которого мы обыскивали. Догнать и привести немедленно! Он не мог уйти далеко.
Лейтенант сказал:
— У этого парня могли быть товарищи… Обычно один у них сторожит, пока другой клеит.
— Вы правы, лейтенант, — отозвался капитан. — Взвод, прочесать все ближайшие кварталы до порта! Осмотреть все подъезды и ворота! Задержать всех подозрительных!
Маленький Поль сидел не дыша. Он был уверен, что жандармы услышат, как колотится его сердце. Вон как оно стучит: стук, стук, стук!.. Нет, это не сердце, это шаги.
Звякнули ружья. Две тёмные фигуры заслонили дверь. Поль облизал губы. Сейчас жандармы перешагнут порог и наткнутся прямо на него. Найдут ведёрко с клеем и листовки.
Грубый голос сказал:
— Что ж ты стоишь, Мишо? Ты же слышал приказ капитана: осмотреть все подъезды и ворота!
— Слышать-то слышал, — ответил Мишо, — да вон какая темень… Того и гляди, свернёшь себе шею в этих подъездах.
— А у меня на этот случай фонарик припасён, — сказал первый жандарм, — возьми, Мишо, зажигай…
На своей ступеньке маленький мальчик закрыл глаза. Он не мог и не хотел видеть, как загорится фонарик жандарма. Но прошла минута, другая — всё было тихо, и Поль снова открыл глаза. Стояла всё такая же темнота.
— Да что ж ты так долго возишься, Мишо? — нетерпеливо крикнул первый жандарм. — Нажми кнопку — лампочка и загорится. Или дай мне, я зажгу…
Мишо громко запыхтел.
— Да вот, заело что-то в твоём фонаре… — пробормотал он. — И знаешь, что я тебе хотел сказать, Роже: давай-ка доложим капитану, что мы всё осмотрели, а сами уйдём отсюда подобру-поздорову. Не нравится мне это дело, Роже. Того и гляди, какой-нибудь рабочий или грузчик из порта подстерегут нас и так отколотят, что костей не соберёшь… Сам знаешь, народ не хочет воевать.
Роже закашлялся.
— Гм, ты так думаешь, Мишо? — сказал он наконец. Пожалуй, ты дело говоришь. Никто в народе не хочет этой войны с Вьетнамом. Читал ты листовки?
— Читал, — пробормотал Мишо. — Так как же: идём, что ли, Роже?
— Идём, Мишо.
Снова звякнули ружья, и тёмные фигуры скрылись.
Маленький Поль боялся поверить своему счастью. Может быть, это просто военная хитрость и жандармы нарочно говорили, что уходят? Нет, Поль ещё подождёт вылезать…
Сколько времени мальчик просидел в своём убежище, он и сам не знал. Кругом было черно, как в погребе, а Поль всегда боялся темноты. К тому же Поль всё сильнее тревожился о старшем брате. Где Жак? Удалось ли ему убежать, спрятаться? Вон какой злой этот капитан — послал жандармов ловить Жака!
От долгого сиденья на ступеньке у мальчика затекли ноги. Он с трудом подполз к двери, осторожно высунул голову. Никого. Одни фонари стоят на улице, как часовые. В домах темно, все уже давно спят. Полю вдруг тоже очень захотелось спать. Свернуться калачиком рядом с мамой… Вот хорошо было бы!.. Что-то сейчас делает мама? Верно, бегает, ищет всюду своего сыночка… У Поля даже в носу защипало от жалости к самому себе.
Он чуть не заплакал, но во-время вспомнил, что Жак считает его совсем взрослым, и постарался приободриться. Ну конечно же, в мае ему исполнится семь лет, и вовсе незачем распускать нюни!
Мальчик собрался в путь. Под ногами у него звякнуло ведёрко. На минуту у Поля мелькнула мысль оставить всё это здесь. Но вдруг вернётся Жак и спросит: «Куда ты девал ведёрко? Куда девал листовки?» Нет, нельзя их оставлять…
И, взяв подмышку свёрток, а в руки ведёрко, Поль решительно вышел на улицу.
Где-то вдалеке раздавались свистки полицейских, лаяла собака. Вот и та стена, на которой Жак наклеил листовку.
