— Так точно, ваше высокопревосходительство.
Через четверть часа адъютант уже скакал в Ставрополь, чтобы передать пакет тому фельдъегерю, которому Траскин доверял свои секретные донесения.
Пятигорск прощался с Лермонтовым.
На заре, когда Машук еще был окутан легким туманом, в зелени деревьев весело перекликались птицы.
Старый комендант Ильяшенко, стоявший около гроба, насупив седые брови, спросил Столыпина:
— А где же золотое оружие? Ведь был, говорят, представлен?
— Что вы сказали?
— К золотому оружию был представлен этот мальчик. Где же оно?
— Золотого оружия не дал царь. Отказал.
Бережно несли его офицеры полков, где он служил: лейб-гвардии гусарского, Нижегородского, Гродненского, Тенгинского. Несли товарищи, несли люди, которые понимали, кого потеряла Россия…
Высоко над городом они остановились. Отсюда открывалась величественная панорама гор и бесконечная даль.
Розовеющие вдали снега Эльбруса и снеговая горная цепь — все было видно отсюда.
* * *
Ваня долго сидел около свежего холма. Все уже разошлись. Он сидел один.
— Ишь ты! — беззвучно прошептал Ваня, посмотрев наверх. — Чисто все небо золотое!
Когда стемнело, Ваня встал, взял со свежего холма несколько горстей земли и, расстелив большой носовой платок, бережно завернул в платок землю.
— В Тарханы отвезу, — прошептал он и побрел, вытирая слезы, вниз, к опустевшему домику, чтобы собираться в путь-дорогу — без Михала Юрьича, одному…
Большой дом стоял безмолвный и пустой.
Луч солнца осветил высокое кресло, стоящее у самого окна, и лицо старой женщины — такое застывшее и высохшее, точно от этой женщины давно уже отошла всякая жизнь.
Жизнь Елизаветы Алексеевны кончилась в тот страшный день, когда Акиму Шан-Гирею все-таки пришлось, наконец, сказать ей правду, а потом отвезти ее, полумертвую, в Тарханы.
А в Тарханах наступила весна. Но в избах царила какая-то торжественная скорбь. Надевали новые рубахи мужики, бабы повязывали темные платки и, не обмениваясь ни единым словом, шли к околице.
Прошло уже много месяцев со дня дуэли, и вот сегодня неотступная мольба Елизаветы Алексеевны, поддержанная просьбами и хлопотами петербургских и московских друзей, должна завершиться трагическим торжеством — тело Мишеньки с простреленным сердцем прибудет сегодня утром из Пятигорска и будет положено в тархановскую землю. Царь разрешил…
Лицо Елизаветы Алексеевны было как каменное. Ее веки не поднимались от пролитых слез.
Ее довели по ее желанию до поворота, где начиналась большая дорога, и она стояла, тяжело опираясь на палку.
Шествие приблизилось и остановилось.
Она повернула к ним лицо и спросила чуть слышно:
— Где Мишенька?.. Где Мишенька? — повторяла она все громче и, сделав страшное усилие, приоткрыла веки; и тогда сквозь туман, заволакивающий ее глаза, увидела поднятое высоко что-то темное и большое.
Этот страшный предмет поставили перед ней на землю, и, склонившись, она увидела свинцовый ящик.
— Здесь… Мишенька?
Больше она ничего не помнила.
Ее подняли, отнесли в дом и уложили. Она больше ничего не видела и не хотела ничего видеть.
Плакали бабы. А мужики, озираясь по сторонам, говорили негромко, что-де царские министры подослали на это черное дело лихих людей. И говорили еще шепотом некоторые, что, узнав о смерти русского поэта Лермонтова, русский царь сказал такие слова, о которых лучше было бы не знать его верноподданным. Но подданные все-таки узнали эти слова, позорные не только для царя всея Руси, но и для самого последнего человека.
* * *
…Тархановский парк, где когда-то бегал мальчик, опять шумел новой листвой.
В апрельское утро, когда в безоблачной синеве заливались беззаботные жаворонки, опустили в землю тело русского поэта.
Никто не нес за ним ни орденов на бархатных подушках, ни медалей, ни боевого золотого оружия.
Но у него было золотое и грозное оружие, принадлежавшее только ему и завещанное им родине и миру: его слово, рожденное «из пламя и света».
Даты приводятся по старому стилю.
О сударыня, я не заметила! (нем.).
Из Ганновера (нем.).
Ты злой мальчик! (нем.).
Доброе утро! Солнце светит, и небо ярко-голубое! (нем.).
Конечно! (нем.).
Мой маленький (франц.).
Будьте покойны! (франц.).
О мой бедный маленький кролик! (франц.).
«Я рекомендован в ваш дом, мадам, господином и госпожой…» (франц.).
Это твой друг! (франц.).
Бедный маленький кролик, да? (франц.).
Вот так! Вот так! И вот так! (франц.).
Снег! Опять снег!.. (франц.).
Да (франц.).
Так далеко от своей родины! Так далеко от Франции! (франц.).
Да здравствует император! (франц.).
Да здравствует Франция! (франц.).
О боже мой!.. (франц.).
Но ведь это уже горы! (франц.).
Эта (франц.).
О, это черкесы! (франц.).
Красная шапка! Вот еще! (франц.).
Не правда ли? (франц.).
Очень, очень любезные! (франц.).
Я также (франц.).
И они разбили эту Бастилию, как карточный дом! (франц.).
«Свобода! Равенство! Братство!» (франц.).
«Сыны отечества, идем!..» (франц.).
Никогда! (франц.).
Госпожа бабушка (франц.).
Опять снег! И холод! (франц.).
Добрый день, мой мальчик! (франц.).
Да. Да. Я Капэ, Жан Базиль Капэ (франц.).
Мой маленький друг (франц.).
Она же Апраксеевна, или Евпраксиевна.
Молодая девушка (франц.).
Мой друг (франц.).
Мой милый (франц.).
Но он просто бешеный! (франц.).
Прекрасный (франц.).
Будь здрав, цезарь! Осужденные на смерть приветствуют тебя! (латин.).
Да здравствует жизнь,
Да здравствует жизнь,
Да здравствует свобода! (франц.).
Мацони — кислое молоко.
«Большого света».
Мальпост — почтовая карета.
Вот стих, который хромает (франц.).
