— Вы ещё не видели Гарри, — сказала хозяйка, улыбаясь, — ведь он у нас артист. Ну-ка, Гарри, танцуй!
Мальчик поставил на стол поднос и стал вертеть бёдрами и руками, напевая при этом негритянскую плясовую.
— А теперь покажи, как ходит дядя Ка́джо, когда у него ревматизм.
Мальчик сгорбился, взял из угла хозяйскую палку и начал ковылять по площадке, ахая и сплёвывая на каждом шагу.
— Покажи, как дедушка Ро́бинс поёт псалмы!
Мальчик мгновенно преобразился. Лицо у него вытянулось. Соединив руки на животе, он откашлялся и уныло загнусавил: «Когда господь вёл нас через Иорда́н…»
— Видите, какой артист! — с гордостью сказала хозяйка. — На, лови, чёрная мордашка!
Она бросила артисту апельсин.
— Постойте, — сказала мисс Бичер, — вы, кажется, сказали «чёрная мордашка»? Но ребёнок ведь белый!
— Белый? — со смехом ответила хозяйка. — Он сын моей квартеронки[3] Элизы, вот этой самой милочки, которая держит зонтик.
Бледная мисс с недоумением осмотрела смуглую красавицу с зонтиком.
— Боже мой, это ваша белая рабыня? И мальчик тоже?
— Да, если вам угодно так выражаться, мисс Бичер. Отец этого мальчика тоже квартерон и принадлежит нашему соседу. Но у нас в Кентукки слово «раб» не употребляется. Наши чёрные преданны хозяевам, и мы, белые, смотрим на них как на верных слуг.
— Но вы… продаёте их?
— Иногда, — отвечала хозяйка, — и только в крайнем случае. Такой артист, как Гарри, мог бы стать отличным лакеем в богатом доме, если одеть его в белый паричок и голубой кафтанчик. Но я не отдам Гарри ни за какие деньги. Не правда ли, Элиза?
Мисс Бичер подняла глаза на Элизу. На лице квартеронки не выразилось ничего. Она улыбнулась испуганной, почти судорожной улыбкой.
— Ну, не бойся, не бойся, девочка, — рассеянно проговорила хозяйка, — никто не возьмёт у тебя Гарри. Мы продаём только плохих негров. Ступайте отсюда оба!
Дамы остались на веранде с фруктовыми соками, в которые, по настойчивому желанию мисс Даттон, не было добавлено ни капли рома.
— Это другой мир, — сказала мисс Бичер, не притрагиваясь к стакану замороженного апельсинового сока, словно в нём был яд. — Достаточно переправиться через реку Огайо и попадаешь в странное государство, непохожее на Соединённые Штаты. Государство, в котором продают людей и белых называют чёрными!
— Да, мисс Бичер, — грустно отвечала хозяйка, — не думайте, что в Кентукки живут люди без сердца. Бог поможет неграм перестать быть рабами. Но нельзя немедленно всех освободить, ведь мы умрём от голода на следующий день! Да и негры не проживут долго, они не привыкли заботиться о своём пропитании.
— В священном писании сказано: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржавчина истребляют их», — проговорила мисс Бичер. — А что касается негров, то ведь именно рабство приучило их к тому, что они не думают о завтрашнем дне.
— Ах, мисс Бичер! — укоризненно сказала мисс Даттон. — Разве здесь место для проповеди? Даже ваш брат Генри и тот не стал бы держать речь с веранды плантации, перед толпой чернокожих, которые не знают азбуки.
— Вы думаете? — многозначительно спросила мисс Бичер.
Генри Бичер, брат бледной Хэтти, был известным оратором и ярым врагом рабства.
— Вдобавок, — продолжала мисс Даттон, — нельзя же постоянно говорить и думать только о неграх! Честное слово, в Америке и так хватает плевел и терниев! — Мисс Даттон подняла глаза к небу и вздохнула.
— Негры — это наше состояние, — назидательно сказала хозяйка, — такая же собственность, как дом, под крышей которого вы находитесь. Но хватит об этом!.. Элиза! Где ты? Принеси картинки, которые мне прислали из Франции. Ах, дорогие дамы, вы представить себе не можете, как мы отстали от моды! В Париже уже давно перестали носить высокие талии и узкие рукава!
Три года спустя в кухне большого и безалаберного дома профессора Стоу можно было увидеть нашу знакомую Хэтти, занятую одновременно двумя делами: она диктовала роман и руководила изготовлением пирогов.
Хэтти вышла замуж за профессора Стоу в 1836 году и теперь именовалась полностью миссис Гарриет Бичер-Стоу.
Писал роман под диктовку её брат Генри. Пироги пекла под её наблюдением мулатка Минни. Выглядело это так:
— «Хотя сердце моё было разбито, но я всё перенесла — всё, что только может перенести женщина! — диктовала Гарриет. — Но при этой мысли… о, Гарри!..»
— Мэм, положить имбирю в тыкву? — спросила Минни.
— Нет, теперь не клади. «Я знаю мой долг перед детьми. Час разлуки должен наступить! Бери их, Гарри! Они последняя моя отрада…»
— Мэм, прошу прощения, сколько держать пряники в печи?
— Пять минут. «Умоляю тебя, оставь их ещё ненадолго…»
— На сколько, мэм?
— Я же сказала, на пять минут! «Оставь их и не трогай меня больше…»
— Хэтти, — сердито произнёс Генри Бичер, — ты имеешь в виду пряники или судьбу несчастной Ми́лдред?
— Господи, конечно, Милдред! «О дай мне, Гарри, в последний раз прижать их к своему сердцу…»
— Не понимаю, мэм, зачем прижимать пряники к сердцу? Они от этого лучше не станут.
— Минни, я же диктую роман. «О, горестные создания! По их румяным щёчкам скатываются горькие слёзы…» Они пахнут! Они горят!
— Ты имеешь в виду детей, Хэтти?
— Ах, нет, я имею в виду пряники! Минни! Что же ты стоишь без дела, бесчувственное создание? Вынимай пряники сию минуту!
В этот момент в кухню вошли два человека: коренастый, угловатый профессор Стоу с книгой в руках и сухопарый, широколицый журналист Бе́рни, редактор местной газеты «Филантроп».
— Послушайте, — провозгласил профессор, — об этом сказано уже в «Энеиде»: «Так или нет, данайцев боюсь и дары приносящих…»
— Что это значит? — спросил Генри.
— Слуги дьявола пытались подкупить моего друга Берни!
— А в переводе на обычный язык, профессор?
— Видите ли, — улыбаясь, сказал Берни, — мне предложили ни больше, ни меньше, как продать газету рабовладельцам по тройной цене. Я ответил, что работаю не ради денег и что мне нельзя закрыть рот ни угрозами, ни долларами.
— Прекрасно, мистер Берни! — воскликнула Хэтти.
— Не так уж прекрасно, — сказал Генри Бичер, — ибо теперь они либо застрелят вас из-за угла, либо подожгут редакцию.
— Моя контора застрахована, — сказал Берни, — а дом окружён высокими стенами.
— В случае, если возникнут неприятности, мой дорогой Берни…
— Не сдавайтесь, Берни, — торопливо сказала Хэтти, — если б я была мужчиной, я отстреливалась бы из окна!
— Хэтти! — объявил профессор. — Если ты будешь стрелять, то возьму ружьё и я!
— Вы будете стрелять не пулями, а латинскими цитатами, — сказал Генри, — но я замечаю, что нас уже подожгли. Дымом заволокло всю кухню.
— Минни! Милосердие небесное! Ты забыла вынуть пряники!..
Город Цинциннати стоит на реке Огайо, на той самой реке, которая отделяла свободные штаты от рабовладельческих. Но было бы ошибкой думать, что в свободных штатах жили только друзья негров. Цинциннати был наполнен негроловами, негроторговцами и просто ненавистниками негров. Последних было больше всего. Их можно было узнать в те времена (как и в наше время) по широкополым шляпам, рукам, заложенным в карманы, запаху виски, грубым физиономиям и свирепым глазам, в которых сквозила ненависть и зависть ко всему, что было выше их понимания. Они называли себя «свободными американцами», в отличие от просвещённых деятелей из северо-восточных штатов, которых они презрительно именовали шантрапой. В число таких деятелей входили и аболиционист-редактор Берни, и профессор Стоу, и его жена Гарриет, и её брат, священнослужитель Генри Бичер, и многие другие.
Через два дня после неудачной попытки приготовить печенье в комнату Хэтти вошёл преподобный Генри Бичер и тщательно запер за собой дверь.
— Что случилось, Генри? — спросила Хэтти, откладывая в сторону гусиное перо, которым она скрипела уже третий час по отличной бумаге.
— Ты уверена, что Минни не проболтается?
— Минни? Она нема как рыба, когда дело касается её родичей.
— Дело в том, что хулиганы с пристани уже кричат, что в доме Стоу скрывается беглая рабыня. Они даже знают её имя — Элиза. Та самая Элиза, которая месяц тому назад перебежала по льду через Огайо вместе со своим ребёнком. Я ведь предупреждал тебя, что эту женщину нельзя задерживать здесь ни на одни сутки.
— Я не могла её отправить, Генри. У ребёнка было крупозное воспаление лёгких. И, кроме того, негроторговец, который купил ребёнка, пошёл по ложному следу.
— Негроторговец-то ошибся, но у наших уличных бездельников лучший нюх, чем у его собак. Собирай её в путь, нынче вечером я её вывезу.
— Куда, Генри?
— К моему другу Ван-Зандту, в двенадцати милях от города.
