Но папа Дицен никак не мог решиться: уже настала обеденная пора, надо было спешить домой. Но обещал — выполняй! И папа Дицен подал Ахиму руку…
Это был опасный момент — вот-вот сон барсука Фридолина будет прерван…
Но тут со стороны деревни донёсся звон колокола, и папа Дицен, испугавшись, воскликнул:
— Поздно, дети! Мы же опаздываем к обеду. Полетели теперь с тобой, Ахим, до самого дома.
И папа и Мушка, подхватив Ахима за руки, понеслись вниз с холма. Раз, два, три — полетел Ахим.
Так они и бежали: вниз с холма, вверх на холм, а потом по ровной дороге мимо диценской пашни и влетели прямо на кухню, где мама как раз зачерпнула суп половником, наливая супницу.
— Вот мы и успели! — крикнули все трое разом.
А всегда готовая помочь Мушка добавила:
— Пойдём, я тебе руки вымою, Ахим, и причешу. И ни разу не дёрну. Всё сделаю, как Мумми.
А барсук всё так же мирно спал в песчаной яме.
Всю долгую вторую половину дня так ничего нового и не случилось на дороге от деревни к мосту и около песчаной ямы да и на самом Острове. Воздух прогрелся ещё больше, корова тётки Минны мычала всё чаще и громче, но это ничуть не мешало крепкому сну Фридолина. Птицы после полудня умолкли, зато рыбы на озере плескались одна за другой, и пчёлы дружно гудели над густо росшим здесь желтушником.
Лишь ближе к вечеру глухой этот уголок снова ожил. Первым объявился батрак и увёл корову тётки Минны — пора было доить. А корова, намычавшись до хрипоты, всё старалась сорвать слева и справа от дороги травинку посочней.
Когда начало смеркаться, на озере показалась лодка с двумя лесорубами — Гюльднером и Штудиром. Снова они прошли рядом с песчаной ямой, и Гюльднер даже посмотрел в ту сторону, но он уже забыл, что видел там следы когтей незнакомого животного, и так и не остановился.
Вот и получилось, что все опасности, грозившие покою, а быть может, и самой жизни Фридолина, он проспал. И проснулся, только когда на небе уже сверкали звёзды и ставший чуть пошире серп луны поднялся над Розовой горой.
Выбравшись из своей норки, Фридолин чихнул и подумал: «А места эти, сдаётся мне, тихие. Давно я так хорошо не спал! Дай-ка погляжу, как тут насчёт жилья. А поле с моим Сладеньким я позднее навещу».
С этими мыслями барсук и отправился на поиски, и надо признаться, что бегал он и искал себе дом весьма старательно. Правда, ничего подходящего так и не нашёл. То он выходил к воде, то натыкался на дома нашей деревни. А дело было в том, что Фридолин, удирая от Изолайна, попал на большой полуостров, вдававшийся длинным языком в Карвицкое озеро, и над этим полуостровом, словно точка над «i», сидел Остров. Весь полуостров был хорошо обработан, везде виднелись поля и луга, и пустовал только холм, на вершине которого находилась песчаная яма. Но она как постоянная квартира показалась Фридолину недостаточно безопасной.
Через деревню он ни за что не хотел больше идти. С ужасом вспомнил он обо всём, что там с ним произошло. А после того как он целый день спокойно проспал не потревоженный, всё пережитое накануне представлялось ему ещё страшней, чем было на самом деле. Но нелегко ему было и решиться перейти по мосту на Остров — мост был бетонный, а дикие животные не любят покидать почву доброй матушки-земли. К тому же, после того как днём на мостике веселились Дицены, здесь чересчур уж крепко пахло двуногими. Однако, перебравшись всё же в конце концов на Остров, Фридолин обрадовался — здесь запах двуногих уже улетучился, хотя и виднелись возделанные поля. Но, главное, он увидел здесь гору, почти такую же высокую, как Капитанская гора, через которую корова Роза перетащила его. Склон этой примерно стометровой горы спадал на юг, у подножия плескалось озеро, точь-в-точь как дома на родине Фридолина.
Правда, лес здесь не рос, но на небольшом крутом обрыве виднелась старая сосна, две-три берёзки, ольха и рябина, несколько кустиков. На этом-то обрыве Фридолин и обнаружил старую, неряшливо построенную нору. Сначала в ней жили кролики, но кролики все погибли в холодные зимы. Затем в ней почти целый год жила выдра — потому-то здесь до сих пор пахло тухлой рыбой. Но выдра запуталась в сетях рыбака Бруна Хааза, и он её убил веслом. С тех пор нора пустовала.
Барсук всё тщательно осмотрел, и хотя морщил при этом нос от вони, но в конце концов всё же решил здесь поселиться.
— Жалкая это, конечно, дыра, но поживу в ней покамест, может, потом и лучше что-нибудь приищу. — Он и не подозревал, что эта «жалкая дыра» будет служить ему приютом всю его барсучью жизнь.
Фридолин, конечно, сразу увидел, что работа ему предстоит немалая и что никогда ему не удастся построить здесь такую великолепную, просторную нору, как в Буковом лесу. Пологий склон, пахотные поля, подходившие к верхней его кромке, — всё это делало невозможным устройство настоящей современной квартиры с шестью или восемью запасными выходами и многочисленными отдушинами.
Сейчас же здесь вообще ничего не было — ни приличного котла, ни запасных выходов, ни кладовой, ни уборной, ни отдушин. Батюшки мои, в каких ужасных условиях жила тут выдра! И вообще как это грустно, что приличным животным или тем, которые считают себя вполне приличными, приходится ютиться в таких ужасных условиях.
И Фридолин принялся за работу. Надо сказать, что на этот раз он действительно работал, хотя, быть может, и единственный раз в своей барсучьей жизни. Он даже отказывал себе во сне, и спал не более четырнадцати часов, и целую неделю не перебирался через маленький мост, по которому вела дорожка прямо к полю, где росло его Сладенькое. Питался он кое-как, наспех — тут корешок перехватит, там ракушку разгрызёт или поймает лягушку на берегу. Лишь один-единственный раз дорогу ему перебежал жирный кусок в обличье чёрного крота.
Но по окончании этой трудовой и полной всяких лишений недели Фридолин мог с гордостью заявить, что стал обладателем самой прекрасной квартиры во всей карвицкой округе! Котёл тёплый и уютный, вентиляция через отдушины превосходная, и ко всему прочему у норы было три запасных выхода: один — совсем внизу, у самой воды, хорошо замаскированный камнями и прибрежными зарослями; второй — на середине склона, под кустом бузины, а третий, потребовавший наибольшего труда, — на самом верху, скрытый завалью тернового хвороста, годами гнившего здесь.
Фридолин даже загордился, и весь мир, полный недостатков и упущений, показался ему немного лучше. С такими приятными мыслями, хотя изрядно вымотанный и изголодавшийся, Фридолин наконец довольный уснул.
Глава пятая. Люди, поселившиеся в Доме на озере, и барсук Фридолин замечают друг друга. На Тедди возводится напраслина, а Фридолину объявляют войну
Ну вот, наконец-то мы снова там, где были в самом начале нашей правдивой истории: люди, а именно Дицены, жили в Доме на озере, барсук же, и не какой-нибудь, а именно Фридолин, устроился в норе на южном берегу Острова.
Поначалу ни та, ни другая сторона не замечали друг друга, даже не подозревали, что существует какая-то другая сторона. Правда, мальчик Ахим один раз видел барсука в тёмном углу за поленницей, но давно уже забыл об этом: ведь он был маленький мальчик и жил только сегодняшним днём, не вспоминал вчерашнего и не думал о завтрашнем.
Что же касается Фридолина, то он видел и девочку Мушку, и мальчика Ахима, а главное — страшную собаку Тедди, и он-то их наверняка не забыл. Но для Фридолина что одно двуногое, что другое — все равно. Он и не знал, какая огромная разница между послушной девочкой Мушкой Дицен и непослушной Урсулой Хартиг. Для него все они были двуногими, от которых, по его мнению, ужасно пахло. А собаки что ж, собаки были собаками — отвратительными, лающими, кусачими тварями!
Впрочем, Фридолин был ведь ночным животным, а двуногие и их собаки в большинстве дневными, кроме, конечно, бродячих собак. Но к таким Тедди, несмотря на её страсть гонять гусей, никак не следовало причислять. Скорей это была даже комнатная собака, и только в наказание её иногда сажали на цепь, а так она все ночи паинькой спала на старой бархатной занавеске, постланной в сенях дома Диценов на озере.
Для знакомства, как мы видим, возможностей не представлялось. Правда, тут вполне уместно вспомнить о длинной, длинной полосе кукурузы, которую Фридолин назвал Сладенькой: папе Дицену давно полагалось бы заметить опустошения, произведённые на его любимом поле.
Но почему, собственно, полагалось бы? Кукурузная полоска лежала в стороне от усадьбы и от дороги, и после третьей прополки и после того, как её в последний раз удобрили, кукуруза всякий год преспокойно вырастала сама по себе. К тому же папа Дицен был человек весьма занятой, и дел, поважнее ежедневного осмотра кукурузного поля, у него вполне хватало.
