Даже не попрощавшись с Чепоном, я дунул прямо к Йоже.
— У Ковачей, — сказал мой друг, — с утра до вечера толкутся крестьяне. Папа говорит, что они занимаются перепродажей. Сюда приехали весной, а раньше жили где-то на границе. Язык у Ковачихи что помело, а его тоже хлебом не корми, только дай похвастать, какие посылки приходят от брата из Вестфалии.
— А Цветная Капуста похваляется своим дядюшкой во Франции. У него-де свой магазин, и он два-три раза в месяц шлёт ей посылки.
— Ковачи как пить дать сбывают барахло, и своё и Цветной Капусты. Я ещё не видел, чтоб Ковачиха вышла из дому без сумки, а Ковач — без набитого портфеля.
— Значит, к Цветной Капусте они приходят не чай гонять, — подхватил я. — Этакая фифа не станет марать руки спекуляцией. Каждый третий день в новом платье, а уж туфель — бабушка со счету сбилась. И все заграничные. С квартирой Чепона сорвалось, так теперь зарится на нашу. Куда мы пойдём, на это ей чихать, главное — чтоб сподручней было торговать заграничными шмотками.
— Верно, — подтвердил Йоже.
Метод держался другого мнения.
— Думаю, здесь дело покрупнее, — глубокомысленно изрёк он, когда мы на переменке обсуждали результаты своих расследований. — Тут какой ни есть богач разорится, если будет посылать Цветной Капусте столько, чтоб Ковачам таскать — не перетаскать и чтоб к ним каждый день приходили покупатели. Тут что-то другое.
— А что? — разом спросили мы с Йоже.
— Вот это нам и предстоит установить, — произнёс Метод значительным тоном. — С сегодняшнего дня Ковачи и шагу не ступят без нашего ведома. Это относится и к Цветной Капусте.
Разумеется, эта сложная операция самым печальным образом сказалась на основной работе «Пегаса». К счастью, объявлений заметно поубавилось. На школьных досках объявлений всё чаще писали мелом, а однажды я увидел бумажку, прибитую гвоздями. Ясное дело, мы её не тронули.
— Вытаскивают только кнопки, — констатировала Шпелца во время второй перемены. — Странно!
— Наверняка это какое-нибудь опасное общество, — вздохнула Метка.
На последней переменке Шпелца пулей влетела в класс и, давясь от смеха, закричала:
— Представляете, на той перемене я нарочно воткнула в доску Народного университета кнопку, и уже её нет! Значит, в школе и впрямь завелись собиратели кнопок!
Запятая как раз расхаживал перед нашей дверью. Голову даю на отсечение, что он слышал всё от слова до слова.
Класс захохотал, а у меня заныло под ложечкой. Совсем недавно мы были героями дня, а теперь нас поднимают на смех!
На уроке словенского языка я послал своим правленцам распоряжение:
Операции продолжаются. П.
Метод вернул записку с замечанием:
Принимают большой размах.
А С. добавил:
Повсеместно.
После обеда мы провели операцию на вокзале. И ни капельки не удивились, когда через несколько дней местная газета поместила краткую заметку о «похитителях кнопок». Видно, кое-кто из класса её прочёл, потому что отношение к нам снова повернулось на все сто восемьдесят. О нас вновь заговорили с почтительным уважением. Но теперь это относилось только к нам, троим правленцам, так как Игорь наотрез отказался участвовать в наших операциях. Но на следующее заседание он всё же пригнал целый табун пегасов.
— Ого! — воскликнули мы. — Откуда столько?
— В школе и вокруг было полно объявлений, — сказал он.
И тем не менее мы не считали его больше полноправным членом общества и не посвящали его в планы, которые рождались в школе или по дороге домой. Даже не привлекли к борьбе с Цветной Капустой. Однако в операции против человека в сером пальто он тоже участвовал.
Однажды под вечер Сильвица прибежала к нам на кухню со своим медвежонком Буцей. Я отправил её на свою кровать, и всё равно она нас очень стесняла.
— Ступай домой, Сильвица, — сказал я.
Она не уходила.
— Дядя дал мне денежку, а мама послала к тебе.
Я знал, что человек в сером пальто никакой ей не дядя, но перечить не стал, а только попросил ее немножко погулять. Она ушла и вскоре вернулась с пятью кренделями.
— Всем по одному пегас-кренделю, — объявила Сильвица. — Нате!
Мы ели пегас-крендели, говорили о пегасах и думали, как нам отвадить человека в сером пальто. Он уже давно захаживал к Пеничихе или уводил её из дому в отсутствие Пенича. Наконец я кое-что придумал.
— Ребята, могли бы вы пожертвовать по десять пегасов? — спросил я друзей.
Глаза их вопросительно воззрились на меня.
Я изложил им свой план. Через пять минут все вытащили из своих коробок по десять пегашек, мы с Йоже положили их в карман, подождали, пока стемнеет, и вышли на улицу.
Вскоре после нашего возвращения на кухню за окном послышалось «бум» и сразу за тем «пшшш».
Мы выбежали во двор. Человек в сером пальто водрузил на плечо велосипед с лопнувшими шинами и, чертыхаясь и кляня всё на свете, пошёл со двора.
Гордые своим подвигом, мы торжествующе смеялись:
— Пускай потаскает на себе велосипед!
На следующий день я напрасно ждал Игоря под каштаном. Мы должны были идти на заречную сторону, где ещё не знали о деятельности нашего общества.
Трус! Я весь кипел от гнева и возмущения. Какой он после этого мужчина? Самая что ни на есть настоящая девчонка!
Вдруг с четвёртого этажа донёсся ужасный крик. Сначала я услышал сердитый голос отца Игоря, потом мольбы его мамы и наконец рёв самого Игоря. Что там стряслось? Не иначе, как проболтался! Это было первое, что пришло мне на ум.
— Вот как? — кричал его отец. — Воруешь? Ну погоди, я тебе так всыплю, что своих не узнаешь!
— Я больше не буду, папа! Мамочка, миленькая, заступись!
— Оставь его, Франц, ведь он ещё ребёнок! Слышишь? Перестань его бить!
Стало быть, наше общество здесь ни при чём. И всё же мне было не по себе. Игорь ворует. Это нехорошо. Я бы не украл ни за что на свете. Сколько раз бабушка говорила мне: «Михец, я не буду тебя ругать, ежели напроказишь невзначай. Только чужого не бери».
Порой мне так хотелось взять с лотка апельсин, когда я ходил за салатом, или горсть орехов, когда покупал картошку. А раз я уж было потянулся за шоколадкой, но тут же отдёрнул руку. Нет, я не вор. А Игорь ворует. Завтра же предложу новый параграф: «Члены ПГЦ не должны воровать». Утвердим этот параграф и сразу призовём Игоря к ответу. Он не станет отпираться. А что ждёт члена, нарушившего устав, он знает не хуже меня. Итак, сам себя исключает. Члены ПГЦ не будут заниматься воровством!
И тут я услышал голос, шедший откуда-то изнутри:
«А разве первый параграф не предусматривает воровство? Вытащить тайком кнопку и положить её в свой карман — разве это не кража?»
«Нет, — ответил я этому голосу, — это не кража, это сбор пегасов».
«Сбор украденных пегасов, Михец!»
«Нет, приобретенных во время операции!»
«А что такое ваши операции, как не…»
Крик на четвёртом этаже прервал мой диалог. К рёву Игоря прибавились всхлипывания его матери. Наконец Игорь замолчал. Я ждал, что он выйдет во двор. Он появился только вечером.
— Игорь! — позвал я его.
Он шёл ко мне с таким страхом, будто я прятал за спиной рейсшину.
— За что тебя вздули? — спросил я с сочувствием, напрочь забыв про новый параграф.
Игорь уже поплатился за кражу, какого бы свойства она ни была. Теперь я понимал, что новый параграф находился бы в некотором противоречии с первым параграфом.
Игорь поднял свои зарёванные глаза и пролепетал:
— Папа открыл…
— Что открыл? ПГЦ? — вздрогнул я.
— Нет. Открыл, что у него не хватает пегасов…
Я сначала ничего не понял.
— Каких пегасов?
— Знаешь, Михец, я брал у папы…
Я всё ещё ничего не понимал.
— Ну, брал кнопки. У него их много, пять-шесть коробок.
Тут я разразился горьким негодованием:
— Значит, твои пегашки не были в употреблении? Ты их брал у отца?
Игорь покаянно кивнул головой.
— Я пробовал их вытаскивать, только меня в первый же раз поймала учительница. Потом уж я не решался.
Жалость мою как рукой сняло.
— Ты понимаешь, что́ тебя ждёт?
— Я сам выйду из организации, — сказал Игорь и сунул руку в карман. — Вот тебе печать и подушка, а кнопки-пегасы отобрал отец.
Я чуть не вырвал у него печать и подушечку. С каким наслаждением пнул бы я его в бок или пришлёпнул на лоб три красных клейма!
— О нашем обществе не проболтался?
— Нет.
Он посмотрел на меня так искренне, что я не мог не верить.
— Не выдашь нас?
— Не выдам.
— Поклянись.
Он поднял три пальца и дрожащим голосом произнёс:
— Клянусь!
— Берегись! — пригрозил я. — Нас трое!
Точно побитый, спустился я в подвал. Итак, мы потеряли «массу», осталось одно правление. Я чувствовал, что и в обществе, и во мне самом произошёл какой-то перекрут.
