— Стекло вы сами разбили.
— Я? — взвизгнула дворничиха и вдруг разразилась басом: — Ах ты хулиган!
— Не обзывайтесь! — говорю. — Это и дворникам не положено!
— Ах ты хулиган! — Это она уж на меня своим басом обрушилась. — Задержать! Задержать и этого!
Как в опере, все завопили на разные голоса:
— Обоих! Обоих!
— Вдвоем они, конечно! Сразу видно!
— Свидетели есть!
— Нечего канителиться — акт нужно составить на обоих!
И составили бы, и на обоих. Но мужчина со второго этажа вдруг сказал:
— На обоих я не подпишу. Второго парня я не видел.
— Как не видели! — взвизгнула дворничиха.
— И вы не видели! — ответил он, взял меня за плечи и повернул к выходу. — Иди! Нечего тебе тут толкаться.
Что делать? Вышел я во двор. А что бы вы на моем месте сделали? Отец и мать Буна ушли. Бежать к своим? Ну и что? Да им и рта раскрыть не дадут — они же не присутствовали. И помчался я в школу. Бегу и все думаю: как это Бун опять в историю влип? Не понятно!
А почему, собственно, не понятно? Понятно! Очень даже понятно! Еще как понятно!
Я даже остановился. Все мне вдруг ясно стало… Бегу опять, и радостно мне и тревожно.
Бун, дружище! Ты же, наверно, меня старался выручить! Ну, конечно! Мы ведь о чем в ванной говорили?.. Ему в глаза мыло из-за меня попало. Защипало. Он и спросил недовольно: «Горит, что ли?» Я говорю: «Не горит, так загорится!». Вышел он из квартиры, видит — газеты в ящике горят. Он и подумал на меня. А это наверняка те мальчишки, которых я заметил…
Ворвался я в школу и — в класс. Там уже человек десять собралось: Васька Лобов, Борька Шилов, Катюша… Я им все рассказал и требую:
— Надо Буна спасать! А как — сам не знаю!
Посыпались проекты всякие. Заспорили. Катюша слушала, слушала и говорит:
— Вы до ночи проспорите! Я лучше к нему побегу!
— Что ты одна сделаешь? — спрашиваю.
— Там посмотрю!
— До звонка — пятнадцать минут! — предупредил Борька Шилов. — Не опоздай.
Она не ответила и убежала, а Васька Лобов поскреб подбородок. Он у него с ямкой. Эту ямку он и скребет, когда думает. Поскреб и говорит:
— Ладно! Идемте! Отцу буду звонить!
Я, по-моему, уже рассказывал: отец у него в райвоенкомате работает. Офицер! Погоны на дружинников здорово действуют!
Автомат — рядом с нашей школой. Мы всей гурьбой — к нему. Даже Борька Шилов. Кто из нашего класса навстречу попадался, тот тоже поворачивал и шел за нами.
У телефона целая толпа собралась. Мы с Васькой в будку влезли. Он номер набрал. Мне все слышно. Когда он рассказал про Буна, отец пошутил:
— Ты, дорогой, телефон спутал. Это не милиция.
Васька ему в ответ:
— Не шути, папка! Дело серьезное!
Слышу, отец смеется.
— Вы, товарищ, хотите использовать семейное положение в корыстных целях. Не выйдет! Я ничего не видел и защищать какого-то Буна…
Не вытерпел я, заорал в трубку:
— Я видел! Я! Слово даю — не он!
— Ты не один? — спрашивает у Васьки отец. — Тогда скажу серьезно. У меня через пять минут важное совещание и попрошу тебя не мешать со своими глупостями.
— Прозаседавшийся! — рявкнул Васька и повесил трубку.
Стоим мы с ним в будке, как на трибуне, а вокруг весь наш класс столпился. В рот нам смотрят. Васька ямку на подбородке скоблит и спрашивает:
— Все в сборе?.. Вот и хорошо!
Есть такое предложение: построиться отрядом — и к Буну!.. В организованном, так сказать, порядке! С барабаном впереди!.. Командуй, Борька!
Борька Шилов — председатель совета нашего отряда.
Когда все на него посмотрели и закричали: «Командуй! Командуй!» — он как-то съежился и залепетал:
— Да вы что?.. Да ведь уроки!.. Это же будет коллективный прогул! Знаете, что за это?..
И слушать его никто не стал. Загалдели все и требуют, чтобы Васька Лобов командование на себя взял. А он решительный — не то что Борька Шилов. Долго не думал. Приказывает мне:
— Беги, Тур, за барабаном!
Я с места и в карьер. Бегу в пионерскую комнату, а Васька, слышу, сзади командует:
— Отряд! В колонну по четыре — стройся!..
Так мы и вмаршировали в наш двор: Васька с барабаном впереди, я — рядом, как ассистент, за нами — отряд, а сзади Борька Шилов плетется.
Около штаба дружины Катюша стоит. Не пустили ее к Буну. Стоит, нервничает и чуть не плачет.
— В строй! — кричит ей Васька. — Отряд, стой! Ать-два!
Только он это скомандовал, влетает во двор такси. Развернулось и тоже — к подвалу. И выходит Васькин отец. Прошелся перед строем.
— Не вижу, — говорит, — равнения! Подравняйсь!.. Смирно!
Мы выровнялись, грудь колесом, замерли. А Васькин отец спрашивает:
— Кто по телефону слово давал?.. Два шага — вперед!
Отрубил я эти два шага. По спине — мурашки, точно все жуки Буна ожили и под рубашку ко мне заползли. Но держусь. Отвечаю:
— Это я, товарищ майор, слово давал!
— Честное!
— Пречестное!
— Вольно! — командует Васькин отец. — Не расходиться!
Спустился он в штаб, а мы ждем. Минуты три ждали. И хоть бы кто слово сказал! Уж очень все неожиданно и необычно получилось, как во сне.
Но вот опять дверь открылась. Вышел Васькин отец. За ним — Бун. Бледный, точно в одиночке десять лет просидел. Нас увидел, обрадовался и чуть не растянулся на лестнице — за ступеньку ногой задел.
Васькин отец поддержал его и приказывает:
— Встать в строй!
Бун мне улыбнулся и побежал на левый фланг — к Катюше.
— Вопросы есть? — спрашивает Васькин отец.
А у меня поет все от радости и хочется, чтобы совсем хорошо было, оч-ч-аровательно, как Катюша говорит.
— Просьба, — кричу, — есть, товарищ майор!
Он на меня вопросительно взглянул, а я на кучу земли глазами показываю.
— Разрешите за жуком сбегать?
Он не понял, что за жук, но разрешил:
— Беги!
Подбегаю — стакан на месте и жук под ним ползает. Я его с землей в стакан запихнул и — к Буну.
— Держи! — говорю. — Стопроцентный жук! А тебе — спасибо за все! Только зря ты!.. Я ведь не поджигал! Я жука во дворе караулил!
Васькин отец еще раз спросил, есть ли вопросы. Вопросов не было. Тогда он сказал:
— Слушайте приказ! После уроков провести сбор отряда и обсудить сегодняшний случай! Понятно? А теперь: направо! В школу бегом — марш!
В школе тишина страшенная — урок идет. В коридорах, как в каникулы — пусто. На цыпочках подкрались мы к своему классу. Васька Лобов дверь приоткрыл и остолбенел совсем. В пустом классе за первой партой сидят директор школы и Клавдия Корнеевна…
Самое удивительное, что они и не поругали нас.
— Входите, входите! — очень даже вежливо предложил директор.
Мы и по классу на цыпочках шли. Расселись по местам, тетрадочки вынули и сидим паиньками. Ну, думаю, сейчас начнется! Держись только!
Директор и говорит:
— Начинайте урок, Клавдия Корнеевна.
Учительница успела сказать всего одно слово:
— Здравствуйте…
А тут звонок как зазвенит!
— До свиданья! — закончила она и вышла вместе с директором.
Весь день вокруг нашего класса Торричеллиева пустота была. Никто не спросил, где мы пропадали целый урок, никто не распекал нас, никто не бил тревогу. На большой перемене мы не выдержали и откомандировали Борьку Шилова к Галине Аркадьевне, чтобы она назначила время сбора. Наш председатель вернулся сам не свой.
— Отказалась! «Не до этого, — говорит, — мне!» Придется нам отложить сбор.
Никому эта идея не понравилась. Как это отложить, если никак не откладывается! Висит что-то на шее… Если б отругали нас, если б предупредили последний раз, тогда бы все и кончилось, а то ведь никто ни слова!
— Нельзя, — говорю, — откладывать! А отказывается она очень просто почему! Не успела у начальства узнать, что с нами делать!.. Как по-твоему, — спрашиваю у Васьки, — может такое быть?
— А что! — говорит. — Похоже! Или, может, вычитала где-нибудь, что надо приучать кадры к самостоятельности. Сейчас это поощряется.
И решили мы сбор не откладывать.
Когда кончился последний урок, Васька Лобов взял учительский стул и засунул ножкой в дверную ручку, чтобы никто не мешал. Борька Шилов вышел к столу. Стоит и мнется — никак ему не открыть сбор отряда. Не привык без взрослых. Спрашивает:
— Не отложить ли все-таки? Занесет кого-нибудь в чушь непролазную и… не выберемся!
— Есть предложение! — кричит Васька Лобов. — Чтобы никого никуда не занесло, поручить Туру выступать за Галину Аркадьевну: подправлять, одергивать и нацеливать.
Я подскочил даже.
— Мне-е?.. Нашел, это самое, как его… праведника!
— А ты не бойся! — говорит. — Перевоплотись, как в рецензиях пишут, и все! Кто за?
Все в классе руки подняли.
