Ознакомительная версия.
Существует очень красивая и мудрая притча. Кто ее автор, нам неведомо, да не так уж это и важно. Важно то, что автор, кем бы он ни был, абсолютно прав и жизнь ежеминутно доказывает его правоту.
А смысл притчи вот в чем. Собрались все человеческие чувства и качества вместе и решили поиграть в прятки. Водить выпало сумасшествию, а остальные попрятались. Ну, к примеру, лень укрылась за ближайшим камнем, вера поднялась в небеса и так далее. А вот любовь спряталась в розовом кусте. Сумасшествие долго искало ее, пока не догадалось раздвинуть ветки куста. Но при этом острые шипы поранили любви глаза, и она ослепла. Сумасшествие сильно раскаивалось и в конце концов предложило любви быть ее поводырем. И вот с тех пор любовь слепа, а сумасшествие водит ее за руку. Не правда ли, красивая притча? А главное, ведь так оно и есть!
Зоина любовь действительно была совершенно слепой, она не замечала ни откровенного хамства по отношению к себе, ни пренебрежения, ни равнодушия. Как не видела она тех качеств, из которых был слеплен ее любимый – эгоизм, самолюбование, хвастовство, меркантильность, да если покопаться, нарыть можно еще о-го-го! И только сумасшествие могло заставить ее наивно открыть свои самые сокровенные чувства такому человеку. Но так уж устроены влюбленные! И ничего с этим не поделаешь.
У Вадика Фишкина настроение было действительно мерзкое. По нескольким причинам сразу. Во-первых, с утра на небе сгустились такие зловещие тучи, что было ясно – противный холодный дождь зарядит на весь день. Так оно и случилось, а Фишкин терпеть не мог пасмурной погоды, а уж тем более такой, когда на тебя сверху льются потоки воды. Впрочем, кому же это может понравиться?
Во-вторых, Юрка Ермолаев просто достал его своими подколками по поводу Зойки. Вадим уже был не рад, что затеял эти переглядывания с новенькой: от нечего делать он пялился на Зойку и самодовольно считал, сколько раз она на него, любимого, с обожанием посмотрит. Теперь, похоже, ему придется оправдываться перед каждым встречным-поперечным и рассказывать им выдуманную историю про Художку и тренировку памяти.
«Хватит того, что я от Тополян еле отделался, – мрачно раздумывал Фишкин, с тоской глядя в исполосованное косыми струями дождя окно, – так теперь и Ермол, блин, проходу не дает, чего да почему, все ему расскажи, клоуну этому! Плакат мне, что ли, вывесить: „Мне не нравится Зоя Колесниченко, отвалите от меня все!“ – или что-то в этом роде».
Но, как оказалось буквально через несколько минут, с Тополян Фишкин явно погорячился, когда наивно решил, что от нее отделался. От Светы отделаться было не так-то легко. Как раз сегодня на большой перемене она снова подошла к нему все с тем же вопросом, почему-то не дающим ей покоя:
– Ну как, портрет кисти великого Фишкина близок к завершению? Долго ли ты будешь скрывать от нас свое бессмертное творение, а, Вадик?
– Слушай, отвянь от меня, а? Запарила конкретно…
– У-у-у, какие мы нервные… А хочешь, скажу почему? По той простой причине, что на самом деле… – сладким голосом начала Тополян, но договорить не успела.
Фишкин резко схватил ее за руку выше локтя и грубо отшвырнул к стене. Изумленная Тополян увидела, что его вечно бегающие глаза вдруг остановились неподвижно на ее лице. В них пылала неприкрытая ярость.
«А глаза у него темно-серые…» – не к месту подумала Тополян, пытаясь высвободиться из цепких рук Фишкина.
– Послушай, ты! Чего тебе надо, а? Что ты хочешь услышать? Что мне нравится Зоя Колесниченко? – Фишкин в бешенстве тряс Тополян за плечи, свистящим шепотом выкрикивая в лицо потрясенной Светлане: – Да, она мне нравится! Очень! Офигенно нравится! Жить без нее не могу! Ну, что? Устраивает?
Он собирался еще что-то произнести, но внезапно на Фишкина накатил приступ сильнейшего кашля, и он вынужден был выпустить перепуганную Тополян.
Воспользовавшись нежданной свободой, она отлепилась от стены, к которой была прижата сильными руками Фишкина, и, выразительно покрутив пальцем у виска, исчезла.
Кашель отпустил, и теперь Фишкин глубоко дышал, пытаясь восстановить дыхание. Он выглядел скорее растерянным и напуганным, нежели разъяренным. Наблюдавшие издали всю эту сцену Снегирева и Наумлинская осторожно приблизились к Фишкину.
– Вадик, что с тобой? Что от тебя хотела Тополян? На тебе же лица не было, правда! – участливо поинтересовалась Ира.
– А теперь есть? – почти спокойно спросил Фишкин.
– Что есть? – не поняла Наумлинская.
– Ну лицо, спрашиваю, есть? Или оно так и не вернулось?
– А-а… Ну да, теперь все в порядке… кажется… – не очень уверенно констатировала Ирина.
Галя Снегирева не говорила ничего, но в ее молчании явно чувствовалось неодобрение.
– Ладно, Ир, пошли, оставь его в покое, – скомандовала Галина после паузы и, уже подходя к кабинету истории, добавила: – Конечно, Тополян кого угодно способна вывести из равновесия, даже такого самоуверенного типа, как Фишка, но все же с перекошенным лицом бросаться на человека и трясти как грушу…
– Интересно, что у них там произошло? – вздохнула Наумлинская.
– Да ладно, не запаривайся… Все равно скоро все выяснится, я уверена, – махнула рукой Снегирева.
Сам Фишкин был не менее потрясен всплеском своих эмоций. Такого с ним никогда еще не было.
«Да, нервишки ни к черту, блин», – невесело усмехался он, быстрыми шагами преодолевая путь от школьного порога до своего дома, ежась под безжалостными струями дождя.
Да еще этот кашель достал, вот уже два месяца, как Фишкин не мог избавиться от странного, неподдающегося никакому лечению кашля. Матушка какими только лекарствами его не пичкала, народные средства все перепробовала, ан нет, ничто этот кашель зловредный не берет. Да и сам Фишкин, будучи человеком жутко мнительным, как все себялюбивые и эгоистичные люди, тоже стал переживать на этот счет.
Короче, поводов для отвратительного настроения у него оказалось более чем достаточно.
Но Зоя-то ничего о его настроении не знала! И ее звонок раздался в фишкинской квартире как раз тогда, когда Вадим, промокший и злой, переоделся в сухое и с наслаждением растянулся на диване в предвкушении блаженного ничегонеделания.
Впрочем, одно дело у него все же было. Неожиданно для самого себя Фишкин решил все-таки попробовать превратить свое вранье в правду. Опять-таки скуки ради. Он выдернул из начатой пачки альбомный лист, нашел мягкий карандаш и прикрыл глаза, силясь восстановить в памяти лицо человека из толпы – Зои Колесниченко. Но не успел Фишкин провести и трех линий, как зазвонил телефон, и последующий неприятный разговор с Зоей снова вывел его из равновесия. Рисовать тут же расхотелось. Вадим отшвырнул карандаш и, не глядя, нащупал на тумбочке, стоявшей рядом с диваном, пульт от телевизора.
На следующий день после уроков Зоя решила привести свой план в исполнение: забежав домой и бросив рюкзак, она отправилась к Вадику Фишкину. В руках у девушки был только цветной полиэтиленовый пакет, в котором лежал блокнот с фото «Уматурман» на обложке. Правда, с каждым шагом Зоина решимость улетучивалась, как пушинки одуванчика от дуновения ветерка. Сердце бешено колотилось где-то на уровне живота, а ноги стали ватными и плохо слушались.
Но она шла, поборов в себе застенчивость и робость, потому что желание открыть любимому свою душу было сильнее страха.
«Ну чего я, глупая, боюсь? Я же все ему объясню… И он поймет, он же замечательный, обязательно все поймет как надо! – мысленно подбадривала себя Зоя. – И я же не виновата, что так его люблю…»
Вадим жил на последнем этаже пятиэтажного дома. Лифта не было, и до двери, обитой темно-коричневым дерматином, Зое пришлось подниматься пешком. Невольно она замедляла шаг, подсознательно пытаясь оттянуть момент, когда окажется лицом к лицу со своей мечтой. Но, как известно, все на свете когда-нибудь кончается, и ступени лестницы, по которой поднималась Зоя, не стали исключением. Стараясь дышать ровно, она коротко нажала на желтую кнопку звонка.
Из глубины квартиры послышался приглушенный звук шагов. Дверь приоткрылась, и на пороге появился Вадик Фишкин собственной персоной. Секунду Зоя и Вадим молча смотрели друг на друга.
– Ты? – только и смог произнести Фишкин.
Его странные глаза забегали с новой силой.
– Привет! Я… на минутку вообще-то…Ты сейчас все поймешь… – начала лепетать Зоя, чувствуя, что мужество покидает ее.
– Блин! Что за тайны мадридского двора? Мы же только что в школе виделись…
– Послушай, Вадик, войти-то можно? А то на лестнице как-то неудобно говорить… – Отчаяние неожиданно придало девушке смелости.
Фишкин, секунду помедлив, с досадой махнул рукой, как бы говоря: «Заходи, что поделаешь, все равно ведь не отвяжешься».
Зоя смущенно перешагнула порог. Правда, дальше коридора Вадим ее не пригласил, да ей и не требовалось. Все это время она мысленно оправдывала любимого: «Ведь он даже не подозревает, зачем я пришла, а когда узнает, все изменится к лучшему!»
Ознакомительная версия.
