— Мне просто некуда было деться, — доверительно признается Рийна.
Однако трагизм, заключенный в этих словах, не доходит до Рейна. Ему-то всегда есть куда пойти… И он спрашивает совсем не к месту:
— Чего ты сюда пришла?
— А разве нельзя? — пугается Рийна, отступает на шаг и запахивает пальто поплотнее, словно боится, что Рейн оттолкнет ее или произнесет ледяные слова, после которых она не посмеет остаться даже здесь, в этих зарослях, на этих ящиках.
— Нет, почему же… — бормочет Рейн. Ему никак не вникнуть в отчаянное положение Рийны. Очень уж все непонятно, чуждо, в такое даже поверить трудно.
— Так ты пошла бы к этой… Как же ее звали… К этой самой… Лори! — с наивной деловитостью советует Рейн, словно весь вопрос в том, где переночевать.
— Куда ж к ней… Лори ведь в общежитии фабричном живет… Да я к тебе… Я же знаю, что к тебе нельзя… Сама не пойму, почему сюда примчалась… Он ведь меня в который уже раз выгоняет. Я и сама убегала… когда маленькая была… По подвалам, в подъездах ночевала… Когда дома совсем невмоготу становилось… Когда они вместе с матерью гуляли… Не знаю, мне почему-то захотелось увидеть утром именно тебя. Я как знала, что ты с утра пораньше в школу пойдешь, и все поджидала… Господи, какая же я дура! Но куда мне было деваться? Куда, Рейн? Куда мне теперь вообще податься? Я не хочу больше туда… не могу больше… Отец не «просыхает»…
Всю свою измученную душу раскрыла Рийна перед Рейном. Но выросший в совершенно иной обстановке, всегда окруженный заботой, Рейн просто не в состоянии почувствовать глубину ее отчаяния, понять, насколько нуждается она сейчас в ласковом слове, сочувствии, Помощи, как необходимо ей поделиться с кем-то своей бедой.
— Так у тебя что — никого нет? — удивляется Рейн.
Рийна не отвечает на его дурацкий вопрос. Шатаясь от усталости, она подходит к Рейну, в голосе ее звучит мольба:
— Устрой меня где-нибудь… У меня просто глаза слипаются, и я так замерзла, сил никаких нет… Устрой меня где-нибудь в подвале. Да, в подвале! За поленницей… Там тепло, я хоть вздремну немножко… А потом уйду… куда-нибудь…
— В подвал! Да ты что! — пугается Рейн. Только теперь до него наконец-то доходит, в каком отчаянном, безвыходном положении Рийна, насколько она измучена. Не время сейчас расспрашивать ее, лезть со своими идиотскими советами. Тут действовать надо.
И Рейн принимает в высшей степени смелое решение. Он говорит:
— Пошли к нам.
Говорит и тут же пугается. Но слова уже вырвались, обещание дано. А раз обещал, то все, он от своих слов отказываться не привык. И торопливо, как бы подбадривая себя самого, поясняет:
— Мать на работе. Она раньше вечера не придет. Я к тому времени сто раз из школы вернусь. Пошли, пошли!
Он хватает Рийну за руку — поспешно, неловко, словно боясь передумать.
Рийна не возражает, не удивляется, не радуется. Скандал дома, ночь, проведенная на улице, вконец измотали ее. Да еще эта невыносимая усталость, что навалилась на нее вечером, по дороге домой…
Вяло, безвольно следует Рийна за Рейном.
Раздается скрип открывающейся двери. Рейн с Рийной вжимаются в тень под лестницей. Соседка медленно, с трудом спускается вниз и направляется к калитке.
— Не заметила! — облегченно вздыхает Рейн. Он и его незнакомая растрепанная спутница — да это же какая пища для пересудов! Матери эту утреннюю сценку расписали бы будь здоров.
Держась за руки, Рейн с Рийной взбегают по лестнице и скрываются за дверью.
В комнате Рийна, не проронив ни слова, молча валится на кушетку. Рейн вытягивает из ящика для постельного белья одеяло и накрывает им девушку. Рийна не размыкает глаз, влажные пряди облепляют ее лоб, щеки, шею, цепляются за обивку кушетки. Узкое бледное лицо совсем серое.
Рейн выливает из кофейника в кружку остатки тепловатого кофе, соскребает со дна кастрюли недоеденную овсянку. С этим скромным завтраком он опускается на колено перед задремавшей Рийной.
— Поешь немножко.
Ему приходится несколько раз повторить это, пока, наконец, Рийна не приоткрывает глаза, но она лишь слабо мотает головой и вновь проваливается в сон.
Рейн ставит тарелку и кружку на стул возле кушетки.
Хрипят стенные часы, готовясь пробить восемь. Рейн бросает взгляд на циферблат, хватает сумку с учебниками и, заперев дверь, во весь дух мчится в школу.
Он бежит, ничего не видя перед собой, ничего не замечая вокруг, можно подумать, будто он хочет оторваться от этих доселе ему неизвестных, тягостных проблем, избавиться от них. Он толкает прохожих, забывает о машинах, не обращает внимания на лужи и выбоины в тротуаре. Он не слышит возмущенных возгласов, недовольных реплик, он просто не замечает всего этого. Он весь ушел в свои заботы. В заботы Рийны.
Рийне некуда деваться!
Рийне негде жить!
У нее нет дома!
Она одна-одинешенька! Одна… Как это можно быть одному!
Нет, она все-таки не одна! Есть Рейн!
Есть!
Конечно, есть!
Ну и что?
Какой-то школяр Рейн!
Но все же Рийна может рассчитывать на него…
Ого, во дворе больницы выколачивают длинные красные половики. А вот и мать — с колотушкой и свернутой в трубку дорожкой идет через больничный двор!
Рейн останавливается и, тяжело дыша, вцепляется в железные прутья ограды.
Выколачивают половики… Так сегодня же суббота! Конечно, суббота. Значит, мать вернется уже к обеду и наткнется на Рийну, растолкает ее, выставит вон…
Мать терпеть не может таких вот измызганных потрепанных девчонок, которые ночуют по подвалам и подъездам… Мало того — Рийна ведь еще устроилась на постели Рейна…
Рейн словно наяву видит длинный коридор и Рийну — дрожащую от холода и стыда, видит, как открываются двери соседних квартир и сгорающие от любопытства физиономии разглядывают ее…
Не раздумывая больше, Рейн отпускает железные прутья ограды и сломя голову бросается обратно домой. Как хорошо, что в больнице с утра выколачивают половики! А то бы он и не вспомнил, что сегодня суббота!
Рийна, как повалилась на кушетку, так и спит все в той же позе. Нет-нет ее пробирает дрожь. Она вскрикивает во сне, вскидывает руки, как будто защищаясь от кого-то. Вскрики переходят в глухой стон, руки бессильно падают.
Но дрожь не перестает бить Рийну. Едва ли это у нее от холода, скорее от внутреннего напряжения или страха, который не оставляет ее и во сне.
Рейн в растерянности топчется на месте.
Может быть, предложить ей поесть? Или попить? Или надо дать ей аспирину? У матери аспирина несколько пачек было.
Что же делать? Рейн приподнимает одеяло. Рийна так и заснула не разувшись, в грязных промокших туфлях. Вон и обивка испачкалась.
Рейн осторожно, чтобы не разбудить Рийну, снимает с нее туфли. А как быть с чулками — они же насквозь мокрые? Ладно, пусть остаются. Только ноги вот у Рийны совсем ледяные.
Рейн находит в шкафу свои шерстяные носки, в которых он ходит на лыжах, натягивает их Рийне и хорошенько укутывает ей ноги одеялом.
Но все-таки ему кажется, что этого недостаточно, чтобы согреться. Он набивает полную топку дров, разводит огонь и, поразмыслив немного, ставит на плиту чайник.
Больше он сделать для Рийны ничего не умеет. Аспирин и горячий чай он даст ей, как только она проснется или когда ее придется разбудить. Ей ведь надо уйти до того, как мать вернется с работы!
Рейн садится за свой стол, просматривает иллюстрированный журнал, чинит карандаши, время от времени поглядывая на Рийну. Если б вчера или позавчера кто сказал ему, с каким удовольствием он будет стеречь сон едва знакомой девушки, он бы от души расхохотался.
Неожиданно он вспоминает про сумку Рийны. Раскрытая сумка и скомканный носовой платок!
Он бросается во двор, огибает сараи, вот и заросли сирени.
Так и есть — то, чего он боялся: на ящиках под кустами сирени играет малышня. В траве валяются пудреница, расческа, губная помада и прочие мелочи. От чего-то уже остались одни втоптанные в землю осколки. Маленькая круглощекая девчушка успела намалевать себе рот до ушей и теперь возит за собой по земле пустую Рийнину сумку, в которой сидит лохматая кукла.
