Ознакомительная версия.
Бесс была слишком робкой, чтобы учиться вне дома; ее пытались посылать в школу, но она так страдала, что попытки пришлось оставить. Она занималась дома под руководством отца, и даже теперь, когда он ушел на войну, а мать посвятила всю свою энергию и умение деятельности Общества поддержки армии, Бесс продолжала добросовестно учить уроки и старалась изо всех сил. Она была очень хозяйственным маленьким существом, помогала Ханне поддерживать в доме чистоту и порядок и при этом никогда не думала ни о какой иной награде, кроме любви. Долгие спокойные дни проводила она без скуки и праздности, так как ее маленький мир был населен воображаемыми друзьями, а сама она по натуре была трудолюбива как пчелка. У нее было шесть кукол, которых каждое утро нужно было разбудить и одеть, так как Бесс все еще оставалась ребенком и по-прежнему горячо любила своих подопечных. Среди них не было ни одной целой или красивой; когда старшие сестры с возрастом переставали поклоняться этим идолам, Бесс принимала отверженных на свое попечение, ибо Эми не желала иметь ничего старого или некрасивого. Но Бесс лелеяла их всех еще нежнее именно по этой причине и устроила настоящий приют для увечных кукол. Никакие булавки не впивались в их тряпичные тела, никакие резкие слова или удары никогда не обрушивались на них, никакое невнимание со стороны хозяйки никогда не печалило сердце самой уродливой из них – все были одеты и накормлены, окружены заботой и осыпаны ласками с нежностью и любовью, которым не было конца. Одна из таких отверженных представительниц кукольного рода прежде принадлежала Джо и на исходе своей бурной жизни оказалась в плачевном виде в мешке с лоскутками. Из этой мрачной богадельни бедняжка была спасена Бесс и поступила в ее приют. У куклы не было верхней части головы, поэтому Бесс надела на нее аккуратную маленькую шапочку, а отсутствие рук и ног скрыла, завернув ее в одеяло, и предоставила этой неизлечимой больной лучшую из кукольных кроваток. Я думаю, что если бы кто-нибудь узнал о том, какой нежнейшей заботой была окружена эта кукла, это, несомненно, тронуло бы его сердце, пусть даже и вызвало бы улыбку. Она приносила кукле букетики, читала ей вслух, выносила ее подышать свежим воздухом, спрятав под пальто на груди, пела ей колыбельные и никогда не ложилась спать без того, чтобы не поцеловать ее замаранное личико и не шепнуть ласково: «Надеюсь, ты хорошо будешь спать в эту ночь, милая моя бедняжка».
У Бесс, так же как и у остальных, были свои огорчения, и, будучи не ангелом, но обычной девочкой, она часто «поплакивала», как выражалась Джо, из-за того, что не могла брать уроки музыки и играть на хорошем фортепьяно. Она так глубоко любила музыку, так усердно училась, так терпеливо играла гаммы на позвякивающем старом инструменте, что, казалось, кто-то (без всякого намека на тетю Марч) должен был обратить на это внимание и прийти ей на помощь. Никто, однако, не сделал этого, и никто не видел, как Бесс порой вытирала слезы с пожелтевших клавиш, когда из-под ее пальцев раздавались фальшивые звуки. За работой она всегда распевала как птичка, никогда не отказывалась поиграть для матери и сестер и изо дня в день с надеждой повторяла себе: «Я знаю, что получу хорошее фортепьяно, если буду хорошей».
Много есть таких Бесс на свете, робких, тихих, сидящих по своим уголкам и живущих для других так радостно, что никто не замечает их самопожертвования, пока маленький сверчок за печью не перестанет стрекотать и присутствие чего-то милого, солнечного не завершится, оставив за собой лишь тень и молчание.
Если бы кто-нибудь спросил Эми, что досаждает ей в жизни больше всего, она, ни минуты не раздумывая, ответила бы: «Мой нос». Когда она была младенцем, Джо случайно уронила ее в ведерко с углем, и Эми упорствовала в том, что это падение навеки испортило ее нос. Он не был ни большим, ни красным, а просто немного приплюснутым, но никакое усердное пощипывание не могло придать ему аристократическую форму. Никто, кроме нее, не обращал на это внимания, и нос очень старался вырасти, но Эми глубоко переживала отсутствие греческого носа и покрывала целые листы бумаги изображениями прекрасных носов, чтобы утешиться.
«Маленький Рафаэль»[26], как называли ее сестры, обладала явными способностями к рисованию. Больше всего она любила изображать цветы, придумывать и рисовать фей и иллюстрировать книжки необычными образчиками живописи. Учителя жаловались, что, вместо того чтобы решать задачи, она рисовала на своей грифельной дощечке животных, на чистых страницах ее географического атласа появлялись копии карт, а карикатуры самого смехотворного свойства вылетали из ее учебников в самые неподходящие моменты. Она справлялась с учебой как могла и умудрялась избегать замечаний благодаря своему образцовому поведению. Одноклассницы любили ее за спокойный нрав и счастливый дар завоевывать симпатию без усилий, а присущая ей некоторая манерность даже вызывала большое восхищение, так же как и ее разнообразные таланты, включавшие, кроме умения рисовать, еще и умение играть двенадцать разных мелодий на фортепьяно, вышивать тамбуром и читать по-французски с неправильным произношением не более двух третей всех слов. Она имела обыкновение жалобно сообщать: «Когда папа был богат, мы делали то-то и то-то», что было очень трогательно, а ее «умные» слова, которые она так любила употреблять, были, по мнению прочих девочек, «совершенно изысканными».
Эми была на верном пути к тому, чтобы сделаться избалованной, так как все потакали ей и ее мелкое тщеславие и эгоизм росли как на дрожжах. Впрочем, одно обстоятельство все же несколько умеряло ее самомнение: ей приходилось донашивать одежду двоюродной сестры. А так как мама Флоренс не имела ни капли вкуса, то Эми глубоко страдала, надевая красную шляпку вместо синей, некрасивые платья и аляповатые переднички, которые к тому же были не впору. Вся одежда была добротной, хорошо сшитой, мало ношенной, но Эми, с ее художественным вкусом, была в отчаянии, особенно в эту зиму, когда ее школьное платье оказалось мрачного темно-фиолетового цвета в желтую крапинку и без какой бы то ни было отделки.
– Единственное мое утешение, – со слезами на глазах говорила она Мег, – это то, что мама не подгибает подол моего платья в наказание за плохое поведение, как это делает мама Мэри Паркс. Боже мой, это просто ужасно, потому что иногда она так плохо ведет себя, что платье лишь прикрывает колени и она не может пойти в школу. Стоит мне подумать об этой дискириминации, как я чувствую, что могу вынести даже свой приплюснутый нос и фиолетовое платье с желтым фейерверком на нем.
Мег была доверенным лицом и наставницей Эми, а Джо по какому-то странному взаимному влечению противоположностей играла ту же роль в отношении кроткой Бесс, которая с одной лишь Джо делилась своими мыслями и которая неосознанно оказывала на свою порывистую сестру гораздо большее влияние, чем кто-либо иной в семье. Старшие девочки были очень привязаны друг к другу, но каждая приняла на себя заботу об одной из младших и опекала ее на свой лад – это называлось у них «играть в мамочку». Тем самым они, повинуясь материнскому инстинкту маленьких женщин, поставили младших сестер на место забытых кукол.
– Расскажите что-нибудь интересное! День был такой ужасный, что теперь мне до смерти хочется отвлечься, – сказала Мег, когда все четверо уселись за шитье в тот вечер.
– У меня сегодня вышла такая забавная история с тетей, и так как в результате я здорово выиграла, то расскажу вам, как это случилось, – начала Джо, которая страстно любила рассказывать. – Я опять читала ей этого бесконечного Белшема и бубнила без всякого выражения. Я так всегда делаю, чтобы она поскорее задремала и можно было достать какую-нибудь хорошую книжку и глотать страницу за страницей, пока она не проснется. Но в этот раз я саму себя чуть не вогнала в сон, и, прежде чем она начала клевать носом, я зевнула во весь рот так, что она спросила меня, не собираюсь ли уж я проглотить всю книгу целиком. «Жаль, что я не могу покончить с ней таким способом», – сказала я, стараясь не показаться дерзкой. Тут она прочитала мне нудную проповедь о моих прегрешениях и велела посидеть и подумать о них, пока она на минуточку «забудется». Но так как ей обычно нужно много времени, чтобы «вспомниться», то, как только ее чепец начал клониться, словно тяжелая далия на тонком стебле, я выхватила из кармана «Векфильдского священника»[27] и принялась читать, но одним глазом косила на тетю. Я дошла до того места, где все они свалились в воду, и тут не удержалась и расхохоталась. Тетя проснулась, и так как, подремав, сделалась более добродушной, то велела мне немного почитать вслух, чтобы она могла узнать, какое пустое чтиво я предпочитаю достойному и поучительному Белшему. Тут уж я постаралась, и тете явно понравилось, хотя она сказала только: «Не пойму, о чем тут речь. Начни сначала, детка». И я начала с первой главы и постаралась изобразить Примрозов[28] как можно интереснее. А один раз я даже остановилась в каком-то захватывающем месте и спросила смиренно, но не без коварства: «Боюсь, это чтение утомляет вас, мэм, может быть, не стоит читать дальше?» Она подхватила вязанье, которое выпало у нее из рук, взглянула на меня сердито через очки и сказала, как всегда, коротко: «Дочитывайте главу, мисс, и не дерзите».
Ознакомительная версия.
