дверь — точно солнце померкло для нее. Девочка заплакала навзрыд; она плакала горько и беспомощно, захлебываясь, с отчаянными криками.
— Это что за фокусы! Наталья, замолчи! Сейчас же замолчи! Не смей и пикнуть! Я кому говорю? Молчать! — грозилась разгневанная тетка, подбегая к дивану, за которым рыдала девочка.
— Машенька, пожалуйста, оставь Наташу. Ты мне мешаешь заниматься. Наташа, замолчи, — послышался из-за перегородки голос Петра Васильевича.
Зажимая рот руками, вся вздрагивая, прижимаясь головой к дивану, Наташа замолчала, затаив свое горе…
В семье Петровых потекла все та же серая, однообразная жизнь. Только Наташа стала другой: она очень выросла за последний год, похудела; в ее больших глазах светилась недетская грусть. Наташа узнала иную жизнь, содержательную и счастливую, она слышала иные речи, и грусть о потерянном, жажда новых знаний мучили пытливого ребенка.
Когда тетка и Липа по вечерам уходили из дому, девочку запирали на ключ. Воспоминания уносили Наташу в недалекое милое прошлое, и грустным, тихим голосом, сидя на диване, она начинала напевать свою любимую «Среди долины ровныя». Задумавшись, она часто вспоминала дядю Колю: «Где-то он теперь? Неужели ходит по улице холодный и голодный? Вспоминает ли ее, Наташу? Да, конечно, вспоминает. Хоть бы одним глазком увидеть его!»
Наташа ужасно тосковала о дяде и плакала втихомолку ночи напролет.
После ухода Николая Васильевича тетка и Липа прохода не давали девочке своими насмешками.
— Певица, что же вы не повторяете свои арии? Ведь скоро опять будет ваш концерт! — приставала Липа.
— Они с дядюшкой-флейтистом будут ходить по дворам. Он станет на дудке свистеть, а она будет петь и плясать. Вот он ее и готовил в уличные певицы, — вторила Марья Ивановна.
Наташа молчала, грустила и пряталась от всех.
Однажды она шла из лавки, несла хлеб. Дело было под вечер, уже стемнело.
— Наташенька, милая! — вдруг окликнул ее знакомый ласковый голос, заставивший сладко забиться маленькое сердечко.
Девочка порывисто обернулась и просияла:
— Дядя Коля!
Она взглянула на него с изумлением и даже отступила.
— Отчего вы так одеты, дядя Коля?
Николай Васильевич смущенно одернул свой черный подрясник и сказал:
— Я буду монахом, Наташечка.
— Монахом?! — переспросила девочка и пристально посмотрела на дядю, как бы желая понять смысл его слов. — Вы живете на улице? — вдруг серьезно спросила Наташа.
— Нет, в монастыре… Это Божий дом. У нас тихо, хорошо… Я пока на испытании, а потом сделают настоящим монахом.
— Вы будете, дядя Коля, ходить с книжкой и собирать милостыню?
— Нет, Наташечка… Я буду работать, буду тебе счастья у Бога вымаливать…
— Я думала, что монахи только милостыньку собирают… — задумчиво произнесла девочка.
— Как же ты-то живешь, милая? Здорова ли?
— Я… живу… здорова…
— Обижают тебя тетенька и Липочка? — шепотом спросил Николай Васильевич, точно боялся, что их разговор услышат, и нежно погладил девочку по голове.
Наташа молча посмотрела на дядю; ее глаза наполнились слезами, она склонила голову и промолчала.
— Терпи, моя бедненькая… Что делать! Молись Богу, Наташечка. Я тоже стану молиться за тебя… Он все устроит к лучшему…
— Мне очень скучно без вас… Я все вспоминала, как мы пели, играли, разговаривали, как я тогда была больна… Помните, дядя Коля? — тихо говорила Наташа.
— Конечно, помню. А уж я-то как скучал!.. Теперь занят — у нас работы много, разные ремесла есть. А тебя все-таки часто вспоминаю…
— Я не скажу, что вас видела… Не то они рассердятся.
— Не говори… Ах да, вот тебе пастилочка, вот леденчик. — Николай Васильевич полез в карман. — Спрячь, Наташечка. Да, иди, пожалуй, — тебя ждут.
— Я пойду… Тетя рассердится.
— Иди, иди. Скоро опять увидимся. Бог даст, нам лучше будет. Я, Наташечка, не пью больше. Хочу человеком стать. Совестно ведь. Я учусь образа [7] рисовать. Ризы у нас тоже делают. Заработать можно…
— Вы придете, дядя Коля? Скоро придете? Вы поскорее… — умоляла девочка.
— Приду, приду… Увидимся… Иди, милая. Прощай!
Наташа шла, улыбаясь, оборачивалась и смотрела на удалявшегося Николая Васильевича. Тот тоже оборачивался и улыбался.
Весело стало на душе у маленькой Наташи: блеснул лучик надежды…
Неожиданно все изменилось.
Как-то вечером Марья Ивановна гадала на картах, Липа сидела рядом с ней и со скучающим видом смотрела на гадание, Наташа копошилась за диваном, Петр Васильевич работал в своей комнате.
Вдруг в прихожей раздался громкий звонок. Марья Ивановна открыла дверь.
— Здесь живет коллежский регистратор [8] Петров? — спросил введший.
— Да. Здесь. Он дома, — испуганно отвечала хозяйка.
— Вот им бумага! Пусть распишутся. Да на чаёк бы, потому — поздравляю их!
Марья Ивановна, не помня себя от удивления, бросилась в комнату мужа.
— Петр Васильевич, тебе тут бумага важная. Какой-то человек казенный принес. Поздравляет. На чай просит. Да ты распишись сначала. Господи, даже страшно! Что такое? Руки-ноги трясутся!
Получив гривенник [9], посыльный ушел.
Петр Васильевич вышел в гостиную и торжественно стал распечатывать конверт. Женщины смотрели на него, затаив дыхание: такие события бывали здесь редко.
— Читай скорее! — воскликнула Марья Ивановна.
— Папа, дайте посмотреть! — попросила Липа.
Петр Васильевич молча читал. Вдруг его лицо просветлело.
— Да говори же! Что такое? Не мучь ты меня! — волновалась жена.
— Наташа принята на казенный счет в Патриотический приют! — радостно сообщил Петр Васильевич.
— Наконец-то! Слава тебе Господи! — Марья Ивановна перекрестилась.
— Наташа, виновница сего торжества, иди-ка сюда! — весело позвал дядя.
Покраснев, девочка вышла из-за дивана и смущенно приблизилась к своим родственникам.
— Понимаешь ты, цыпленок, тебя в приют, в ученье возьмут! Это очень хорошее дело! — Петр Васильевич погладил девочку по стриженой головке.
Наташа молчала.
— Ты рада?
— Рада, — тихо отвечала Наташа, не вполне понимая, чего от нее хотят.
— Вот тебе и благодарность от твоих милых родственничков, — кольнула мужа Марья Ивановна.
— Там уж, душа моя, шалить нельзя. О-о! Там строго. Не то, что дома…
Петр Васильевич пришел в отличное расположение духа и весело расхаживал по комнате.
— Еще не раз вспомнит и тетку, и дядю. Только там нас и оценит, — укоризненно вставила Липа.
— Нет, милочка, не жди. В наш век благодеяний не ценят, — качая головой, вторила ей мать.
— А что, Петр Васильевич, больше для Натальи нам не придется тратиться? Отправка ничего не будет стоить? — тревожно спросила Марья Ивановна.
— Конечно, нет. Там ей все казна даст. Прекрасные учреждения эти приюты — вырастят детей, выучат, людьми сделают.
— Слышь, Наталья? Весь век ты должна за дядю Бога молить, всю жизнь должна ему ручки целовать!..
Недоумевающая Наташа стояла молча, опустив худенькие руки и склонив набок голову, и грустно
