То ли гигантский улей, то ли огромный скворечник. Словом, подходящая обитель для крылатых тенгу.
Сяку Кэн, заткнув весло за пояс, вскарабкался по столбу. Интересно увидеть место, где лежали некогда сокровища императрицы, а теперь живут бродяги. Он еле протиснулся в узкий лаз.
Внутри было немногим просторнее, чем в дупле криптомерии, и царила изумительная деревянная пустота, как в древней рассохшейся бочке для купания.
Закатное солнце, отыскивая щели, едва намечало в полумраке короткие бледные линии. Казалось, это следы давно пролетевших ангелов.
И вдруг Сяку Кэн почувствовал, что на него кто-то смотрит, чья-то живая душа. Она бесшумно вышла из угла, потёрлась о ногу и протяжно вымолвила — «ми-и-и-к-э-ш-а-а». Только одно существо в мире могло так разговаривать. Он поднял старую Микэшу, посадил себе на плечо, как в детстве, и кошка замурлыкала в самое ухо, будто вода в котелке закипала.
Микэшка вспоминала былое, извинялась за царапины, за грозное шипение и за долгие отлучки, когда Сяку Кэн рыскал по всей округе, думая, что её похитили лесные духи-якши. Тогда и мама, и папа утешали — говорили, что кошка всегда возвращается домой. И это, конечно, чистая правда, если есть дом. А когда вернуться некуда? В тот горестный день приятель Ноздря подобрал её. И они вместе путешествовали по миру. «Ох уж, эти китайские коты! — фыркнула Микэшка. — Хуже пиратов!»
И Сяку Кэн гладил её, успокаивал и тоже извинялся за детские глупости, вроде таскания за хвост.
— Ну вот, уже поговорили! — залез в домик Ноздря. — Микэша особенная кошка — тебя не забывала и знала, что ты жив-здоров.
Когда к ним присоединился ямабуси Энно, стало так тесно, что едва смогли улечься на пол.
— В общем-то, если честно, все мы — духи, — зевнул ямабуси. — Иначе ни за что бы не поместились в этом сундуке. Да ещё с веслом! Надеюсь, никуда не поплывём в ближайшие часы…
Ночь прошла беспокойно. Кто-то из духов отчаянно храпел. Домик скрипел всеми брёвнами, словно плот на горной реке, а под утренним ветром начал так раскачиваться — вот-вот пустится в пляс.
Бронзовое зеркало, каменная башня
Сяку Кэн открыл глаза. Перед ним на западной стене висело бронзовое зеркало, мутное и пыльное, ничего не отражавшее. А когда-то, очень может быть, в него гляделся сам император Сёму и прихорашивалась императрица.
— Погоди, сейчас взойдёт солнце, — услышал он голос Ноздри под боком. — Если безоблачно, ты увидишь, что случится…
И вот первые лучи скользнули в домик. Ощупывая ветхие брёвна, коснулись зеркала, растеклись по нему, наполнили светом, оживили, и оно внезапно засияло само по себе. Более того, в зеркале возникли все сокровища императрицы Комё — груда чудодейственных камней мани. Бирюзовые, изумрудные и рубиновые. Чёрные, но глубокие, как беззвёздное небо, и прозрачные, словно бегущая вода. Каждый величиной в пять сяку.
— Это не сон и не порождение нашего разума, — шепнул Ноздря. — Подойди и потрогай — они настоящие. Может, это грех, но я уже взял отсюда четыре камня.
— Когда говорят о грехах, мне не до сна! — приподнялся ямабуси. — Успокойся, братец, священное зеркало видит душу и сердце человека. Оно не даст тебе лишнего, но ровно столько, сколько нужно для дела.
Ноздря подполз к прозрачно-волнистому камню.
— Ещё вот этот — последний!
Сяку Кэн всё же склонялся к тому, что это сон. В хлипкой лачуге, едва стоящей на сваях, где им самим-то тесно, просто не могла поместиться такая гора каменьев.
Ямабуси хлопнул его по плечу:
— Эй, очнись, человек-волна! Что ты лежишь, как потерянное весло, которое не знает, куда грести?! Помоги Ноздре — ему одному не справиться. Да скорее возвращайся — будем крепить нашу обитель, а то качается, как пьяный бонза.
Камень оказался тяжёлым. Еле-еле вытянули из домика, спустили на верёвках и потащили куда-то.
— Тут совсем близко, — говорил Ноздря, отдуваясь.
Они вышли из леса, и на холме среди цветущей индийской сирени Сяку Кэн увидел высокую, больше двух кэнов, разноцветную башню дайгоринто, сложенную из затейливо обтёсанных камней. Такие обычно воздвигали над могилами родных.
— Здесь лежат мои братья и твоя мать Тосико, — сказал Ноздря. — Я похоронил их рядом, так что башня одна на всех.
Уже который месяц строю. Осталась макушка. Их душам, когда захотят, будет легче спускаться на землю и возвращаться на небеса.
Сяку Кэн прислонился к башне и посматривал то вверх, то вниз, будто прикидывал на глазок расстояние от неба до земли, — сколько дней пути?
— Вряд ли туда долетишь на ракете, — вспомнил он кое-что из прежней жизни.
— Не знаю, о чём ты, — улыбнулся Ноздря. — Лучше погляди на дайгоринто! В основании чёрный квадрат — символ земли. Над ним изумрудный, будто струящийся, круг, то есть вода. Выше рубиновый треугольник — горячий, как огонь. Его покрывает бирюзовый полумесяц — это ветер. А увенчает башню шар с заострённой верхушкой, вроде луковицы, который я вырублю из прозрачного камня. Догадайся, что он означает?
— Не знаю, о чём ты, — улыбнулся и Сяку Кэн. — Чем голову ломать, пойду укреплять наш домишко — не то его и вправду унесёт бирюзовым ветром.
Он отошёл уже довольно далеко, когда услышал голос Ноздри:
— Я скоро вернусь! А как закончу башню, отправлюсь странствовать на запад, за моря!
Сяку Кэн обернулся и помахал рукой.
Может, камни мани, сложенные вместе, действительно, усмиряли все стихии. Потому что в лесу, как ни странно, было куда беспокойней, чем на открытом месте у башни. Не только деревья стенали от ветра, выгибаясь, как прутики, но и сама земля вздрагивала и гудела.
Их лачуга кряхтела, потрескивала, приседала, переминаясь с ноги на ногу, как загнанная ослица.
Ямабуси спешно вкапывал «пасынков» рядом со сваями, чтобы хоть как-то их поддержать. Однако это мало помогало.
— Знаю по опыту, когда старушка умирает, не надо ей мешать, — сказал он, завидев Сяку Кэна. — А эта милая хибарка, клянусь, отжила своё. Микэша первая догадалась и смылась оттуда. Пора выносить остальное имущество — зеркало, мои шаманские коробки да твоё весло.
С трудом они влезли в дом, который ежесекундно содрогался, будто от икоты. Сяку Кэн уже потянулся к священному бронзовому зеркалу, да оно само внезапно скакнуло со стены мимо рук. Проломило пол и, сверкнув на солнце, растворилось, как и не было его.
— Дурные знаки! — побледнел ямабуси. — Мало того, что кошка ушла, земля трясётся, так ещё и зеркало сгинуло. Хотя я кое-что разглядел напоследок. Прыгай, человек-волна, в эту дыру и беги к Ноздре — может, поспеешь!
И раковина на его груди, наглотавшись ветра, вдруг заревела, как олень в осеннем лесу.
Даже с тяжёлым камнем дорога до башни не показалась долгой, а с одним веслом Сяку Кэн мигом домчался.
Вот холм, поросший индийской сиренью! Но где же разноцветная башня дайгоринто?!
Он споткнулся о холодный рубиновый треугольник. Увидел поблизости изумрудный круг, точно застывший родник, и бирюзовый притихший полумесяц. Будто бы мощное землетрясение разбросало все камни.
Но на чёрном квадратном лежала отсечённая голова Ноздри. А поодаль тело его руками и ногами обхватило скользкий ствол индийской сирени, так и не успев взобраться по нему.
«Мудрость — это ловкость ума, — так говорил Ноздря, — и она часто мешает ловкости тела».
Сяку Кэн глубоко вздохнул и зажмурился, стараясь убедить себя, что весь мир — всего лишь порождение разума. Он представил целую, невредимую башню, и Ноздрю, который вырубает из прозрачного камня шар в виде луковицы. Ему даже послышались звонкие, короткие удары молотка по зубилу. Под курткой забеспокоился Дзидзо, чихая и царапаясь.
Сяку Кэн улыбнулся и открыл глаза. Перед ним стоял громила-самурай, принадлежащий, судя по одежде, к роду князя Фарунаги.
Длинные налимьи усы лежали на плечах. Единственный глаз на рыбьем лице глядел с тупой отвагой хозяина придонных коряг. Постукивая обнажённым мечом по металлическим чешуйкам, укрывавшим грудь и бёдра, он мрачно ухмыльнулся:
— Куда бросить твою голову, бродяга? Если очень попросишь, можно и на чёрный камень, чтобы перемигивался с приятелем!
Сяку Кэн потупился, якобы задумавшись, где будет удобнее его отрубленной голове.
— Ты великий и милосердный воин, — поморщился он. — Да уж слишком воняешь тухлой рыбой! Поэтому, прости, я не могу позволить тебе распоряжаться моей головой.
Самурай рявкнул и так махнул мечом, что разрубил бы, вероятно, и трёх слонов, окажись они поблизости. Однако откуда взяться слонам на острове Хонсю, в долине Ямато? Единственный слоноголовый Ганеша и тот далеко, в ущелье тенгу.
А Сяку Кэна такие приёмы фехтования разве что забавляли. Бодучая корова, пожалуй, ловчее и опаснее этого надменного самурая. Впрочем, низко и недостойно издеваться над противником, каким бы скотиной он ни был! Постыдно превращать бой в игру.
